это просто невыносимо. Василий Громыко давно хотел сместить Семёнова и назначить его, Виктора Уральца, заведующим лабораторией, однако принц де Мерод упорно поддерживал Семёнова, так что ситуация сложилась непростая и никак не разрешалась.
Поэтому Уралец решил уехать.
Я помогал ему незаметно копировать аккредитационные отчёты ведущих лабораторий: Кёльна, Монреаля, Барселоны — они ему пригодятся на новом месте работы. Уралец дал мне почитать отчёт о расследовании под руководством канадского судьи Чарли Дабина, тяжёлую связку копий, страниц пятьсот или шестьсот. Судья Дабин руководил правительственной комиссией, расследовавшей причины положительной пробы Бена Джонсона в Сеуле в 1988 году. Отчёт назывался «Расследование применения препаратов и запрещённых методов с целью улучшения спортивных результатов». Там всё было изложено битым словом: без анаболиков соревноваться на международном уровне невозможно, это аксиома. Интересно, что один канадский дискобол стал священником и поднялся до епископа, но всё равно продолжал систематически снабжать метателей анаболическими стероидами и расписывать им схемы приёма. И ещё много чего было там описано, точь-в-точь как у нас, забавно только, что по-английски.
Опять перемены: Уралец уезжает, я остаюсь один; пусть и не совсем один, просто бóльшая часть его работы свалилась на меня. Виктор Павлович очень много сделал для лаборатории и для меня лично; я многому у него научился.
6.11 Олимпийские игры 1992 года в Альбервиле. — Валентин Сыч — последний патриот России
Снова Олимпийский год, 1992-й! Это было в последний раз, когда зимние и летние Игры проводились в один год; с 1994 года их разведут по чётным годам. Формально СССР распался, но сохранилась Объединённая команда, готовившаяся к Олимпийским играм во Франции, в Альбервиле. Возникли новые проблемы с предвыездным контролем: бывшие республики, а теперь уже новые страны, стали уклоняться от его проведения, опасаясь, что Москва может использовать допинговый контроль в интересах своих спортсменов, отсекая «чужих». Подготовка шла с применением эритропоэтина (ЭПО), в этом году он стал «новым фундаментом будущих успехов» на летних и зимних Играх. Успех на зимних Играх должны были обеспечить лыжники и биатлонисты, и вокруг них под видом докторов сборных команд крутилось много фармакологов; ситуация была бесконтрольная, так как эритропоэтин не определялся. Сергей Португалов, имея поддержку Института спорта и Госкомспорта, иными словами, благословение от Сыча и Громыко, пытался навести то ли порядок, то ли отчётность, но зимние сборники разбились на конкурирующие группировки и сидели по своим углам, избегая контроля в любом его проявлении.
Валентину Сычу постоянно докладывали о текущих делах и проблемах, и он со свойственной ему комсомольской прямотой устроил разнос Виталию Семёнову — почему мы не определяем эритропоэтин. Отговорки Виталия, что его не определяют нигде в мире, на Сыча не действовали, он по натуре был руководителем, лидером и патриотом. У него было чётко: если в лаборатории возникла проблема, например, мы не можем определить ЭПО, то пишется докладная, проводится анализ причин, предлагаются пути решения проблемы, утверждается план действий и сроки выполнения. Если сроки прошли, а проблему не решили — то всё, до свидания, заведующий лаборатории должен написать заявление об увольнении. Но вместо этого за десять дней до открытия Олимпийских игр Семёнов незаметно улетел в Альбервиль — медицинская комиссия МОК всегда начинала работу заранее. Директор Сыч разозлился, он был против поездки Семёнова — английского языка не знает, да и на русском ничего объяснить толком не может, чего ему там делать? Уральца с ним не отпустили: он должен находиться в лаборатории, предвыездной контроль в самом разгаре.
Олимпийские игры в Альбервиле были интересные, ходили слухи, что итальянские лыжники готовились на эритропоэтине, последние годы они были на невероятном подъёме. Но как их могли побеждать норвежцы — у них тогда что за фармакология была? Все крупнейшие соревнования давно рассматривались прямолинейным образом: у кого фармакология лучше, те и побеждали. Отличились наши лыжницы и биатлонистки, главной героиней стала Любовь Егорова, выигравшая три золотые медали. Всего у нас, у Объединённой команды, получилось девять золотых медалей, это был успех, лишь одну медаль уступили объединённой Германии, у них было десять. Игры завершились, Виталий Семёнов вернулся, устроил собрание коллектива и рассказал, что Манфред Донике очень озабочен проблемой определения гормона роста и эритропоэтина; вероятно, скоро лаборатории начнут анализировать кровь спортсменов, но пока неизвестно, что конкретно надо делать. Одно стало ясно — что стандартное оборудование антидопинговых лабораторий не позволяет определять полипептидные соединения с высокой молекулярной массой. Всё это очень огорчает руководство МОК, говорят, даже маркиз Самаранч загрустил и заворчал: год за годом мы столько средств вкладывали в допинговый контроль, а проку никакого.
Мы с Владимиром Сизым поехали на симпозиум в Кёльн, нам дали билет и суточные, но не дали денег на вступительный взнос. Логика Госкомспорта была простая: раз в прошлом году вас принимали без взноса, то в смету на этот год мы взнос не заложили. Профессор Донике очень разозлился: как на Олимпийские игры во Францию целые толпы народа везти, чтобы они пили водку и орали на трибунах, на это деньги у Госкомспорта есть, а как в Кёльн на важный симпозиум поехать, то денег нет. Я пообещал, что это в последний раз.
На симпозиуме профессор Донике сделал доклад с трибуны, хотя обычно ограничивался комментариями, и поведал, как с помощью стероидного профиля можно доказать подмену мочи. В Южной Африке на сборах находились бегуньи, спринтеры из бывшей ГДР, и к ним приехал внесоревновательный контроль. Было показано, что у трёх ведущих бегуний, включая чемпионку мира Катрин Краббе, оказались одинаковые стероидные профили, причём явно чужие, а ещё в моче присутствовали противозачаточные препараты, хотя на сборах они были вроде как девицы. Оказалось, что во всех трёх пробах была моча супруги их тренера Томаса Шпрингштайна. Донике был горд своим важным и актуальным доказательством подмены мочи, его давно раздражали допинговые успехи восточногерманских спортсменов. Однако наказать спортсменок IAAF не решилась: оказалось, что моча, собранная накануне нового, 1992-го года, две недели хранилась у кого-то дома, потом её непонятно как везли через всю Африку, в итоге пробы в Кёльн доставили только через месяц после отбора. Сопроводительная документация была разрозненная и вызывала вопросы, так что результаты анализа и выводы были признаны ничтожными. Бегуньи избежали дисквалификации.
Однако профессор Донике не сдался: у спортсменок регулярно отбирали пробы, пока в моче Катрин Краббе не обнаружили кленбутерол. В 1992 году кленбутерол не входил в Список запрещённых препаратов МОК, но список не был исчерпывающим, после поимённого перечисления группы препаратов, например анаболических стероидов, стояла приписка — «и родственные соединения». Предполагалось, что это соединения, родственные по молекулярному строению, то есть имеющие стероидную структуру. Кленбутерол к стероидам не относился. Но можно было утверждать, что раз тут перечислены анаболики, то родственными являются любые соединения, обладающие анаболическим эффектом. По этому вопросу в медицинской комиссии МОК была большая битва, и возобладала вторая точка зрения, именно на ней настаивал профессор Донике. Действительно, в литературе имелись данные, что кленбутерол обладает анаболическим эффектом и давно используется при выращивании мясного скота. И Катрин Краббе получила дисквалификацию, из которой уже не вернулась. Однако профессор Арнольд Беккетт публично выразил свое несогласие с таким решением и навсегда покинул медицинскую комиссию МОК. Он был одним из первых её членов со времени её создания в 1961 году, и первым ввёл методы хроматографии в практику допингового контроля.
Виктор Уралец получил выездную визу в США! Американская рабочая виза у него была, но в то время для выезда из страны нужна была мидовская виза, без нее нельзя было пересечь государственную границу. Отъезд держался в тайне, и последнюю ночь перед отлётом он провёл у меня дома в Крылатском. И ранним утром мой надёжный друг отвёз его в Шереметьево на затонированной машине. Когда Василий Громыко и Валентин Сыч узнали об отъезде Уральца в США, они не могли в это поверить! Громыко хотел сделать Уральца заведующим лабораторией и утверждал, что Семёнов намеренно сделал всё, чтобы Виктор уехал за границу и не создавал ему здесь конкуренции. Валентин Сыч, директор нашего института, считал, что, отпустив Уральца в США накануне Олимпийских игр в Барселоне, Семёнов буквально совершил государственное преступление, в результате чего страна лишилась ведущего специалиста. Сыч был особенно удручен, потому что после успеха в Альбервиле его назначили начальником штаба подготовки к зимним Олимпийским играм в Лиллехаммере, в Норвегии, и до них оставалось два года, так как МОК развёл летние и зимние игры. Сыч тогда в сердцах пообещал, что сделает всё, чтобы даже духа Семёнова в Лиллехаммере не было…
Параллельно Сыч занимался баскетбольной сборной, многие игроки рвались на Запад или уже были там, но время от времени их надо было собирать и готовить к играм в составе сборной команды России. Покоя у Сыча не было, к нему приезжали какие-то иностранные баскетбольные деятели, честно сказать, довольно противные, и он пару раз звал меня переводить. Валентин Лукич обоснованно общался с ними с высоты своего положения: он помнил войну и голодное детство, видел возрождение страны, он сам, деревенский мальчишка, многого достиг и стал руководителем с большим жизненным опытом. То, что он не знал английского языка, его совершенно не волновало, наоборот, он считал, что это иностранцы должны учить русский язык, коль скоро собираются сотрудничать с Россией.
Вообще, Валентин Сыч был единственным патриотом на моей памяти.