Семёнова моё общение с Сычом просто бесило. Но я прямо сказал, что не хочу и не буду конфликтовать с Сычом на ровном месте, он директор нашего института, и раз в месяц переводить его переговоры — это для меня не проблема; если вам это не нравится, то идите и разбирайтесь с ним сами. Виталий никуда идти не собирался, он всегда выбирал выжидательную тактику. Более того, когда Сыч объявил всему институту, что будет месячная задержка зарплаты, связанная с финансовыми проблемами баскетбольной сборной, то есть все институтские средства пойдут на нужды российской команды, то Виталий тоже промолчал. Помню, всех нас — весь ЦНИИ спорта — собрали в актовом зале на четвёртом этаже, и Сыч сказал, что если у кого есть крайняя нужда в деньгах, то он поможет в индивидуальном порядке, обращайтесь прямо сейчас. Затем при всех пообещал, что получит свою зарплату самым последним, после полного расчёта со всеми сотрудниками института. Своё слово Сыч всегда держал.
6.12 Продажи метандростенолона. — Эксперименты с эритропоэтином
Рубль обесценивался, инфляция давно и прочно вошла в нашу жизнь. У меня семья, двое детей, жена сидела с ними дома и не работала, я должен был всех кормить и обеспечивать. Пока был Уралец, мы использовали хромассы только для анализов проб мочи, никаких побочных анализов и подработок он не разрешал. Но после его отъезда мы удачно подрядились делать экспертные анализы природных продуктов, на которые был большой спрос; сначала в работу пошли струи кабарги и бобра, ими провоняла вся наша одежда, потом мы создали совершенно новую методику анализа медвежьей желчи, разделили и идентифицировали желчные кислоты. Наши доходы утроились, и финансовые проблемы на время разрешились.
Кто бы мог подумать, что мне придётся заняться продажей анаболических стероидов! Как-то раз меня попросили принять иностранца, интересующегося анализом стероидов. С первого взгляда и с первой фразы я определил, что анализами стероидов он не занимается, он их употребляет — его мышцы на руках и под футболкой были просто выдающимися. Это был американец, его звали Джим, и он по секрету сказал, что его друг, спортсмен, травмирован и для его восстановления требуются стероиды. Но друг работает в очень престижной фирме и не хотел бы светиться в стероидных делах. Можно ли ему помочь? Тогда я просто спросил, может быть, это тебе самому нужны стероиды? Он сказал, что да, нужны, у него в кармане есть 200 долларов и он готов купить двадцать пачек русской дианы — так он называл метандростенолон, выпускавшийся в подмосковной Купавне. Я не знал, что сказать, но у любителей анаболических стероидов есть что-то общее, что их притягивает и делает друзьями буквально после пары фраз, — и я согласился. После этого прошли несколько поставок: американцы брали у нас по 100 пачек за 800 долларов, нам же они обходились в 200 долларов. Это были охранники американского посольства в Москве, они приезжали к нам на каком-то доисторическом грязно-белом «хаммере», но через год команда сменилась и бизнес прекратился.
Приближались Игры в Барселоне, мы тщательно проверяли все допинговые средства, применявшиеся на заключительном этапе подготовки. Попутно я достал несколько ампул эритропоэтина, чтобы проверить на моей сестре Марине, как он работает. Марина родила дочку, сделала операцию на ахилловом сухожилии и постепенно восстанавливалась. Осенью она должна была ехать на просмотр в Кобе, в Японию, она планировала выступать за спортивный клуб Noritz. Чтобы получить трёхлетний контракт, ей надо было осенью, через 10 месяцев после операции и родов, пробежать 10 км по шоссе за 33 минуты. Тогда был бум марафонских эстафет, называемых экиден, и многие солидные компании, к которым относился Noritz, имели группу сильных бегуний, как своих, местных, так и привозных.
Noritz очень хотел заполучить Марину в свою команду. Ещё в 1985 году она стала третьей на чемпионате СССР, отобралась в сборную по лёгкой атлетике — и осенью выиграла Всемирную универсиаду в городе Кобе, в Японии, пробежав по жаре и духоте 10 000 метров за 32:58.45. Это был первый в истории IAAF официальный международный старт, на котором проводился бег на 10 000 метров. Поэтому руководство клуба Noritz из города Кобе сразу же пригласило Марину к себе, но в советское время член сборной команды по лёгкой атлетике не мог выступать за зарубежный клуб. И они ждали её целых шесть лет! В 1988 году Марина была шестой на чемпионате СССР в беге на 3000 метров с результатом 8:45.19, на Игры в Сеул не попала, вышла замуж, родила и снова начала тренироваться. Но нога болела и не давала быстро бегать в шиповках по стадиону. В итоге решили сделать операцию на ахилловом сухожилии.
Так что летом 1992 года Марина была бегуньей международного класса и идеально подходила для чистого эксперимента с применением эритропоэтина. После операции на ахилловом сухожилии нельзя было использовать даже относительно «мягкий» Оралтуринабол, мышцы всё время должны оставаться эластичными и тёплыми, нежёсткими. Даже небольшая «забитость» икроножных мышц могла привести к рецидиву травмы. Поэтому решено было применять только эритропоэтин по схеме соло. Перед первым уколом мы с ней провели контрольный «чистый» бег, 3 км по асфальту на велокольце у церкви, получились 9 минут 41 секунда, по километрам было 3:18, 3:13 и 3:10. После трехнедельного курса, всего за это время было введено 12 000 единиц ЭПО, что совсем не много, мы пробежали по той же трассе 6 км за 19:06 — половина была 9:40, последние 3 км пробежали ещё быстрее: 3:11, 3:09, 3:06, и вторая половина получилась 9:26. Без сомнения, Марина была готова бежать 10 км за 33 минуты. Эритропоэтин давал замечательный эффект, ведь, кроме него, ничего больше не было, между этими темповыми забегами были обычные пробежки в аэробном режиме, ни отрезков, ни прыжков, ни ускорений не делали, берегли ноги.
6.13 Олимпийские игры 1992 года в Барселоне. — Бромантан и карфедон
Олимпийские игры в Барселоне 1992 года запомнились победой Кевина Янга в беге на 400 метров с барьерами — 46.78, этот мировой рекорд был побит лишь в 2021 году. Хотя тогда было столько бегунов, бегавших по 47 секунд, что не было сомнений, что этот рекорд скоро побьют. Но результаты вдруг заметно снизились, и я связываю это с введением внесоревновательного контроля, это моё личное мнение, следствие плохой привычки видеть допинговые схемы везде и во всём. Очень обидным было поражение Ирины Приваловой в финале бега на 100 метров: она лидировала за 20 метров до финиша, но проиграла 0.02 секунды и стала третьей — 10.84, дул сильный встречный ветер. Зная Ирину с 1985 года, когда она поступила на факультет журналистики МГУ, зная её потенциал и талант, невозможно было поверить, что кто-то мог обыграть её просто так, без применения современной и изощрённой спортивной фармакологии.
После Игр в Барселоне появился новый отечественный препарат — карфедон, стимулятор, внесенный позднее в Список запрещённых препаратов под названием Фенотропил. Я его попробовал, побегал, но стимулирующего эффекта не ощутил. Однако все люди разные, кому-то, возможно, он идёт в жилу, то есть действительно стимулирует. Затем появился самый отвратительный препарат — бромантан, то ли «иммунопротектор», то ли «адаптоген», разработанный, по слухам, в недрах военной медицины. Вся беда была в том, что бромантан применялся в больших дозах, сотни миллиграммов в день, экстрагировался из мочи и попадал в хромасс, невероятно загрязняя инжектор и колонку. Особенно бесило, что пики бромантана вылезали там, где выходили пики тестостерона (Т) и эпитестостерона (Е), их невозможно было идентифицировать и рассчитать отношение Т/Е. Я терпеть не мог оба эти препарата, но Сергей Португалов добавил их в виде эксклюзива в свои поставки фармакологии для спортсменов: его растущий бизнес требовал новых идей и предложений. В итоге антидопинговые лаборатории четыре года мучились с этим фармакологическим мусором, пока не разразился скандал на Олимпийских играх в Атланте 1996 года, после чего бромантан с карфедоном внесли в Список запрещённых препаратов.
После отъезда Виктора Уральца в США научные исследования в нашей лаборатории прекратились, остались только рутинные анализы проб спортсменов и поиск подработки. Институтской зарплаты не хватало катастрофически. Мы получили новые масс-селективные детекторы фирмы Hewlett-Packard с химическими станциями на платформе MS-DOS Windows и с фантастическими лазерными принтерами. В России происходил настоящий компьютерный бум, одновременно возросли продажи аналитического оборудования, было снято эмбарго на поставку хромато-масс-спектрометров. Мы с Александром Ведениным ездили на обучение в Вену, где было европейское представительство фирмы Hewlett-Packard. Обучение было так себе, начальная школа, я знал намного больше фирмачей, с важным видом читавших нам простенькие лекции, которые мне ещё пришлось переводить российским участникам тренинга. Наши ребята были хорошие специалисты, они уверенно читали инструкции по эксплуатации приборов на английском языке, однако на слух ничего не воспринимали.
Видя всё это, представители фирмы предложили нам проводить обучение специалистов на местах, на русском языке и на их хромассах, с учётом стоящих перед ними задач и проблем, для решения которых и было приобретено оборудование. И попросили подготовить предложение, программу тренинга, и сказать, сколько денег мы хотим за наши услуги по обучению. Слово «обучение» из контракта убрали, так как по закону мы не имели права никого обучать, и заменили его словами «проведение научно-практического семинара».
Мы выставили фирме хорошую цену, взяли половину от европейской расценки за пятидневный тренинг, фирмачи поворчали, но согласились, и мы сразу получили заказы и провели два тренинга, сначала в Братске, по анализу объектов окружающей среды, затем в Уфе, где была нефтехимия. Оплата одного недельного тренинга приносила нам сумму, равную полугодовой зарплате в институте. Семёнов тоже поворчал, но сделать ничего не мог, недельный отпуск мы оформляли по закону, у нас неотгулянных отпусков накопилось на несколько