После хорошего обеда с пивом (вообще в ресторане алкогольные напитки наливали за отдельную плату, так что допинговое пиво нас очень выручало) я пошёл в автобус готовить пробы для анализа. И тут я обнаружил, что количество привезённых проб не совпадает с количеством заполненных протоколов отбора, то есть пять или шесть проб так и остались стоять там, за занавеской, у окна в нашей комнате в Тампере! Это был шок. Я было сунулся к финнам, но они под вечер уже хорошо набрались и только ахали и ухали, да как такое могло случиться и что же теперь делать. Тогда я пошёл к главному судье гонки, классному дядьке из Эстонии, говорившему на всех скандинавских языках, и объяснил, как мы нехорошо вляпались в Тампере. Он всё понял, позвонил в Тампере, сказал, чтобы меня ждали, потом позвонил своему шоферу — и уже через пять минут мы неслись в темноте обратно в Тампере на новеньком белом автомобиле «Вольво 740» со скоростью 180 километров в час. Приехали, наверное, часа в два ночи, но, слава Богу, пробы так и стояли на подоконнике за занавеской. Всю обратную дорогу я спал. Уралец с Мишкой смеялись потом весь день, но мы договорились не рассказывать об этом Семёнову.
Гонка заканчивалась, но что это такое: мы ничего в Финляндии не видели, только лес, гостиница, ресторан и лаборатория на колёсах. Поэтому вместо того, чтобы караваном ехать со всей советской делегацией по направлению к границе, мы решили завернуть на пару часов в Хельсинки, хоть город посмотреть. И тут случилась беда. В центре города, недалеко от набережной, наш автобус наглухо застрял на узкой улице, ни туда и ни сюда. Сразу прибежал толстый полицейский и стал перенаправлять все машины по другим улочкам, чтобы не возникла пробка. Мы же, как ни бились, выехать не могли ни задом, ни передом, мешали припаркованные машины, не хватало буквально полметра. Измученный полицейский попросил, чтобы мы больше не суетились, просто надо немного подождать, рабочий день скоро кончится и все машины разъедутся, — и он, пыхтя и потея, продолжил управлять движением. Только часа через три мы выбрались из центра, выехали на шоссе и понеслись в сторону Выборга.
До пограничного пункта Торфяновка мы добрались в полночь. Все наши машины давно миновали границу, и только нас одних среди тучи комаров поджидал Виктор Вершинин, руководитель советской делегации. Он был очень зол, и было из-за чего: автобус с людьми и приборами пропал, мобильных телефонов тогда не было, и он час за часом думал и гадал, что за беда могла с нами приключиться. Любой инцидент с советскими людьми за рубежом воспринимался очень серьёзно, и первым наказывали руководителя делегации. Вершинин мрачно нас выслушал и раздельно, выбирая слова, сказал, что отныне вот на этой телеге, как он назвал наш автобус, мы за пределы Московской кольцевой дороги больше никуда не поедем, он нам это твёрдо обещает.
Мы стояли, как школьники, понурив головы…
5.5 Мой первый семинар по допинговому контролю в Кёльне у Донике. — Первая публикация в зарубежном научном журнале
Как только мы вернулись в Москву, сразу получили заграничные паспорта с выездными визами (одной визы на въезд в Германию тогда было мало, из страны не выпускали без мидовской визы на выезд из СССР). И вот мы прилетели с Уральцем в Кёльн, на ежегодный семинар по допинговому контролю, он назывался workshop, что в переводе означает «мастерская». Участников в те годы было совсем мало. Первый день симпозиума стал незабываемым. Начало июня, тёплый вечер, мы собрались на веранде Кёльнской тренерской академии, ели всякие заграничные вкусняшки: сыры, колбаски и закуски — и запивали их вином и пивом, это называлось cheese and wine party, а рядом, всего в километре, на огромном кёльнском стадионе шёл концерт, прощальное турне выдающейся американской группы Grand Funk. Вокруг стадиона, на запасных футбольных полях и парковках, тысячи людей сидели или лежали, а сверху низвергалась музыка, она потрясала и завораживала, отдавалась вселенским эхом и проникала куда-то вглубь; до сих пор мурашки бегают, когда вспоминаю тот вечер.
Профессор Манфред Донике был нам как отец родной и обо всех заботился. В Институте биохимии спорта, как он звонко называл свою лабораторию, собрались замечательные молодые ребята: Михаэль Крафт, Вильгельм Шанцер, Андреа Готцманн, Ханс Гайер. Они читали лекции, показывали и объясняли, я всё хватал на лету — и внутри меня трепетала радость, когда я узнавал что-то новое и важное. Я очень боялся, что между ними и мной большая пропасть, что они совсем другие и давно ушли вперёд, но постепенно я осознал, что ничего этого нет, всё достижимо и мы совсем рядом. И я тоже кое-что знаю и многое умею. И довольно скоро, после нескольких зарубежных поездок, я полностью избавился от этого мнимого комплекса научной неполноценности, а через несколько лет окончательно убедился, что образованием, полученным на химическом факультете МГУ, можно смело гордиться, это был фундамент всей моей карьеры.
Два директора лабораторий, доктор Франц Дельбеке из Гента и Матс Гарле из Стокгольма, были очень дружелюбны и ценили общение с людьми из СССР. Франц красил волосы и ходил в застиранной цветной майке с толстой цепью на шее. На публике он слюнявил какие-то ароматные самокрутки, объявляя каждый раз, что он social smoker, то есть ему нужна компания. Иногда я составлял ему компанию. Матс непрерывно курил Marlboro, сигарету за сигаретой, ничего не объявляя. Но он тоже мог махнуть мне рукой — давай, пошли покурим. Вообще-то я не курил, советские сигареты были такие вонючие, что за границей от их запаха все начинали оглядываться, ожидая, что вот-вот сработает пожарная сигнализация. Но запах хорошего табака я любил — и в компании не отказывался покурить, к примеру, золотистый Benson&Hedges, эти были любимые сигареты Виктора Уральца.
Мы жили в общежитии на окраине Кёльна, в тренерской академии, и обстановка напоминала тренировочные сборы: хорошая еда, сон, парк с дорожками для бега — и всю неделю я бегал по два раза в день, бежалось очень весело, особенно когда все бегают вокруг. Вернувшись в Москву, я пробежал 5000 метров за 14:40.5 и через день 1500 метров за 3:56.4. Мне не хотелось окончательно бросать тренировки, когда вокруг толпы ребят бегают как заведённые, причём для большинства 15 минут на пятёрке были пожизненным пределом. Не для того же я столько отбегал за свою жизнь, чтобы за пару лет скатиться до уровня любителя бега. Конечно, поездки на сборы и соревнования остались в прошлом, двухразовые тренировки с работой несовместимы, так что надо было пересмотреть свой подход к беговым нагрузкам. Поэтому прежний недельный цикл: отрезки короткие, отрезки длинные, темповой и длительный бег — я превратил в двухнедельный. В лаборатории был душ, из дома я притащил шиповки и раз в неделю в рабочее время бегал в них отрезки от 200 до 800 метров на стадионе МЭИ в Лефортово. Без скоростной работы на отрезках результата в соревнованиях не будет. Длинные отрезки, от километра до трех, я бегал в Крылатском — внизу вдоль Гребного канала или наверху у церкви по велокольцу.
Тем временем наши научные образцы кортикостероидов, пробы мочи, где мы знали примерные концентрации исходных препаратов и метаболитов, были исследованы в Технологическом университете Эйндховена. Для советской науки это были первые работы с применением микроколоночной высокоэффективной жидкостной хроматографии (ВЭЖХ) в сочетании с масс-спектрометрией (МС). В области допингового контроля такие работы велись в США в ведущей лаборатории конного допинга. Чувствительность заметно уступала методу газовой хроматографии — масс-спектрометрии (ГХ-МС), но дексаметазон и триамцинолон у нас тогда получились. Пит Леклерк, просто золотые руки, обсудил с нами полученные результаты и согласился продолжать совместные исследования. В итоге мы написали хорошую статью и послали в Journal of High Resolution Chromatography — это была первая публикация в советской науке в области химического анализа с применением метода ВЭЖХ-МС. Но только через двадцать лет метод ВЭЖХ-МС станет обязательным в допинговом контроле.
5.6 Первый допинговый скандал в советском спорте — в тяжёлой атлетике
В 1987 году случился первый допинговый скандал в советском спорте. Всё постепенно шло к беде, пока не сложилось самым неудачным образом. Госкомспорт и спортивные деятели с Кубы подписали Договор об оказании практической помощи, и Уралец с Семёновым должны были в начале июля лететь в Гавану для проведения предвыездного тестирования кубинских спортсменов перед Панамериканскими играми в Индианаполисе. Тем временем кёльнская лаборатория помогала лаборатории в Сеуле готовиться к Олимпийским играм следующего, 1988 года, а этим летом было запланировано первое аккредитационное тестирование. Неожиданно профессор Манфред Донике от имени медицинской комиссии МОК прислал Виталию Семёнову письмо, поручая ему и Виктору Уральцу провести аккредитацию сеульской лаборатории. Донике объяснил, что сам он проверку провести не может, поскольку эту лабораторию готовили его сотрудники — налицо был явный конфликт интересов.
Это был сюрприз редкого калибра — и в стиле Донике. Летом 1987 года мы сами не были до конца уверены, поедет ли советская команда на Олимпийские игры в Сеул. Наши верные клевреты Северная Корея и Куба заранее отказались участвовать в Играх. Южная Корея считалась проамериканской страной, в 1950-е годы была корейская война, в которой участвовали СССР и США. Дипломатических отношений с Южной Кореей у нас не было, самолёты в Сеул не летали, надо было лететь через Токио с ночёвкой и пересадкой на рейс до Сеула. В Госкомспорте Виталию Семёнову дали понять, что поездка советских специалистов в Сеул расценивается как важный политический шаг и обязательно должна состояться. Поэтому надо было срочно оформлять две визы — в Японию и Корею; в Москве корейскую визу получали через швейцарское посольство.
Из-за возникшей суеты с визами Виталий Семёнов и Виктор Уралец свою летнюю поездку на Кубу переписали на меня и Владимира Сизого, опытного масс-спектрометриста и программиста. Предыдущие Панамериканские игры в 1983 году в венесуэльском Каракасе ознаменовались грандиозным скандалом. На Игры приехала команда Манфреда Донике со своими приборами и новой методикой, той самой процедурой IV, которую мы воспроизвели лишь в прошлом году. В Каракасе с первых же дней, пока шла тяжёлая атлетика, посыпались положительные пробы, их число дошло до 16, среди прочих попались четыре кубинца. Затем 12 легкоатлетов сборной команды США испугались и улетели домой до старта. Эти события запомнились надолго — и очень тревожили кубинских товарищей. Они ждали нас для проведения совместных работ по предвыездному тестированию, планируя в дальнейшем создать собственную лабораторию.