Дона Кетлина это разозлило и расстроило на всю жизнь. Мало того, что во время Олимпийских игр в Лос-Анджелесе в 1984 году пропали сопроводительные документы и 9 или 10 положительных проб не были объявлены, так теперь и в Атланте снова происходит неразбериха. Шесть положительных проб с бромантаном отменили, русские в суде от него отбились, а тут ещё Патрик Шамаш наложил вето на положительные пробы с метандростенолоном.
Кетлину постоянно не везло с Олимпийскими играми.
7.4 Совещание в Лозанне и претензии к Семёнову. — Убийство Сыча. — Закрытие московского офиса Hewlett-Packard
Новый, 1997 год принёс серьёзные проблемы. Я почувствовал, что старею — из-за постоянного сидения за компьютером, езды по пробкам на автомобиле в ногах стал появляться неприятный застой; даже немного побегав, я не ощущал восстановления в течение нескольких дней. Мышцы ног восстанавливаются, когда встряхиваются при ходьбе или беге трусцой, сидячее положение для них не подходит. Настоящий бегун либо бежит, либо лежит и отдыхает. И почему-то правая нога у меня стала слабее левой — раньше я на бегу свободно прыгал через лужи и канавы с любой ноги, а теперь мог только с левой. И веса я набрал килограммов пять, трусы для бега стали внатяжку, и джинсы прежнего размера перестали налезать.
Вновь, после трёхлетнего перерыва, я приехал в Кёльн как представитель крупной фирмы, в отличном костюме и на новой прокатной машине, рассказал про новые возможности хромато-масс-спектрометра. Ежегодный семинар, теперь можно считать симпозиум, получил имя в честь Манфреда Донике, и был учрежден Приз Донике за лучшую научную работу в области допингового контроля. Семёнова и Болотова (они приехали позже) я встретил на машине в аэропорту в Дюссельдорфе и привёз в гостиницу — ведь они мои клиенты, вот-вот должны купить два новых прибора. Как раз тогда в Кёльне, во время симпозиума, Петер Хеммерсбах, директор лаборатории в Осло, нашёл бромантан на чемпионате мира по лыжным гонкам в Норвегии, в Тронхейме. Оказалось, что попалась наша шестикратная олимпийская чемпионка Любовь Егорова. Порой диву даёшься, как так можно — ведь совсем недавно еле-еле отбились от бромантана в Атланте, и вот на́ тебе снова! На этот раз уже всё, настоящая дисквалификация: Егорова выиграла пятикилометровую гонку — и вернула золотую медаль. Отбыв дисквалификацию, она вернулась в большой спорт, но новых успехов уже не добилась.
В апреле принц Александр де Мерод пригласил всех директоров лабораторий на совещание в Лозанну. Какой удивительный контраст по сравнению с совещанием в Риме, где мы вдвоём с Семёновым ютились в конуре, — теперь у каждого был свой номер в Гранд-Палас-отеле, где проживают члены МОК. Это была роскошная пятизвёздочная гостиница с видом на Женевское озеро и невероятно вкусными завтраками, с утра от одного запаха еды у меня кружилась голова и ощущался невероятный голод. Во время совещания я старательно переводил Семёнову всё, что обсуждалось, а также возникавшие к нему вопросы. Атмосфера стала постепенно накаляться, претензии к Семёнову накопились серьёзные: почему он, будучи опытным борцом с допингом и директором лаборатории с многолетним стажем, вовремя не оповестил медицинскую комиссию МОК о применении и распространении новых допинговых соединений — бромантана и карфедона? В итоге это привело к неприятному для всех сторон скандалу во время Олимпийских игр в Атланте и нанесло ущерб репутации медицинской комиссии и МОК в целом: неожиданное поражение в арбитражном суде было воспринято весьма болезненно.
Виталий Семёнов отвечал какими-то уклончивыми фразами и сложноподчинёнными предложениями. Переводить его стало решительно невозможно; даже запомнив несколько предложений, я не понимал, куда он клонит и как мне следует переводить — в миноре или в мажоре. Это мы были виноваты или они оказались такие негодяи? Особенно наседал на Семёнова доктор Питер Хеммерсбах из Осло, он вставил полный рот новых зубов и буквально просиял в Лозанне: его ввели в антидопинговую подкомиссию, которую раньше возглавлял Донике, а после него — Сегура. Питер вёл наступление на Семёнова, выказывая заодно свою значимость и озабоченность перед принцем. Виталий краснел, пыхтел и злился на Питера, делал грозное лицо и сверкал глазами — мимика у Семёнова всегда была на высоте. Однако я окончательно перестал его понимать, сказанное невозможно было перевести даже с русского на русский, поток придаточных предложений без запятых, сказуемых и подлежащих пошёл по кругу. Наверное, я стал жалобно смотреть по сторонам, и тут принц де Мерод вступился за Семёнова. Он с интересом, как за боем быков, наблюдал за нашей битвой, но тоже перестал понимать, что происходит и где выход. Доводить Семёнова до белого каления в его планы не входило, и его слова были правильно поняты Питером и Виталием как команда «брейк». Во время ланча мы снова сидели за одним столом, принц, Питер, Семёнов и я, нам снова приносили первые и лучшие кусочки. Во время еды обсуждать проблемы не рекомендуется, да и на совещании все так выдохлись, что мы просто спокойно поели и выпили, я перевёл всего пару фраз.
Вечер был свободный, и Питер спросил меня, пойдет ли Семёнов со всеми на ужин. Виталий непринуждённо согласился, и мы дружным коллективом пошли искать в темноте какой-то итальянский ресторан «Пиноккио». Спустились от вокзала вниз в сторону озера, там искали какую-то улицу; меня вообще шокировало, что из пятизвёздочного отеля можно было строем идти на поиски захолустной столовки, где даже спагетти не умели готовить. Ужас, вино в рот нельзя было взять, кислятина с краской. Но все пили, ели, нахваливали и очень радовались, что стоимость обеда не превысила десяти франков.
Там же я познакомился с доктором Патриком Шамашем, он был очень вежлив и остроумен, мы поболтали; мне очень понравились его смешные усы и бакенбарды. В последний вечер Виталий не захотел никуда идти, и мы остались в отеле. Директора иностранных лабораторий мгновенно исчезали после любого совещания, они не были привязаны к рейсам «Аэрофлота». Мы пошли в ресторан в нашем Гранд-Палас-отеле, там было дорого, но нам вручили невероятные суточные — по 250 франков в день, получилось по тысяче каждому, так что можно было разок себе позволить, хотя всё равно платить предстояло мне как представителю богатой фирмы Hewlett-Packard.
Мы сидели почти в самом углу, но за нами оставался ещё один зарезервированный столик. И вдруг за этот столик официанты почтительно провели маркиза Хуана Антонио Самаранча со спутником; их очки блестели, как бриллианты. Самаранч сразу узнал Семёнова — и заулыбался. Виталий встал, они стали трясти друг другу обе руки и что-то говорить, видно было, что они давно и хорошо знают друг друга. Самаранч мне кивнул — и сел ужинать позади нас; из центра зала его было совершенно не видно.
На следующий день мы прилетели в Москву уже поздним вечером, и когда я дома включил телевизор, то услышал, что президент Федерации хоккея России Валентин Лукич Сыч убит, а его жена находится в тяжёлом состоянии! Рано утром по пути на работу их машину расстреляли из автомата. Я приехал к Семёнову, спросил, что он думает про убийство Сыча, но Виталий сделал отстранённое и безразличное лицо — и ничего не сказал в ответ. Оба его противника, профессор Манфред Донике и директор Валентин Сыч, были мертвы. Но для меня оба они сделали столько хорошего и всегда — даже, можно сказать, прямолинейно — поддерживали меня в самых разных ситуациях. Оба были сильными и харизматичными личностями, я радостно ощущал внутренний контакт с ними, понимал их с полуслова и, казалось, заранее знал, что они сделают и как поведут себя в различных обстоятельствах. А вот Виталия Семёнова я не понимал, хотя провёл с ним бок о бок десять лет, — что у него на уме? Что он вдруг решит и как поступит? У Виталия всё было иррационально, будто он сам был с другой планеты.
Донике кремировали и превратили в пепел. Застреленный и замороженный Сыч лежит сейчас в морге, а Семёнов сидит передо мной с безразличным и умиротворённым лицом, как будто ничего не случилось, будто вообще никого и ничего никогда не было, ни Донике, ни Сыча, ни его проблем и борьбы с ними. Именно тогда в моей голове намертво перещёлкнуло, что не должно быть забыто всё то, что происходило на моих глазах, все эти невероятные истории, события и люди: Сеул и Лос-Анджелес, Донике и принц, Семёнов и Уралец, Сыч и Громыко — и допинговый контроль в СССР, абсолютно закрытая тема, почти уже забытая спустя несколько лет. Нет и нет, ничего не будет забыто и никуда не исчезнет!
Начав писать эту книгу, я зарёкся цитировать поэтов, но тут не обойтись, это Георгий Ивáнов:
Невероятно до смешного,
Был целый мир — и нет его.
Вдруг — ни Похода Ледяного,
Ни капитана Иванова,
Ну, абсолютно ничего!
Именно я должен описать эту напряжённую жизнь, бесценную и захватывающую историю, особенно когда меня самого крутило и вертело вместе со всеми!
К концу года произошло неприятное событие — московский офис Hewlett-Packard отказался от продаж и поставок по прямым контрактам от имени европейского представительства в Вене, и мы все перешли на работу к российскому дистрибьютеру, окунулись в конвертацию, таможенную очистку, оформление рублёвых договоров купли-продажи и перепродажи. Обстановка в российской компании резко отличалась от инофирмы, к атмосфере и методам работы которой я успел привыкнуть. Потянуло знакомым душком трясины из советского прошлого, стало тоскливо и беспросветно: мы расчётливо и мелочно перешли к перепродажам иностранных приборов. Прежний горизонт потускнел и сузился, исчезло чувство перспективы. Иногда я пронзительно ощущал хрупкость моего положения, ведь, случись что со мной, что станется с моей семьёй, кто их будет беречь и кормить? Мне очень сильно захотелось в лабораторию, обратно к приборам, под тягу, к шприцам и стеклянной посуде, к запахам органических растворителей и человеческой мочи.