Допетровская Русь — страница 92 из 128

В серединных и южных уездах Московского государства черносошных крестьян, «своеземцев», было мало, а к концу XVII века почти совсем не стало. Здесь вся земля стала быть «в службе», была роздана в поместья служилым людям или издавна, как вотчины, принадлежала им, знати, монастырям, церквам и архиерейским кафедрам. Здесь крестьяне должны были арендовать участки земли в вотчинах и поместьях больших и малых служилых людей и во владениях духовенства.

Как и в наше время, крестьяне жили тогда в деревнях. Поселения тогдашних крестьян имели следующий вид: вокруг небольшой деревянной церковки-обыденки[15] размещалось беспорядочно пять-шесть крестьянских дворов, редко больше. То было «сельцо». Церковь ставилась обыкновенно на пригорке. С невысокой колокольни можно было увидеть в некотором отдалении от сельца «деревни», совсем не похожие на то, что мы теперь называем этим именем. Тогда деревней называли два-три двора (а то и один – починок), возникшие среди леса, деревьев, отсюда и самое название – деревня.

Около каждого двора расстилалось свое пахотное поле, всегда огороженное ради защиты посевов от диких зверей. За оградой тянулся лес или шла нетронутая целина. Пахотная земля делилась на три поля: озимое, яровое и пар. Часто около заселенного починка можно было видеть заброшенную пашню, подле нее развалившуюся избушку, иногда не одну и не две. Брошенные пашни и покинутые избы, строившиеся, кстати сказать, очень легко, тянулись иной раз на довольно большое расстояние. Зато путнику случалось вдруг среди дремучего леса набрести на расчищенные участки земли и проехать одну за другой несколько деревень в два-три двора, встретить даже сельцо.

Такой непривычный для глаза современного человека вид тогдашней деревни зависел от того, что свободный арендатор чужой земли, крестьянин, был волен оставить ее и перейти в другое место, к другому землевладельцу, конечно, рассчитавшись с первым. Точно так же и землевладелец мог согнать со своей земли крестьянина, покончив с ним все расчеты по аренде.

В поисках лучшей земли и более легкой обработки, крестьяне переходили от одного землевладельца к другому. Поэтому и встречались в деревнях заколоченные избы, заброшенные поля.

Каждый крестьянин договаривался с землевладельцем особо и селился на том участке земли, какой по уговору заарендовывал, иногда один, а иногда с детьми, племянниками и братьями. Случалось, что и не родственники, сговорившись, снимали вместе один участок земли.

Обыкновенно крестьянин снимал столько земли, сколько был в силах обработать, занимал земли, «куда топор, коса и соха ходили», т. е. насколько сил хватит, отчего и самое пользование землей долгое время называлось «посильем».

Земля измерялась тогда «обжами» на севере России и «вытями» в местах около Москвы. Размер выти и обжи зависел от качества почвы. Выть доброй земли заключала в себе до 18 десятин в трех полях, выть худой – до 24 десятин и даже более.

Некоторые крестьяне брали целую выть, другие половину, третьи четверть, даже одну шестую и восьмую части.

Снимая у землевладельца посильную долю выти или обжи, крестьянин в особом письменном условии, «порядной грамоте», уговаривался с землевладельцем, сколько он ему будет платить за пользование землей. За землю он должен был платить и деньгами: около рубля в год с двора, и работой, отдавая землевладельцу пятую, шестую часть, а иногда и половину урожая; кроме того, крестьянин обязывался доставлять на помещичий двор известное количество съестного запаса. «Новоприходец» почти всегда должен был представить нескольких поручителей, которые ручались, что он будет жить за их порукой в селе «во крестьянех», пашню пахать и двор строить, поля городить, пашни и луга расчищать, жить тихо и смирно, корчмы не держать и никаким воровством не воровать. В случае неисполнения обязательств, крестьянин, или его поручители, платили «заставу» – неустойку. Как черносошные крестьяне несли «государево тягло» все за один, сообща, так и крестьяне, арендовавшие служилую или вотчинную землю, должны были тоже сообща платить казенные сборы и нести повинности. В порядных с землевладельцем съемщик земли обязывался «государские подати давать в волость», «по волостной разности», платить со своего участка что причитается «с волостными людьми вместе».

Земля, при тогдашних очень грубых и неумелых способах обработки, доставляла много затруднений земледельцу. Дикую, поросшую иногда вековым лесом землю приходилось расчищать и разделывать, перед тем как засеять, с большим трудом.

Для обработки земледелец нуждался в рабочем скоте и орудиях, для засева нужны были семена, да сверх того приходилось иметь под рукой хлеб для прокорма, пока земля не принесет своего плода. Кроме того, надо было заплатить подати. Для уплаты податей, как и на первое обзаведение на новом месте, на прокорме до нового урожая нужны были средства. А откуда их было взять тогдашнему крестьянину при его бродячем образе жизни?

Новосел-арендатор шел тогда к помещику и просил дать ему взаймы, в «ссуду» или на «подмогу», денег на покупку земледельческих орудий, коровы, лошади, просил дать семян, одолжить самые орудия и т. п.

Помещик охотно исполнял такие просьбы, но брал с крестьянина особую запись, вроде векселя, или, по-тогдашнему, «кабалу». В кабальной записи прописывалось, сколько брал крестьянин взаймы, устанавливался срок уплаты, проценты. В счет уплаты за взятые взаймы деньги, семена, орудия, лошадь, как и за аренду земли, крестьянин должен был работать на помещика, обрабатывать хозяйскую землю. Это называлось «изделье», или «боярское дело».

Уйти от хозяина крестьянин мог, только рассчитавшись с ним, т. е. уплатив ссуду – «боярское серебро», выплатив аренду, все оброки – денежные и припасами, да еще внеся так называемое пожилое, сбор, взимавшийся с крестьян как бы за пользование хозяйским двором и избой. В конце концов получалась довольно крупная сумма, собрать и выплатить которую для крестьянина было очень трудно, тем более что ссуда давалась, например, за очень большой процент – до 20 %, «на пять рублей шестой», по-тогдашнему; ссуду хлебом надо было возвратить с «насыпью» и т. д.

Обыкновенно переходы крестьян совершались по окончании сельских работ или перед их началом. Чаще по окончании, а именно около Юрьева дня осеннего (26 ноября).

Этот срок установился сам собой, вытекал из самого свойства земледельческого труда: землевладельцу было невыгодно согнать крестьянина с земли перед жатвой и до окончания молотьбы, крестьянину точно так же не представлялось никаких выгод бросать свой участок, не сжав посеянного хлеба. Благодаря такой необходимости, и установился обычай отходить крестьянам осенью, по окончании сельских работ.

Но установленный обычаем срок был недостаточно тверд. Несмотря на обычай, недовольный всегда мог рассчитаться с хозяином среди лета и уйти. От таких случаев терпел убытки хозяин, терпел и крестьянин. Тогда, по закону, по Судебнику царя Ивана, в 1550 году был установлен один срок для перехода крестьян, именно обычный Юрьев день. «А крестьянам отказываться, – гласил закон, – из волости в волость и из села в село один срок в году: за неделю до Юрьева дня осеннего и неделя после Юрьева дня осеннего».

Как только наступало 26 ноября, Юрьев день, все крестьянство Московского государства приходило в движение. Кто мог и хотел, тот рассчитывался со своим хозяином, собирал свой скарб, какой был, привязывал к возу за рога корову, если она была, и со всей семьей отправлялся на новые места, к новому землевладельцу, о котором приходилось слышать хорошие отзывы.

Хозяева обыкновенно очень неохотно отпускали со своей земли желавших уйти крестьян и, рассчитываясь с ними, старались насчитывать на них как можно больше; уходившие же крестьяне всячески стремились показать, что их долг гораздо меньше, нежели говорит хозяин. Отсюда возникали споры и ссоры, драки и «грешное смертное убийство».

Чем дольше заживался крестьянин на земле какого-либо одного помещика, тем тяжелее становилось ему рассчитаться с ним, а следовательно, и уйти. Долг все рос и становился наконец неоплатным. К концу XVI века громадное большинство русского крестьянства потеряло вследствие задолженности возможность уйти от одного землевладельца к другому и крепко осело на той земле, к которой привязывал его долг землевладельцу. Таких безысходно задолжавших крестьян стали называть «старожильцами», и еще в XV веке входит в обычай говорить про таких крестьян, что они «крепки» к такой-то деревне и не имеют права уйти с нее. Старожильцев, если они бегут, возвращают на прежнее место, а с укрывателей их берут штраф. Так задолженность крестьянина делала его старожильцем, а старожильство прикрепляло к земле, сажало на землю плотно, «безысходно» и «вечно».

Имея право уйти от хозяина, когда хочет, крестьянин тех времен часто не может сделать этого, потому что не в состоянии рассчитаться с помещиком, потому что он зажился на его земле, «за ним».

Но жить крепко на одних и тех же местах, за одним и тем же хозяином крестьянам было тяжело, во-первых, вследствие того, что плохая обработка земли способствовала частым неурожаям; во-вторых, благодаря постоянным войнам, которые вело в то время Московское государство, сильно увеличивались податные тягости; наконец сами заимодавцы – хозяева земли – подчас круто обходились со своими должниками-крестьянами.

Иностранцы, посещавшие в то время Россию, говорят, что крестьянам Московского государства жить трудно, так как имущество их «не защищено от посягательств сильных», т. е. кредиторов-землевладельцев и сборщиков казенных платежей.

Помещики и их приказчики и старосты, собирая с крестьян повинности, делали это с большой суровостью. Неисправных плательщиков морили голодом и «нещадно» били, отбирали за оброк то скот, то улья, то хмель. Но случалось, что с обедневшего крестьянина и взять было нечего – нет ни коровы, ни лошади, ни другой животины, а вместо хлеба в закромах на дворе стоит воз лебеды. «Мы на тех бедных деньги правили, – писал один тогдашний при