ссказал Донике. Он разослал результаты, целую папку, всем членам медицинской комиссии МОК. Действительно, Семёнов её хранил и после серии моих занудных приставаний — в обмен на рассказы про лабораторию Донике и последние кёльнские сплетни — однажды показал её мне. Я видел таблицы и диаграммы, их статистическую обработку и просто хроматограммы и масс-спектры.
Летом 1991 года вышла замечательная книга Виктора Рогозкина «Метаболизм андрогенных анаболических стероидов». Жаль, что она так и не была переведена на русский язык. По такому случаю Донике закупил штук тридцать книг — и пригласил Рогозкина в Кёльн. Рогозкин прочитал небольшую лекцию, потом стал раздавать свои книги директорам лабораторий. Я подошёл и представился, сказал, что я из Москвы. Он спросил: вы работаете у Семёнова? Я ответил, что да… И Рогозкин сделал отстранённое лицо. Всё, разговор окончен. Наверное, в Москве в те далекие годы его предали или глубоко обидели. И я постеснялся попросить у него книжку.
Другой раз я встретил Виктора Алексеевича Рогозкина на конференции в Минске в 2008 году, ему было 80 лет! Я снова представился, уже как директор, он заулыбался и сказал, что читал мои статьи и что рад знакомству (про кёльнскую встречу он, конечно, не помнил). Но и я, и он с супругой приехали буквально на день, прочитать лекцию — и обратно. Никакого шанса спокойно сесть и поговорить у нас не было, у обоих всё было расписано по часам. Да и супруга Виктора Алексеевича доблестно охраняла его от лишних встреч и нагрузок.
Замечательно, что профессор Рогозкин жив и здоров, ему уже далеко за девяносто. Очень хочу, чтобы он прочитал мою книгу. Он принадлежит к тому небольшому числу людей, чьё мнение, впечатление и отзывы мне очень дороги.
Конец «Большой красной машины», 1986–1988
5.1 Увеличение количества проб. — Анаболики под видом комплектующих для оборудования
Что-то изменилось после Игр доброй воли 1986 года. Количество проб в нашей лаборатории значительно увеличилось. Большинство из них шло по линии Госкомспорта, там была группа отборщиков во главе с Анатолием Михайловичем Ящуком. Они привозили пробы со всего Советского Союза. Соответственно, Семёнов отправлял результаты анализов в Госкомспорт, при этом положительные пробы в лёгкой и тяжёлой атлетике обычно утаивались. Потом ещё были наши пробы, левые, или полуподпольные, нам их привозили тренеры или мы сами отбирали мочу у легкоатлетов и штангистов. Это был участок работы, лично руководимый Семёновым в контакте с Григорием Воробьёвым и их друзьями из тяжёлой атлетики — Юрием Анатольевичем Сандаловым и Николаем Николаевичем Пархоменко. Для сбора своих проб мы отдирали с банок остатки липкой ленты с кодовыми номерами и отмывали их от госкомспортовской мочи. Необходимые для упаковки проб пластиковые пакетики и клейкие ленты с номерами в избытке оставались у Семёнова ещё со времен Московской Олимпиады 1980 года. Поэтому внешне наши «левые» пробы не отличались от госкомспортовских, и только мы знали, что серии номеров на липучках были другие. Часто привозили пробы в банках под номерами 1, 2, 3 и так далее, а ещё бывало, что спортсмены приходили сами и сдавали пробы в нашем туалете. Однако Виталий просил меня следить за процессом мочеиспускания, чтобы вместо мочи нам не налили воды с фурацилином или яблочный сок. С помощью «левых» проб отслеживалось выведение анаболических стероидов у ведущих спортсменов. Наши пробы анализировались в первую очередь, результаты мы писали на бумажке и приносили Семёнову в кабинет. Иногда он эти бумажки прятал и не мог найти, так что я всегда оставлял себе копии.
Западные анаболические стероиды были распространены в лёгкой и тяжёлой атлетике, но откуда они брались в таком количестве, ведь в СССР «граница на замке»? Где их брали Виталий Семёнов и Григорий Воробьёв, чтобы чуть ли не круглогодично держать сборные команды на схемах периодического приёма анаболиков? Из общения со спортсменами и тренерами и по собственному опыту я знал, что постоянного и глубокого источника западных анаболиков в Москве и тем более где-то ещё на территории СССР не существовало.
Ответ нашёлся самым неожиданным образом.
Однажды мне надо было сбросить данные анализов на новые 3.5-дюймовые дискеты, пришедшие на смену старым, размером 5.25 дюйма. Старых дискет оставалось много, но новая система обработки данных, называвшаяся ChemStation, имела дисковод только для новых дискет, поэтому время от времени я просил одну дискету для себя и одну для Уральца. Виктор Павлович Уралец был интеллигентным учёным и не любил ничего просить у Виталия Семёнова, так что я просил за нас обоих. Новых дискет было немного, Семёнов отсчитывал каждую и тяжело вздыхал, когда приходилось открывать новую пачку. Однако на складе, куда только он один мог зайти, новые дискеты найти не удалось, хотя они точно должны были оставаться. Я было попросился сам поискать, но Семёнов отказал и озадачился вопросом, сколько всего дискет мы должны были получить с новыми приборами. Он принёс большую коробку с упаковочными листами, актами приёма-передачи, инвойсами и спецификациями к новым приборам, включая комплектующие и запасные части, и попросил меня найти перечень с указанием, сколько дискет пришло с приборами.
Мне было очень интересно покопаться в этих бумагах и узнать, сколько нами было получено шприцев, колонок, электронных умножителей и газовых фильтров. Постепенно я добрался до большого прибора фирмы Finnigan, который постоянно ломался и требовал закупки дорогостоящих материалов и запчастей. И тут я чуть не упал со стула: у меня в руках оказалась распечатка документа о поставке анаболических стероидов под видом чего-то необходимого для настройки или эксплуатации прибора. Проформа инвойса на немецком языке включала поставку больших количеств анаболических стероидов, это были самые ходовые Винстрол (станозолол), метандростенолон производства фирмы Bayer, считавшийся самым чистым, затем шли Примоболан (метенолон) и Анавар (оксандролон). Анаболик каждого наименования поставлялся в количестве 200 или 300 упаковок, только таблетки, на общую сумму в 50 тысяч западногерманских марок, в пересчёте на доллары США тогда это было 30 тысяч. Боже мой, как всё смело и изящно, именно здесь и крылся тот неведомый источник анаболических стероидов, который мне случайно удалось найти, копаясь в бумагах антидопинговой лаборатории ВНИИФК.
Количество проб, получаемых нами в 1986 и 1987 годах, продолжало расти. Сейчас трудно сказать, существовал ли продуманный план отбора проб, или это была сплошная череда командировок по всем городам необъятного Советского Союза. Отборщики проб особенно любили ездить на юг, в Сочи, Крым, Бакуриани и Цахкадзор, там не пропускали ни одного соревнования или сбора. Виталия Семёнова это раздражало всё больше и больше, он считал лабораторию своим собственным предприятием и не мог пережить неуклонно возраставшие затраты на анализы проб, привозимых, как он говорил, «хрен знает кем, откуда и зачем». Но от открытого конфликта с руководством он всегда уклонялся и поддерживал хорошие отношения с Анатолием Фёдоровичем Коврижных, отвечавшим в Госкомспорте за спортивную медицину и допинговый контроль. Однако госкомспортовских отборщиков проб он считал бестолковыми ребятами, тупо выполняющими свои функции по сбору мочи и ничего не понимающими в допинговом контроле.
Однажды в течение одного дня мы получили небывалое количество проб, это были разные виды спорта; баночками с мочой были уставлены все столы в комнатах пробоподготовки. Виталий Семёнов очень разозлился, пыхтел и краснел, кому-то звонил, потом собрал нас в коридоре и сказал, что мы делаем лёгкую и тяжёлую атлетику, плавание и велоспорт. По вопросу анализов проб из других видов спорта он повелел каждый раз спрашивать его указания — делать или нет. «Нет» означало, что пробы сразу шли в общую кучу отработанных банок, моча из которых сливалась в раковину, а банки и крышки мылись для повторного употребления. То есть пробы из таких видов спорта, как фехтование, фигурное катание, стрельба из лука или прыжки с трамплина, выливались в раковины без анализа, однако Семёнов подписывал заключение, что «проведённый анализ проб, доставленных тогда-то с соревнований из такого-то города, номера проб такие-то, не выявил присутствия запрещённых допинговых средств и препаратов».
Хоккей и футбол вообще были неприкасаемые, коммунистические и политические, виды спорта, игроков контролем не тревожили, но иногда бывали чемпионаты мира по хоккею, и мы тогда работали без выходных. Семёнов даже не ворчал, видимо, получал указания, которые не обсуждались.
5.2 Контрольный анализ пробы Б
В 1980-е годы контрольный анализ пробы Б был очень редким. Он заключался в церемониальном осмотре второй запечатанной баночки с пробой мочи, последующем вскрытии и проведении анализа на глазах спортсмена и его представителя. В то время допинговые нарушения решались по неписаным правилам, и попавшегося спортсмена либо прощали, либо снимали с зарубежной поездки и выводили из состава сборной. Такого, чтобы победитель чемпионата СССР, попавшийся на допинге, лишался завоёванной золотой медали, не могло быть в принципе. Поэтому я не знаю, какие такие особенные разногласия могли приводить к вскрытию пробы Б в советское время. Но когда это случалось, Семёнов заранее начинал злиться, его щеки покрывались красными пятнами, глаза сверкали. Контрольный анализ «от начала и до конца», как выражался Семёнов, проводил Виктор Павлович Уралец. Уралец вскрывал баночку, то есть пробу Б, отбирал аликвоту для анализа, тщательно готовил и анализировал пробу, затем показывал результаты спортсмену и его врачу или тренеру, то есть давал пояснения к распечатке данных анализа. Уралец тоже находился в напряжении, сухо и вежливо просил нас не заходить в те комнаты, где готовилась проба или стояли приборы, и вообще советовал идти домой: «Нечего вам тут сегодня сидеть».
Причина всеобщей напряженности не была связана с методами или результатами анализа, в этом никто даже близко не разбирался, истинная проблема была в упаковке пробы. При запечатывании пробы мочи каждая баночка вместе с крышкой на глазах у спортсмена обклеивалась защитной лентой с кодовым номером пробы и помещалась в пластиковый прозрачный пакетик, после чего на неё направляли струю горячего воздуха из большого фена. Пакетик плавился и сжимался, превращаясь в герметично обтягивающую плёнку: через неё хорошо было видно содержимое и номер пробы на липкой неповреждённой ленте. Оба типа ёмкостей для мочи — будь то продолговатые бутылочки, как для внутривенных вливаний, с обжимной металлической крышкой, или широкогорлые баночки с завинчивающейся крышкой, остававшиеся ещё со времен Олимпийских игр 1980 года, — были залеплены защитной клейкой лентой с кодовыми номерами, фиолетового или зелёного цвета для пробы А, белого для пробы Б. Лента трескалась при повороте крышки или её снятии, и это наглядно свидетельствовало, что пробу вскрывали.