степень обученности военному делу.
Таким образом по результатам попытку правительств царей Михаила и Алексея создать постоянную регулярную армию нельзя назвать удачной. Получалась армия и не регулярная и не постоянная, благодаря тому, что ее устройство неуклонно сворачивалось на привычные и проторенные московские образцы. Да, были солдаты, рейтары, драгуны, даже гусарские полки бывали, все это войско разделялось на регименты, роты и шквадроны, которыми начальствовали полковники, майоры, капитаны и ротмистры, но все эти воины иноземного звания и вида по существу оставались прежними служилыми людьми, испомещенными для службы землей; как и служилые люди, бόльшую часть года жили они в своих поместьях и деревнях, больше заботясь о своем хозяйстве, о пропитании семьи, а карабины, пистоли и шпаги висели преспокойно целыми месяцами на стенах и ржавели, пока солдат или рейтар возился с сохой, косил сено, убирал хлеб и разъезжал по базарам соседних городов, чтобы продать плоды своего земледельческого труда. Собрать таких солдат и рейтар в поход или на учебный сбор было очень трудно; в такой обстановка обленивались и иноземцы-офицеры; иного испомещенного капитана и ротмистра-иноземца никак нельзя было оторвать от полюбившегося ему, после бездомных и голодных скитаний по Германии или Шотландии, сытого и привольного житья в его нижегородском или тульском поместье, данном ему для службы московским правительством; за каждую неявку на сбор такой капитан или майор по русскому обычаю платился спиной; после третьего «нета» грозил выгон обратно за границу, и потому, отделавшись спиной от двух сборов, заленившиеся капитаны и поручики на третий обыкновенно являлись, а там можно было снова пропустить два сбора. И офицеры, и солдаты приезжали на сборы часто с неисправным оружием, о котором не заботились, и объясняли свою неисправность один тем, что потерял свой пистолет в бою, а купить негде, у другого карабина нет, потому что его разорвало при выстреле, а как и где – он не упомнит, у третьего латы украли, а купить новые он не собрался, у четвертого копейное острие спилили неведомые люди на ночлег, и т. д. Лошади у рейтар, более привычные к пашне и бороньбе, пугались выстрелов, нарушали строй и вносили полный беспорядок в «хитрость ратного учения пехотных и рейтарских полков».
Главнейшие пособия: С.М. Соловьев «История России с древнейших времен», тт. IX и XIII; Н.И. Устрялов «Русское войско до Петра Великого»; И. Беляев «О русском войске в царствование Михаила Феодоровича»; Н. Шпаковский «Стрельцы»; Brix «Geschichte der alten russischen Heeres-Einrichtungen»; А.С. Мулюкин «Приезд иностранцев в Московское государство»; А.С. Лаппо-Данилевский «Иноземцы в России в царствование Михаила Федоровича».
Крестьяне в Московском государстве
В Московском государстве обрабатывавшее землю население делилось на три больших разряда: на крестьян черносошных, которые жили на «черных», или государственных, землях, на крестьян дворцовых, обрабатывавших земли, приписанные ко дворцу государя, и на крестьян, которые жили на землях, принадлежавших, как вотчины или поместья, служилым людям и монастырям.
Самое слово «крестьянин» однозначаще со словом «христианин». Называть земледельцев крестьянами стали приблизительно с XIV века, быть может, в отличие от язычников дикарей-звероловов финнов, в стране которых стало жить с XII века христианское население, перебиравшееся сюда с беспокойного юга и начавшее здесь заниматься земледелием. В южной Руси земледельцев звали просто «люди», или «черные люди», «смерды».
В Московском государстве крестьянином называли человека только тогда, если он занимался обработкой земли. Бросал человек тех времен землю, переставал и называться крестьянином. Тогда он становился вольным, гулящим человеком, как тогда называли людей, не пристроившихся ни к какому определенному делу.
Земля, на которой жили черносошные крестьяне, считалась государственной, «за государем», как вообще вся земля в Московском государстве была государева, но крестьяне могли распоряжаться занятою ими землей на всей своей воле. «Земля великого государя, – говорили они, – а нашего владения», или: «земля Божья да государева, а роспаши и ржи наши».
Крестьяне черных волостей могли передавать свои участки земли, или «повытки», как они тогда назывались, по наследству, вкладывать их в монастырь, закладывать, продавать, а выборные или приказные судьи утверждали эти сделки; для записи этих сделок велись особые «вервные» книги: «вервь» – земельная мера, определяемая веревкой установленной длины.
Черносошные крестьяне жили отдельными семьями на своих участках земли. Семьи эти достигали иногда очень больших размеров и составляли целые деревни, которые или обрабатывали общее имущество сообща, или делились. При этих дележах часто уговаривались, что в имуществе считать по-прежнему общим и что поделить. Движимое имущество делили обыкновенно начисто, оставляя в общем пользовании пашню – «деревню», лодки, долговые обязательства, заключенные до дележки. Условия раздела писались в особой грамоте, в которую иногда включалось условие «жить вместе и пити и ести вместе». Грамоты, в которых записывались условия совместной жизни, назывались «складными грамотами», а сами заключившие условия складниками. Бывало и так, что складники владели каждый своей долей пахотной земли, а прочими угодьями, лугами, рыбными ловлями и т. п. все складники пользовались вместе, не в разделе.
Деревни, выросшие не из одной семьи, устраивались на сходных началах: каждая семья владела как собственностью, тем участком земли, который распахала и очистила от леса под пашню или луг, но лесом, поемными лугами, рыбными ловлями, выгоном вся деревня владела сообща, переделяя обыкновенно эти угодья ежегодно для пользования на жеребья, по скольку придется на семью согласно уговору.
Казенные сборы и повинности волость платила и отбывала вся «за один», т. е. правительство назначало сумму податей на всю деревню или волость, и крестьяне сами разверстывали эту сумму на отдельные хозяйства по их состоятельности.
«Крестьяне, – пишет Котошихин, – доходы денежные и иные собирают сами меж себя, сколько с кого доведется, смотря по их промыслам и животам, и на землю, сколько под кем лежит земли и сеется хлеба и косится сенных покосов».
Крестьяне сами следили за тем, чтобы «тяглая земля», значащаяся по казенным описям обрабатываемой, не пустовала; не допускать запустения было в интересах самих крестьян, потому что тогда долю, следуемую с запустелой земли, пришлось бы платить тем, кто свою землю обрабатывал; крестьянин не мог просто бросить свою землю и уйти, он должен был, если хотел уйти, продать свой «повыток», поставить на свое место другого хозяина; на выморочные «повытья» деревня сама «сажала» крестьян «к себе в тягло», уступая эти повытья своим или пришлым земледельцам на условиях, которые примут обе стороны. Суть этих условий заключалась в том, что человек, занимавший определенный повыток, обязывался «землю впусте не покинуть», т. е. при уходе посадить на нее вместо себя, «на свое место», «жильца доброго, платежного» и «тягло государево тянути с волостью вместе».
Московское правительство мало вмешивалось в права черных людей на землю, которую они обрабатывали, но зорко следило за одним, чтобы черная земля впусте не оставалась и платила в государственную казну все причитающиеся с нее сборы.
В XVI веке было установлено законом запрещение черносошным крестьянам оставлять свои участки земли без заместителя; ушедших без заместителя деревня или волость получила право «выводить назад бессрочно и беспошлинно» оттуда, куда они ушли или бежали, «и сажали их по старым деревням, где кто в которой деревне жил прежде того». По Уложению царя Алексея Михайловича черносошным крестьянам было запрещено продавать или уступать свои земли тем, кто пользовался правом не платить казенных платежей.
Черные люди признаются со стороны правительства владельцами черной земли лишь постольку, поскольку оказываются исправными плательщиками казенных податей. В Устюжском уезде случилось, что крестьяне-«вотчичи», владевшие давно участками земли, бросили их «от бедности» и стали «шататься меж двор»; пока они «шатались», начальство отдало их земли «иным крестьянам»; вернувшись на прежние места, старинные «вотчичи» стали просить, чтобы им отдали прежние их деревни, которые числятся за ними «по старым писцовым книгам и крепостям», или взыскать стоимость земли с тех, которые теперь пашут их деревни; но правительство отказало «вотчичам» в иске на том основании, что, пока они «бегали по иным городам, не хотя платить податей», новые владельцы «пустые деревни строили и подати платили».
Таким образом черные крестьяне были собственниками своих земель лишь постольку, поскольку это не нарушало видов правительства, и простого распоряжения великого государя было достаточно, чтобы отдать ту или иную черную землю в поместье или пожаловать в вотчину служилому человеку.
Тогда черносошный крестьянин из работника на себя и плательщика казенных сборов становился работником и на служилого человека, не переставая быть плательщиком казенных сборов.
В таком положении оказалось в XVI веке большинство земледельческого населения страны; создавался такой порядок постепенно, по мере того как московское правительство, устраивая оборону страны, раздавало все больше и больше земель служилым людям.
К концу XVII века черносошное крестьянство главной массой сосредоточилось в северных уездах Московского государства, где правительству не было нужды испомещать служилых людей за отдаленностью этих уездов от границ, угрожаемых неприятелем.
Для ведения своих общих дел – раскладки податей, жеребьевки и переделок угодий и для суда – черносошные деревни и волости каждая выбирала себе старосту, сотских и «судеек», «человек с десять» – все это «выборные люди, тех волостей крестьяне, и судятся меж себя по царским грамотам и без грамот, кроме уголовных и разбойных дел», читаем в описании России XVII века Котошихина.