Пашка глаза вытаращил. Дед с бабкой отродясь к ним носу не казали. Кажется, реально вообще ни единого раза.
– Будем советоваться, – вздохнула мать. – У тебя семь уроков? Иди по возможности сразу домой. Решения будем принимать вместе.
– А ты не на работе разве? – промямлил Пашка.
– Натуся выйдет за меня. Уже договорилась с ней, – объявила мать.
Пашка еле-еле кусок котлеты проглотил.
Во-первых, родительница его всю жизнь бабе Гале что-то доказывала и про свою семью врала безбожно и постоянно: чтобы она ей какую реальную трудность рассказала, это было запредельным! Бабка с дедом очень протестовали против мамкиного брака с отцом (о чём не забывали внукам напоминать при малейшей возможности), вот она и водила их за нос, как могла, из упрямства. Во-вторых, толку от склочной бабки и аморфного деда в принятии каких-либо решений быть не могло никакого: потому что они, в свою очередь, только и делали, что пидорасили семью младшей дочери на все лады, поносили её сыновей и пророчили беды (почти всегда в точку, кстати).
А уж чтобы Пашкино мнение кто, и особенно они, учитывали – так это и вообще трешак.
Неужели он мамке случайно умственные способности задел и в ноль свёл?
Вздрогнувший от вибрации телефон высветил пуш-уведомление с недоведённой «П».
– У меня завтра… – Пашка на секунду замялся, – этот… зачёт. Пересдача. По истории. Историка долго не было по семейным обстоятельствам, и он завтра после уроков долги принимать решил. Это до вечера.
По столу прошла вибрация от нового уведомления с лежащей на боку «G».
– Скверно, – мать теребила пальцами нижнюю губу непривычным, чужим каким-то жестом. – С другой стороны, с мамой и папой я долго буду беседовать. Приходи после зачётов сразу домой, хорошо?
Пашка кивнул и спросил зачем-то:
– Как твоё здоровье? Были обмороки? – хотя знал прекрасно, что в его отсутствие некому было матери энергию в ноль сводить.
Она покачала головой.
– Прости, я сильно приукрашала проблемы со здоровьем. И вообще в своей жизни слишком много врала. Пора положить этому конец. Тебе, может, салата дорезать?
В спальне, в которой мать, похоже, убралась за то время, что он был у Пионовой, на пришибленного какого-то Пашку напал соскучившийся Стержень. Кот кинулся ластиться и тереться о него башкой, мурчать и даже подмяукивать, хотя обычно такой хернёй страдал редко.
От чужой незнакомой мамы брала Пашку оторопь. И ни в каком семейном совете с дедом, бабкой и тёткой он участвовать не хотел! Это же сюр будет сплошной и ор непрерывный.
Улёгшись и бездумно поглаживая кошака, Пашка врубил квестовые сериалы, но сосредоточиться на них толком не мог. Картинки мелькали перед глазами, звук не проникал в мозг.
Чужая мама не спала тоже. Она чем-то приглушённо шебуршила в спальне за закрытой дверью и при включённом свете.
В башку Пашки просачивались сами собой какие-то ужасы: жуткие разрозненные воспоминания о сценах из фильмов, где кого-то возвращали с того света по-всякому, и кто-то этот, совершенно поменявшийся, в конце обязательно всех убивал.
То и дело Пашка ловил себя на том, что пялится на картинку с эмблемой «Дополненной реальности» в рамке над кроватью, а не в экран телефона.
Другая мама была, конечно, не воскрешённой никакой. Но блин. Казалась она такая вот, почему-то, ещё хуже любого зомбака инфернального.
В конце концов, Пашка, разбив поступившую в приложухе отзеркаленную квадратную «С», свёл себе энергию и отрубился, а утром (было до него к тому моменту уже недолго) едва глаза продрал и силы в себе нашёл нащупать телефон и всё восстановить. Прогуливать школу в тот день было нельзя категорически: от одной идеи семейного совета начиналась паническая атака.
Мать приготовила на завтрак сырники и даже ляпнула на них варенья. Не оладьи с голубикой, конечно, но… Но Пашка вообще не про сырники думал, а про две спортивные сумки и одну огромную базарную клетчатую, которые стояли поутру в коридоре, чем-то наполненные, а из пакета рядом с ними торчал рукав отцовой зимней дублёнки.
Что-то бесповоротное и неотвратимое происходило вокруг, и делал это, во-первых, он, шестнадцатилетний, вообще-то, и к ответственности неготовый, а во-вторых, Другая мама, неправильная до мозга костей. Не идеальная, как хотелось, а неправильная.
На биологию Толик не пришёл, явился только ко второму уроку, и Пашка смог пристроить телефон за учебником и незаметно одолеть ещё одну серию последнего квестового сериала. Оставалось шесть.
Выполнение задания прилоги помогало вырубить мыслемешалку, от которой становилось тошно.
Почему не могло Пашке достаться нормальной семьи по умолчанию, почему он должен тестить какие-то настройки и генерировать выбраковку, блин?
К концу урока дали змею и недоведённую «П».
Толик заявился взмыленный и довольный, а ещё снова ощутимо похудевший.
– Опять ночевал у Янки! – сообщил он. – Рассказал про неё бате, короче. Он обещает матушку подготовить. Капец я на нервяках, если честно. Но какая же она крутая! План-максимум летом с ней в Крым сгонять. Но это охереть какая нужна работа с предками…
Пашка задумался. До каникул считай две недели. А если в натуре оставить своих неправильных предков копошиться как хотят и свалить куда-то с Люськой? Пусть даже в этом году не за границу, чтобы не мудохаться со всякими документами (у Пашки так-то и загранника нет, да и сопровождение другой мамы на фиг не всралось в таком деле).
Но на замут такой, даже если Пионову отпустят, нужно дохерища бабла. А работники Пашкины выглядели что-то как-то фигово. Всё ещё запаянный в похожую на шлем хоккеиста шину Кумыжный, Пуп и Абдулов совсем осунулись и смотрелись прямо-таки физически нездоровыми. На МХК вздрючили за неподготовленный реферат Илюху, на обществознании прилетело от Эллы Петровны Антону с Егором. Походу, домашки никто из них не делал теперь вообще, оно и верно, когда бы, если сразу после седьмого урока рабы Пашкины бегут носить жрачку почти до полуночи?
Прохлаждавшийся в выхи Васин был ещё ничего на вид, а вот разбойничье трио определённо выдыхалось. Пашка всерьёз подумал настроить им выходные. Но только уже с воскресенья или даже с понедельника, когда игруха будет проплачена наперёд.
Лебедев, сумрачно восседающий в привычном одиночестве за последней партой третьего ряда, тоже выглядел паршиво. Был он за каким-то хером в шерстяной водолазке с длинными рукавами, хотя в этом году май выдался тёплым, а днём даже и жарким.
Право опять оказалось свободным уроком. Пашка с Толиком по этому поводу свалили за гаражи – анализировать шансы Толиковой маме хорошо воспринять Яну.
– Я так-то и в отце на сто процентов не уверен, – затягиваясь, признался Толик. – Я ему сказал только, что она старше и школу уже окончила.
– А не сказал чё? – уточнил Пашка, считающий в Яне всё-таки самой главной проблемой для родаков возраст.
– Ну про татухи там, или про пирсинг.
– А где у неё пирсинг? – вытаращил глаза Пашка.
– Много где, – хмыкнул Толик. – Но из того, что посторонних касается, на языке серёжка.
– Я не заметил.
– Мама моя заметит, будь уверен.
Когда вернулись в школу, Пашку в холле нежданно окликнула подружка и одноклассница Пионовой, старая «приятельница» – воровка телефонов Островская.
– Поговорить нужно. Только Люсе не говори, – объявила она, нагнав Пашку почти у самой столовой.
– Я на урок спешу, – уведомил он, потому что была сейчас по расписанию геометрия и к Зинке опаздывать не хотелось.
– После школы давай встретимся.
– Случилось что? – напрягся Пашка. – С Пионовой?
– Не, другой вопрос. В три давай около трансформаторной будки, раз ты такой дисциплинированный у нас оказался.
Оставшиеся уроки Пашка гадал, чего от него может хотеть Островская. Это хотя бы немного отвлекало от ждущего дома и вселяющего настоящий ужас.
Вообще, ему надо было куда-то завеяться до вечера, ведь на самом деле никакой историк в школу не возвращался и зачёты не проводил. Толик шёл в кино с Яной, но это уже в шесть, и он решил Люське даже не предлагать, потому что слишком уж долгий какой-то «зачёт» получался.
Дело нужно было на послеуроков, а Пионова реально застряла на пересдаче английского. Так что Островская была вроде как и кстати, тем более было уже Пашке весьма интересно. Но ровнёхонько до первых её слов:
– В общем, дело деликатное, – объявила Островская, когда он подвалил к трансформаторной будке, где она уже ждала около целой кучки сигаретных окурков. И не стремается же в таком проходном месте курить. – Скажу прямо, как есть. Сложилось впечатление, что у тебя начали водиться деньжата. По Люсиным рассказам и фотам сужу. Если не привирает, конечно, но ей вроде несвойственно. Короче, сколько ты можешь мне одолжить? Только с пониманием, что я не верну.
Пашка только что рот не открыл от такой наглости.
– И с каких херов я тебе буду бабки дарить? – поинтересовался он.
– Тебе по-хорошему или по-плохому? – серьёзно уточнила Островская и потушила тонкую бабскую сигарету с ментолом о стену трансформаторной будки, оставив там чёрный след.
– А ты, я смотрю, и так и так можешь? – набычился Пашка. – Ну удиви по-хорошему, блин!
– Я тебе помогла. Из-за Вахи тебя пальцем не трогают больше.
– Устарело. Я сейчас, если хочешь знать, при надобности сам Вахтанга уложу, – отрезал Пашка.
– Не хочешь, значит, по-хорошему, – проговорила Люськина одноклассница.
– Слышь, ты вот реально думаешь, что он по твоей просьбе станет на меня наезжать? Вообще-то, Вахтанг как бы пацан с понятиями, мне кажется. Но так и так советую не пробовать. Потому что, если станет, не хило я ему репутацию подмочу, вот что, – заявил Пашка.
– Знаешь, Соколов, вот я сильно не уверена, что ты будешь рад, если я начну разбираться, откуда у шушеры из маргинальной семейки, из которой к тому же батя свалил, деньги на ресторан, где самый дешёвый салат три тыщи стоит, и на букеты с доставкой, – серьёзно припечатала Островская. – Ты куда-то влез и палишься. Лучше тебе попросить Люсю поменьше постить фоток в инсте. А то ещё кто к тебе присматриваться начнёт, и мало не покажется. Давай по-хорошему. Мне деньги нужны не на себя, я человеку хорошему помогаю. И я бы у тебя ничего не просила, если бы не видела, что ты сорить стал направо и налево вдруг.