Оберегая такими мерами служилое землевладение и, по мере роста военных сил, раздавая все бόльшие и бόльшие количества земли в частные руки, предоставляя служилым людям даже право покупать у казны земли в вотчины, правительство способствовало утверждению и развитию частного землевладения. За особые заслуги жаловалась обыкновенно пятая часть поместного оклада отличившемуся человеку в вотчину. По установившемуся обычаю, поместье после смерти служилого человека делилось между его сыновьями или – иногда полностью, а иногда частью – переходило в прожиток его вдовам и малолетним детям. Для московских дворян было установлено, что их подмосковное поместье по смерти помещика должно переходить к его сыну, если он мог отбывать службу. Все это укрепляло среди самих помещиков взгляд на поместье, как на собственность, на вотчину. Еще в XVI веке появляются случаи, когда наследники заодно с вотчиной делят между собой и поместья отца; в начале XVII века поместья завещают наследникам; при царе Михаиле были пересмотрены вопросы служилого землевладения вотчинного и поместного. По составленному в 1636 году «Поместному уложению» узаконялся переход поместья, в случае бездетной смерти помещика, его ближним родичам разрешалась мена поместий, «сдача» их зятьям, как приданое; в 1647 году помещики получили, наконец, право продавать поместья, чем значительно сгладилась разница между поместьем и вотчиной. По законам Петра Великого поместья были окончательно признаны собственностью тех, за кем были записаны, и таким образом слились в одно с вотчинами; причем самое слово «вотчинник», в смысле наследственного владельца земли, заменилось словом «помещик», которое когда-то обозначало человека, получившего от правительства землю для службы, т. е. временно, пока служит.
При наделении служилых людей поместной землей правительству надо было точно знать, кому сколько можно дать, надо было давать землю подросшим дворянам, урезать дачу выбывших со службы; надо было, наконец, всегда, во всякое время знать точное количество служилых людей.
Ради всех этих целей правительство время от времени назначало в каждом уезде осмотры наличных служилых людей. Смотры и верстанье происходили как в самой Москве, так и по городам.
Произвести смотр назначали всегда кого-нибудь из думных чинов. Думному человеку, назначенному сделать смотр детям боярским какого-либо уезда, вручали в разряде «десятни» – списки служилых людей этого уезда, «придавали» к нему одного-двух опытных «старых» подьячих с приписью, давали наказ о порядке и задачах смотра, определяя при этом самое большое и самое меньшее количество земли, которое в этом уезде можно назначить отдельному служилому человеку. Откланявшись государю, думный человек отправлялся в далекий иногда путь. Для «береженья» в пути и для посылок ему давали несколько человек стрельцов.
Воеводам тех городов, в которых были назначены смотры, посылали меж тем предписания, чтобы они объявили служилым людям уезда явиться на службу «однолично без всякого переводу (т. е. самолично), мотчания (промедления), огурства (отнекиванья), лености и не отымаясь ничем». Воеводы, получив такое повеление, объявляли об нем через бирючей на базаре. Бирючи, надев на палку вырезанного из железного или медного листа гербового орла, или просто нацепив на нее шапку, громко «кричали» царское повеление. С базара этот указ развозили слышавшие по своим углам. Нарочные гонцы от воеводы старались объехать побольше служилых усадеб, чтобы всех поставить в известность о сроке осмотра.
По усадьбам служилых людей начиналась кипучая, суетливая деятельность, подготовка к смотру. Отворяли каморы и кладовые, выносили и развешивали проветрить боевые кафтаны, чистили и острили оружие, увязывали в торока походный запас; те, которые должны были привести с собой вооруженных слуг, выбирали, кого взять из своих холопей. Покончив днем эти хлопоты по казовой стороне смотра, служилый человек созывал всю родню, жившую при нем, подросших сыновей, племянников, которых опекал после смерти своего брата, привлекал к разговору старика-деда, сломавшего не один дальний поход и унесшего на своих согнутых годами плечах не один рубец от татарской сабли или литовского бердыша. Посоветоваться было о чем: ведь на смотру будет происходить разверстка земли, можно будет похлопотать о прирезке, если окажешься в силах выставить одного, двух ратников в полном вооружении; желательно, чтобы поместные дачи сыновьям дали поближе к поместью отца; важно для семьи, чтобы грозящее отойти после отставки от службы престарелого бессыновнего дяди поместье перешло к кому-либо из племянников, а не ушло из рода, и т. д. Обсудив все это и приготовившись спорить с окладчиками зуб за зуб, служилый человек, захватив все нужное для похода, трогался в путь, не упуская по дороге заехать к соседям, чтобы посвятить их в часть своих намерений, выведать часть соседских стремлений, а главное, заручиться добрым расположением тех дворян, которые будут выбраны в окладчики; такому нужному человеку можно и большую любезность сделать: поднести ему в гостинец саблю татарскую, пистоль немецкую, конец аглицкого сукна на кафтан, бобра на шапку. Услуга будет стоить дорогого подарка.
Думный человек, прибыв в назначенный город, отбыв парадную встречу с речами «о здоровье» и с приветственным хлебом-солью от горожан, и ублаготворившись парадным обедом у воеводы, приступал к делу. Прежде всего он предлагал собравшимся служилым людям выбрать «окладчиков» из своей среды, причем, посоветовавшись с приехавшими с ним подьячими, думный человек указывал, кого бы из местных служилых он сам хотел видеть в окладчиках. В окладчики, по наказу, надо было выбирать людей «добрых, правдивых и знающих и на тех окладчиков брать от всех дворян выборы за их руками»; после этого окладчиков приводили к присяге, и они клялись, что им, «будучи у разбору, про свою братью-дворян про все сказывать правду». Эти окладчики составляли особую коллегию при присланных из Москвы чинах, вместе с которыми они рассматривали и утверждали все дела смотра.
Все прибывшие на смотр служилые люди должны были подать думному человеку письменные заявления – «сказки»: 1) о том, в каких полках кто служил, у кого находился под начальством, в каких походах участвовал; 2) сколько у кого детей, братьев, племянников и других родственников, годных в службу; 3) не был ли кто ранен и в каком деле, равно не был ли взят в плен и сколько времени в плену находился; 4) на службу кто в каком вооружении должен явиться, с каким числом вооруженных людей, на каких конях, сколько запасу с собой будет иметь каждый ратник; 5) сколько за каждым состоит крестьянских дворов, сколько поместных и вотчинных земель и всяких угодий, вроде мельниц, рыбных ловель и т. п.
Окладчики оставались в своем звании и после отъезда думного человека. Дела было у них достаточно: надо было зорко смотреть, чтобы «земля из службы не выходила»; всегда были вотчины, находившиеся, за смертью всех мужчин в семье, во владении матерей, жен, сестер и дочерей умерших; были несовершеннолетние вотчинники – дети; вдовам и малолетним сиротам оставлялись «на прожиток» известные части поместий их мужей и отцов, если за ними не значилось вотчин; с таких прожиточных поместий и вотчин полагались особые «даточные люди» из холопов и крестьян; на обязанности окладчиков лежало разобрать, сколько с каждого из таких владений следует даточных, как их вооружить, снабдить запасом и т. п. Окладчиков служилые люди выбирали из наиболее заслуженных и состоятельных в своей среде; за своих излюбленных людей ручались все кругом пред правительством, взимая на себя все протори и убытки, какие недобросовестный окладчик может нанести государевой службе и казне.
Про тех, кто не являлся на смотр и не подал «сказки», думный человек расспрашивал окладчиков, где находятся неприбывшие, не убиты ли, не умерли ли, не в плену ли, в другие службы не поступили ли.
Разобравшись во всех этих документах и выяснив себе положение служилых людей по их сказкам, думный человек назначал самый смотр. В хороший погожий день на площадь перед воеводской избой выносили стол, ставили скамью для приезжего думного человека и его товарищей, на стол клали «сказки», поданные служилыми людьми, «десятни», т. е. списки служилых людей, и другие нужные бумаги. Возле стола размещались окладчики и подьячие. Тут же выстраивался для почета караул из московских стрельцов.
Площадь пестрила праздничными нарядами горожан, собравшихся посмотреть интересное и красивое зрелище. Один за другим проходили перед делавшим смотр думным человеком служилые люди, в полном вооружении, на конях, сопровождаемые пешими и конными людьми, которые выставлялись каждым из служилых. Думный человек «смотрел детей боярских, и которые собою и службою добры, а поместным окладом поверстаны мало, тем, расспрашивая про их службу окладчиков, окладов прибавлял, а которые собой и службою худы и верстаны поместными окладами большими, у тех оклады убавлял».
Окладчики должны были по присяге тут же свидетельствовать о каждом дворянине, не мирволя родным и знакомым, приезжает ли этот служилый человек «служити государевы службы в срок, и с государевы службы до отпуска не съезжал ли, к службе если ленив, то за бедностью, или не за бедностью». За установленное свидетельством окладчиков бегство с поля битвы у служилого человека отнимали половину поместного оклада, за двукратный побег присуждали к наказанию кнутом и лишению 50 четей поместья, за третий побег отбирали весь поместный оклад. Все перемены в испомещении, в служебной годности дворян и т. п. заносились в десятни, списки которых отправляли в Москву, в разряд.
Запись в десятне гласит, к примеру, так: «Иван Несмеянов, сын Зловидов. По сказке окладчиков и всего города по допросу собою добр и на государевой службе наперед сего бывал на коне, в панцире, на нем саадак, сабля, за ним два человека на конях, в панцирях, в саблях, с пищальми, и один человек с простым конем. Поместья за ним бывало триста шестьдесят четвертей, крестьян двадцать шесть человек. Детей у него четверо: большой сын Василий верстан в отвод, и поместье у него свое, а три человека недоросли: Алешка – восьми лет, Сережка – шести лет, Якушка – четырех лет. Да у него же живет племянник его Васька Ананьев, сын Зловидов, хром, без ноги, нога усохла; на государеве службе быть ему не мочно, а поместье его отцовское