рямо чудеса какие-то, для Олимпийских игр ничего не жалели.
Грузить наши ящики в трюм вместе с лодками и яхтами, ящиками с сувенирами, водкой, «Боржоми» и пропагандой совсем не хотелось, и нам разрешили занести на руках распакованное оборудование в кофе-бар, предназначенный для нашей лаборатории, и там закрыть на ключ. Наконец сборы и хлопоты закончились — и красавец теплоход «Михаил Шолохов» в наступившей темноте отчалил из порта Владивосток, однако с тем расчётом, чтобы штамп в паспорте при пересечении границы у острова Русский был отмечен этим же днём, чтобы день не пропал и за него капнули суточные в валюте.
Всего их было тридцать девять, по 15 долларов каждый.
Плывём! В первый же день на завтраке нам раздали картонные квадратики с номерами спасательных лодок и предупредили, что скоро включат сирену и мы должны будем быстро найти каждый свою лодку и сесть там на лавку — как если бы корабль стал тонуть! Я нашёл свою лодку, отдал квадратик как входной билет, и мы расселись, с интересом глядя друг на друга. Вроде собрались мы быстро, но одного билетика не хватало! И вдруг мы видим, как в красивом ярко-розовом костюме и элегантных белых ботиночках идёт Элина Быстрицкая и офицер ведёт её прямо к нашей лодке! А лодка вроде бы полна.
Великая Быстрицкая с улыбкой подошла, взглянула на нас и остановилась — а где ей сесть, если все лавки заняты? И тут я инстинктивно заёрзал, как бы хотел подвинуться, она это заметила — и, поддерживаемая под локоток офицером, перешагнула через борт лодки и хотела сесть рядом со мной! Но оказалось, что у неё было место позади меня. Во время инструктажа, шедшего минут пятнадцать, все вокруг крутили головами и разглядывали Быстрицкую; я тоже не мог удержаться и пару раз на неё обернулся, она сидела прямо за мной. Офицер поджидал у борта лодки — и помог ей выйти. Хотя она сама двигалась очень элегантно и непринуждённо и не нуждалась в такой опеке: Элина Быстрицкая была президентом Федерации художественной гимнастики СССР с 1975 по 1992 год.
Как только мы оказались вблизи Южной Кореи, нас стали сопровождать два военных корабля, в сумерках они становились неотличимыми от потемневших волн. Объявили, что завтра в 11 часов дня все должны быть на палубе в парадной форме — у нас были светлые летние ботинки и белые костюмы с золотистым гербом СССР. Оказалось, что впервые в советской истории мы оказались на том месте, где в 1904 году во время русско-японской войны затонул крейсер «Варяг»!
Наше судно затихло и остановилось, вода перестала бурлить. Чужое горячее солнце, бездонное синее небо, ни волн, ни ветерка, но вот мы с Алексеем Смирновым из ЦК ВЛКСМ торжественно и под барабанный бой спустили на воду венки с лентами, они качаются на воде, а мы стоим в строю и смотрим на них, затаив дыхание, и слёзы застят глаза… Объявили минуту молчания, просто космическая тишина, все замерли, постояли, сыграли гимн СССР — и мы разошлись.
Это было что-то невероятное, хотелось совершить какой-то подвиг самому…
5.12 Спасение матроса. — Раздача Библии. — Работа в секретной лаборатории на борту лайнера
Сгрузили яхты в Пусане и прибыли в Сеул, точнее, в портовый пригород Инчон, где «Михаил Шолохов» встал на целый месяц. Когда в кофе-баре мы установили на столе в один ряд хроматограф, масс-спектрометр и компьютер, то удивились, что их цвет полностью совпал с цветом кофе-машины, стоявшей рядом; они выглядели как единый комплекс. Корейские пограничники и таможенники проверили на судне все помещения, заглянули на минуту в наш бар, ничего не заметили, поставили каждому в паспорте штамп и ушли. Всё, можно начинать работу. Прибор заработал, я проверил все газовые линии и соединения, не течёт ли гелий, ведь если гелий из баллона вылетит в атмосферу, то нашей подпольной лаборатории наступит конец — где во всей Южной Корее достать баллон с гелием и с метрической советской резьбой?!
В соседних комнатах или каютах оказался небольшой медицинский центр, там работали замечательные ребята, врачи из Владивостока: стоматологи, травматологи и кардиологи. Тогда в Пусане при разгрузке яхт и лодок случилось несчастье: аппарель, тяжёлая металлическая платформа, по которой погрузчики с улицы заезжали в трюм, прижала моряка и раздавила ему таз и ноги. Это случилось внутри трюма, и никто об этом не знал, пока судовой врач не попросил помощи у наших врачей. Те, увидев тяжелейшее состояние пострадавшего, уже перед клинической смертью, пришли в ужас и сказали, что нужна срочная госпитализация, иначе он умрёт. Но как это сделать? И судовой врач, и матрос — люди совершенно бесправные, хотя такой конец был предусмотрен: на судне имелась холодильная камера для трупов. В то время матросы считались расходным материалом, они даже на берег не могли сойти со своим паспортом моряка.
Но свежий ветер перестройки уже успел продуть мозги. Наши доблестные врачи, Коля Зубков из Владика и Марина Ермакова из Москвы, выпив для храбрости нашего спирта, не стали молчать и рассказали об этом несчастье артистам, жившим на судне. С нами были Хазанов, Винокур, Грачевский, Укупник, Пак с гитарой и другие. Кто-то не выдержал, возмутился, и новость по цепочке дошла до деятелей партийно-хозяйственной номенклатуры из Приморского и Хабаровского краёв, с нами была Светлана Юрьевна Орлова. Артисты сказали, мол, как мы можем перед вами выступать, когда за перегородкой человек мучительно умирает. Мы не хотим трупов в морозилке. И наша охрана из КГБ их поддержала, хорошие были ребята, ими руководил Эмерик Меркурьевич Шевелёв. Так что не успели мы причалить в Инчоне, как приехала корейская скорая помощь и увезла матроса. Он целый месяц пролежал в больнице — и перед отплытием back to the USSR вернулся здоровым.
Как только нас впервые выпустили в город, мы сразу попали в окружение возбуждённых девчат лет двадцати, студенток Сеульского университета, изучавших русский язык и литературу. Удивительно, но они изучали русский язык, не имея возможности приехать в СССР, без шанса даже встретить живого человека оттуда, носителя языка. Но случилось чудо, Олимпийские игры, и мы приехали! Если студентка вдруг понимала мою фразу целиком, то она была готова упасть в обморок от счастья, но подруги в неё вцеплялись и тормошили, чтобы она по буквам и по словам разъяснила, что я сказал. Потом появились проповедники, мне дали два экземпляра Библии на русском языке, и я потихоньку пронёс их на борт. Наша охрана на входе всех проверяла, нельзя было проносить спиртное, однако насчёт Библий сообразили только через неделю и объявили, что за время пребывания можно принести только одну книгу для себя. Однако мы с Юрой Долотиным за неделю уже успели натаскать штук двадцать экземпляров Библии и половину раздали той же охране.
На борту работал безалкогольный бар — и была культурная программа. В баре деньги не принимали, всем выдали какие-то талоны, и мы на них покупали вкусный напиток из дальневосточного лимонника, точнее, нам его наливали в пластиковую бутылку «на вынос», а мы у себя в каюте смешивали его с медицинским спиртом. Получался прекрасный коктейль. И не забуду кино: нам показали новые фильмы «Холодное лето пятьдесят третьего» и «Маленькую Веру» — просто потрясающие картины, а ещё была двухсерийная «Асса», мы удивлялись и переглядывались, что́ это ещё за тягомотина, но высидели до конца.
Первые десять дней проб не было. Нам, обитателям судна «Михаил Шолохов», устроили невероятный приём в гостинице «Лотте» в Сеуле, такой еды, особенно морепродуктов, я в своей жизни не видел и не пробовал. Нас накормили и повезли на открытие Олимпийских игр; шёл дождик, но зрелище было незабываемое. Последующие дни нас приглашали в корейские рестораны: такой еды в СССР никто в глаза не видел и даже представить себе не мог! Корейцы с интересом за нами наблюдали и были поражены, когда уже через пять минут я мог есть палочками. Но пальцы у меня были ловкие, ведь не зря же я много лет учился играть на пианино! И острую пищу я ел не кривясь и не кашляя — дома отец мой перчил всё подряд до умопомрачения.
Понемногу стали привозить пробы тяжелоатлетов, две были с небольшим тестостероном, но потом вдруг вылез огромный метандростенолон! Кто это такой сумасшедший и бесстрашный, кто принимает метан во время Игр и как его выпустили за границу, ведь сборные команды проходили контроль сначала в Москве у Владимира Сизого, потом во Владивостоке у Виктора Уральца? Оказалось, это нас так проверяли, кто-то из врачей принял пару таблеток, затем слился в банку, концентрация оказалась бешеная, мой прибор замигал и распищался — и чуть было не отключился! И так чувствительность в Сеуле была не очень хорошая, поэтому я пожаловался куда надо и больше таких проб нам не привозили.
Приближались соревнования по лёгкой атлетике, и 21 сентября Сергей Португалов привез восемь проб: их надо срочно проанализировать. А прибор не работает. Юра Долотин возился с ним две ночи, нашёл неисправности, и прибор включился! Но если горят зелёные огоньки, это ещё не значит, что вернулась прежняя чувствительность. Я поставил новую колонку — и вот они появились, торчат небольшие пики метаболитов станозолола. Если мы видим мелкую Стромбу, то можно работать. Я записал 23 сентября в дневнике: «Нашёл Стромбу у Седых. А Наталья вырубила Ли: T/E ~ 8… Вся картина анализов стала проясняться. Вроде провернулось колесо судьбы…» Действительно, в те дни была сплошная нервотрёпка: а вдруг наш прибор сломался и мы не сможем делать анализы?!
Португалову наши результаты не понравились, и он снова привёз пробы мочи, но уже под номерами, один-два-три — и без фамилий. И снова я пишу в дневнике: «…пробы (закодированные) мы легко раскусили (две шальные, T/E < 2, а одна — Ли, девятка)». Но как мог оказаться в сборной СССР по лёгкой атлетике кореец Ли с инъекциями тестостерона? Корейца, конечно, не было, но Ли был — так мы на корейский манер шифровали фамилию Сергея Литвинова, ставшего в Сеуле олимпийским чемпионом в метании молота.
Во время Игр корейская лаборатория нашла станозолол у Бена Джонсона; ямайский канадец вернул золотую медаль, его мировой рекорд был аннулирован. Скандал был невероятный, и замять его не удалось, хотя канадская делегация старалась. В тяжёлой атлетике вся болгарская команда снялась с соревнований из-за положительных проб на диуретики, они применяли фуросемид для сгонки веса.