две проблемы российского спорта XXI века: ложная этикетка (mislabeling) и содержание примесей (impurities).
Но вернёмся на двадцать лет обратно.
4.4 Первые Игры доброй воли в Москве. — Бен Джонсон, станозолол!
Следующий, 1986 год был особенный. В Москве состоялись первые Игры доброй воли, и впервые с 1976 года советские и американские спортсмены соревновались на таком высоком уровне. Джеки Джойнер-Кирси установила мировой рекорд в семиборье — 7148 очков, впервые превысив барьер в семь тысяч. Сергей Бубка со своим шестом тоже прыгнул на мировой рекорд — 6.01 метра. В беге на 100 метров победил канадец Бен Джонсон, он пробежал за 9.95, это было невероятно для равнинной Москвы и небыстрой — для спринта — дорожке «Лужников». В Мехико, на высоте, это было бы 9.70! Что произошло потом, я описал в своей статье, опубликованной в журнале «Лёгкая атлетика» в 2000 году:
На допинг-контроль Бен шёл, улыбаясь и приветствуя зрителей, будучи уверен, что ничего найти невозможно. Это было верно для всех антидопинговых лабораторий мира — кроме нашей, московской. В тот день, когда Бен Джонсон бежал 9.95, я сутки работал в лаборатории. Поздней ночью с лёгкой атлетики привезли пять закодированных, то есть без имён, проб: две были отмечены как женские, три — мужские. А врач, принимавший у спортсменов пробы, похвастался автографом Бена. Его пробу я вычислил мгновенно, как только посмотрел на список препаратов, которые задекларировали мужчины. Две пробы были со стандартным набором фармакологии: эссенциале, карсил, панангин, инозин — которым тогда пичкали сборную СССР, то есть это были наши ребята. Тогда третья проба, без всяких пометок, должна принадлежать Бену Джонсону. И именно в этой пробе хорошо были видны оба пика метаболитов станозолола. На следующий день анализ повторили — классический станозолол!
Но мир этого не узнал. Помимо Бена Джонсона, на первых Играх доброй воли в Москве было 14 (четырнадцать) положительных проб, в том числе у звёзд лёгкой атлетики из ГДР. Так что наши спортивные и партийные руководители не решились «омрачать праздник», всё-таки эта была первая — с 1976 года! — встреча атлетов СССР и США после бойкота Олимпиад в Москве и в Лос-Анджелесе. Так что Бен Джонсон ещё два года удивлял мир своими результатами, без проблем пройдя девятнадцать допинг-тестов, пока, бедняга, не попался в Сеуле. Кстати, перед Олимпиадой аккредитацию сеульской лаборатории проводили по заданию медицинской комиссии МОК специалисты Московского антидопингового центра, и Бен Джонсон стал нашим подарком корейским специалистам, прославившимся тогда на весь мир.
4.5 Заседание медицинской комиссии МОК в Москве. — Манфред Донике
Перестройка чувствовалась и вдохновляла, научная жизнь оживилась, железный занавес перекосился, и даже воздух, казалось, стал свежее и прозрачнее. В 1986 году Госкомспорт проводил заседание медицинской комиссии МОК в Москве. Организацию и протокол возложили на Виталия Александровича Семёнова, входившего в эту комиссию с 1981 года. Председателем медицинской комиссии был принц Александр де Мерод, профессор Манфред Донике из Кёльна возглавлял антидопинговую подкомиссию. Они прибыли в Москву вместе с директорами ведущих допинговых лабораторий. Это были Роберт Дугал из Монреаля, Арнольд Беккетт из Лондона, Клаус Клаусницер из восточногерманской Крайши и Дон Кетлин из Лос-Анджелеса. Наш Виталий Семёнов принимал участие молча, но с госкомспортовской переводчицей Ниной Дубининой, знавшей три языка и объехавшей весь мир. Незнание иностранного языка для советского руководителя было обычным делом; присутствие переводчицы на заседаниях было обязательным и свидетельствовало о высоком положении участника.
Надо сказать, что подкомиссия профессора Донике была довольно склочной. Принц де Мерод иногда шутил и над всеми издевался, говорил только по-французски и постоянно курил, ему следовал профессор Дугал из Монреаля. Донике и Кетлин друг друга не любили, но дружно ополчались на старого профессора Арнольда Беккетта, когда тот с академическим апломбом делал замечания по любому поводу или принимался читать незапланированные лекции, считая себя основоположником допингового контроля. Ещё Донике терпеть не мог Клаусницера, директора лаборатории из ГДР, — Манфред хорошо знал, какие дела там творились.
Хорошо помню, как летним днём мы с Семёновым встречали Манфреда Донике в гостинице «Спорт» на Ленинском проспекте. Донике быстро вошёл с озабоченным видом, и тогда я впервые увидел чемодан на колёсиках. Семёнов мне мигнул, чтобы я услужливо перехватил чемодан, чемодан я принял, хотя Донике это не понравилось. Виталий о чём-то заговорил по-немецки, помогая себе жестами и мимикой, а затем представил меня. Не успел я сказать, что делаю анализы на стероиды, как Донике прямо спросил, какие колонки мы используем для определения тестостерона и сколько положительных проб у нас было с начала года. Тут, как говорят собачники, я сел на задние лапы, не зная, что ответить, ведь мы так и не начали определять тестостерон при рутинных анализах. Но Семёнов внимательно следил за нами и сразу сделал мне круглые глаза, чтобы я не сказал лишнего, а затем перехватил разговор и погасил острую тему. Он озабоченно нахмурился и, своеобразно жестикулируя, как бы по секрету сообщил Донике, что у нас установлены новые приборы и что завтра в лаборатории ему всё расскажут и покажут.
Виталий Семёнов родился в Горловке в 1937 году, учил немецкий язык в медицинском институте, немного понимал беглую речь и мог объясниться на знакомые темы. Лысеющий брюнет с замечательной мимикой, он умел по-особенному бросить взгляд, взметнуть брови и сверкнуть глазами, осуждающе скривиться или загадочно ухмыльнуться. Наши девчонки из лаборатории называли его Цыган с ударением на первом слоге.
Действительно, нам купили фантастический для того времени прибор, масс-селективный детектор (МСД) производства американской фирмы Hewlett-Packard, модель HP 5970 с автосамплером — автоматическим устройством для ввода пробы. Это был надёжный и работоспособный прибор, и на хромато-масс-спектрометрах серии МСД лаборатории допингового контроля будут работать следующие двадцать лет. Мы перенесли на этот прибор процедуру определения стероидов в свободной фракции и установили новую колонку длиной 12.5 метра — Семёнов разрешил отломить только четверть стандартной, но очень дорогой 50-метровой колонки серии HP Ultra.
Колонка — это коричневая тоненькая трубочка, напоминающая медную проволоку. Она сделана из плавленого кварца и покрыта лаком, внутри она полая. На внутренних стенках нанесён тонкий, толщиной всего 0.2–0.5 микрона, полимерный слой неподвижной фазы. В этом слое при высокой температуре и в потоке газа-носителя — гелия — происходит разделение компонентов смеси. Как и проволока, 50-метровая колонка наматывалась на бобину диаметром 8 дюймов. Семёнов давал нам эту бобину, я брался за конец колонки, а Уралец поворачивал бобину и разматывал колонку, пятясь от меня по коридору к окну. Колонка висела и немного колыхалась. Семёнов за нами наблюдал — и говорил: стоп! Затем шагами отмерял 12.5 метра от меня до Уральца и показывал пальцем, где резать. И уносил бобину к себе под ключ.
Но, как говорится, чем круче хроматографист, тем короче у него колонка и — само собой — продолжительность анализа.
Члены медицинской комиссии МОК посетили нашу лабораторию, это был протокольный визит, все были в костюмах, при галстуках. Наши девчонки накрутили причёски и сделали маникюр, повсюду навели чистоту и порядок, и все сотрудники ходили в новых халатах. Как всегда при визите иностранцев, запахло мужским одеколоном, хорошим кофе и западными сигаретами, все эти ароматы я улавливал и различал издалека. Виктор Уралец переводил слова Виталия Семёнова, который неотлучно находился рядом с принцем Александром де Меродом, всем своим видом показывая, что принц — именно его гость. Они действительно дружили, и принц до конца своих дней поддерживал Виталия.
Моя задача заключалась в том, чтобы стоять рядом с новым масс-селективным детектором. Я показывал автосамплер и новый компьютер с цветным экраном (прежде у нас были только двуцветные, с зелёными буквами и графиками на чёрном фоне). Будто коммерческий представитель фирмы, я рассказывал, как замечательно работает прибор в автоматическом режиме, — мог ли я тогда подумать, что ровно через восемь лет действительно стану коммерческим представителем фирмы Hewlett-Packard и буду продавать хроматографы и масс-спектрометры.
Вот в комнату толпой зашли члены комиссии МОК, и я по-английски отбарабанил заранее подготовленный монолог про наш новый прибор; все отправились дальше, но профессор Манфред Донике задержался, будто хотел посмотреть что-то ещё. И когда мы остались вдвоём, он спросил, как мы определяем станозолол и сколько у нас положительных проб. По моей спине пошёл холодок, хотя я предчувствовал именно этот вопрос, но не знал, что ответить. Не мог же я сказать, что положительных проб у нас навалом, ведь считалось, что в СССР ни допинга, ни секса не нет! Я было начал говорить о преимуществах нашей методики, не отвечая прямо на поставленной вопрос, однако Донике сразу всё понял. Сначала он посмотрел на меня осуждающее, но, надо отдать ему должное, сразу смягчился, и его лицо снова стало дружелюбным. Закрыв дверь, он спросил, что я делаю, если найду положительную пробу.
— Я докладываю заведующему лабораторией, Семёнову.
— Только ему одному? — уточнил Донике и вновь насторожился.
Я подтвердил.
— А что потом делает Семёнов?
— Честно сказать, не знаю.
Наш разговор снова становился напряженным. Вот так разговаривать с глазу на глаз с профессором Донике за закрытой дверью — в те годы это было серьёзным нарушением всех правил и протоколов. Я чувствовал себя чуть ли не предателем. Донике помолчал, глядя на меня в ожидании, что я что-нибудь добавлю к сказанному, потом снова оживился и совсем другим тоном сказал, что у него в Кёльне ежегодно проходит семинар по методам допингового контроля и на будущий год он приглашает меня приехать. И закрыл дверь с другой стороны.