Блин, плойка! Как у Толика, или даже, кажется, новее!
Конечно, лучше бы Пашке такую купить. Но тут ведь задание. Это игруха так хочет.
В подтверждение дали змею и запятую.
Недостоин гопник Макс таких радостей! Потому что явно у него всё в жизни есть, а он всё равно бандит поганый, ещё и с ножом. Значит, по заслугам.
Пашка решительно пошёл в комнату и взялся отключать провода. Потом отыскал на кухне пресловутый пакет с пакетами и позаимствовал один. Упаковал приставку и сунул в рюкзак. Придётся припрятать на долгое время, потому что Другой маме не объяснишь, откуда у сына такие штукенции.
А Макс ему ещё спасибо потом скажет, вот что. Тем более, может, он в покер свой вообще через плойку играл. Интересно, а так можно?
Блин, вот бы её опробовать вечером! Вырубить другую маму, что ли… Руки так и чесались.
Плойка! Своя собственная!
Пашка вернулся в коридор, обошёл Макса и осторожно выглянул на площадку. Дверь решил не закрывать. Пусть у Яны будут объяснения, как из квартиры что-то могло исчезнуть. Да и пропиздон дополнительный Максу вот вообще не повредит.
Уже во дворе со ржавой ракетой заметил, что дали цельную «П». Новое задание гласило:
«44. Переночуй дома. Награда – 2 000 баллов!»
Опять странное. Ну да ладно. Он ведь так и собирался.
Пашка глянул на часы и поспешил в школу, чтобы не опоздать на алгебру.
Куда подевался друг, Толик особо не допытывался. Он выглядел озабоченным и всё время сидел в мобиле, даже замечание от Зинки схлопотал. А после занятий свалил оперативно.
Лебедев, напротив, был каким-то довольным и на Пашку поглядывал с улыбочками, сильно бесящими. Но не может же он так радоваться мамкиному разговору с батей про развод, даже если и узнал о нём? Это же должно Лебедева, наоборот, пугать и расстраивать?
Но на Зинкиных уроках залезть ему в башку было несподручно, на перемене между алгеброй и геометрией говорил Пашка с Толиком, а потом Лебедев свалил тоже по-быстрому.
Ну и хер с ним, хочется радоваться – пусть радуется. Не Пашкиного ума дело.
До квестовой ночёвки была куча времени. Интересно, а проканает просто находиться в квартире предков? Если вот, скажем, всю ночь просидеть за приставкой? Допустим, когда мать уже уляжется, снять у неё энергию, и подключить своё сокровище к телеку в зале? Или переночуй – это прямо поспи?..
После уроков, чтобы отвлечься, повёл Пашка Пионову играть в бамбик в парке, а потом – на скамейке лизаться.
– Ириша куда-то подевалась, – пожаловалась Люся в перерыве между будоражащими желания поцелуями. – Трубку не берёт, на сообщения не отвечает. Ушла вчера в середине дня. И классная руководительница ещё как-то странно сегодня у меня про её настроение расспрашивала вчерашнее. Не случилось бы чего.
Пашку терзало томление плоти, и говорить о получившей по заслугам Островской не хотелось. В башке крутилась дурацкая пословица: «Всем сестрам – по серьгам». Не фиг было косячить, и ничего бы Пашка с ними всеми не сделал. Вот он и Лебедева, например, не любит, и мамку-шалаву его особенно, но он же им не мстит. Потому что Пашка – бог справедливый.
После свиданки нашёл он двух баранов, «икс» и кривенькую «Т», давшую восьмидесятый уровень. Но к вящему разочарованию Павла Андреевича, новые функции не появились. Ну или, может, он плохо искал.
Решил дома прошерстить как следует все меню, на ходу было неудобно.
В котельной подъезда, присветив фонариком, нашёл белый конверт с компенсацией за мамкино давнишнее увольнение. Нужно завтра на карту закинуть. Платежи от Весёлой фермы ещё не поступили.
Обожравшийся с Пионовой бургеров в парковой кафешке так, что игруха даже обзывала свиньёй, Пашка от ужина отказался.
Он развалился на кровати, размышляя, что сделать сначала: наведаться в сральню и провести там кое-какие животрепещущие подростковые манипуляции, в парке, увы, невозможные, или пока порыться в игрухе, и заняться делом, когда Другая мама уже уляжется, чтобы не отвлекала, а там и приставку по-тихому подключить всё-таки до утра, вырубив родительнице энергию…
И тут во входную дверь, да не тамбура, а самой квартиры, вдруг с силой забарабанил, сопровождая это забористым пьяным матом, отец.
Глава 20: Нападение
– Лена!!! Ты совсем охерела?! Открывай щеколду, это и моя квартира тоже! Лена!!! Ты доиграешься, слышишь?! Ты, мать твою, так доиграешься, что костей не соберёшь! Лена!!!
Побледневшая, но решительная, Другая мама подошла к двери, когда Пашка высунулся в коридор.
– Иди к своей новой женщине, Андрей! Не позорь себя и её! – крикнула Другая мама.
– Всё! Покончено! – глухо долетало через дверь. – Слышишь?! Радуйся! Клуше этой сдвинутая её мамаша с нашествием тропических пауков в башке нужнее оказалась! Открывай, Лена! Всё, завязал я с той бабой, слышишь?! И с ней, и с пиздюком, и со старухой! Радуйся, мля!
У Пашки чуть ноги не подкосились. Бабулька Инина была мамкой Лебедевой, что ли?! Она свалила из Чемодановки и выдворила батю в итоге из дочкиной хаты?! Это что за жесть игруха творит?! Она, что ли, решила, что Пашка хочет отца обратно?!
– Твою мать… – помертвевшими губами прошептал он, а дверь уже содрогалась под натиском ножищ пьяного отца.
– Лена! Открывай дверь, оглохла, что ли?! Ты ополоумела?! Я тебе сейчас устрою развод! Открывай двери!!!
После первого гулкого удара по батарее от кого-то из соседей Другая мама рывком отодвинула щеколду.
Он был очень, очень сильно пьян. Так, как Пашка, кажется, и не видел вообще никогда. Батя его активную стадию бухача обычно проходил не дома, а к семье припирался, если вообще мог ходить, уже на следующем этапе, который ближе к ползанью, направленному на поиск горизонтали. Но он бывал и буйным, потому что нередко где-то пьяным махался, о чём поутру свидетельствовала расквашенная рожа. Похмельный мрачный батя о том говорил коротко, ссылаясь на то, что его взбесили.
И вот сейчас, похоже, был он как раз взбешённый.
– Андрей, я тебя не пущу, – заступила дорогу Другая мама. – Всё закончилось. Нужно это приня…
И тогда он её ударил. Резко, безумно и яростно подался вперёд, схватил за затылок, потянул голову вниз и врезал коленом куда-то прямо в лицо так сильно, что, кажется, что-то ощутимо хрустнуло.
Пашка завис в дверном проёме своей спальни, словно громом поражённый. Он видел бешеного батю в драке дважды за свою жизнь: в драке с мужиками, такими же дурными от водки, как и он. Когда-то на Пасху, на даче, когда ещё дед был живым, и в Новый год, кажется, 2005-й или 2006-й, после которого на праздники их с Серёгой стали усылать куда-то обязательно или оставлять дома, а не таскать за собой «в гости».
Никогда, никогда в жизни Пашка не видел, чтобы отец на глазах у него поднимал руку на мамку. Он вообще считал, что это невозможно до недавнего времени, до того синяка на скуле, до…
Красные и воспалённые, безумные батины глаза встретились с Пашкиными.
– Ну щенок! – выдохнул он свирепо. – Сейчас я тебя научу, кто в доме хозяин!
Бог Всемогущий даже разблокировать телефон не успел: отец, выдыхая спиртовые пары, словно дракон – пламя, метнулся к нему через коридор, замахиваясь на ходу. Не так, как можно ударить сына.
Так, как пиздятся насмерть в безумной пьяной драке, после которой вызывают ментов, а иногда и понятых.
Первые два удара, глыбоподобные и мощные, Пашка пропустил, и в башке теперь царили гул и звон. Потом сработали загруженные рефлексы, и он сумел сделать подсечку, так что и отец повалился на пол, запутавшись в собственных ногах.
И это очень сильно его разозлило.
– Сучонок! На отца! – проревел он хриплым, срывающимся голосом под аккомпанемент гулкого звона дрожащей уже батареи.
Пашка вскочил, в нём бушевала ярость. Хотел врезать бате в живот, но подоспела окровавленная вся, словно из ужастика какого-то вышедшая, Другая мама. Зажимая рукой разбитый нос, она схватила Пашку за плечи.
– Оставь! Не надо! Прекратите! – глухим, не своим голосом загундосила она.
– Шею сверну выродку! – поклялся отец и снова бросился на Пашку.
Рефлексы помогли перехватить руку и увернуться от удара ногой. Вместо того, Пашка засадил правое колено бате в пах, и тот согнулся, взвыл, как раненый бык. Но не унялся, а всем весом своим боднул вдруг младшего сына башкой, и тот чуть не упал.
А потом движением резким, прямо невозможным для бухого в жопу старика, повернулся к пытающейся разнять их матери, схватил её за волосы и толкнул в сторону так, что споткнувшаяся мамка, падая, ударилась об угол письменного стола.
Она свалилась на ковёр и перестала шевелиться.
Животный страх вымел из Пашки ярость, и он пропустил правый хук, перегнулся пополам. Увидел около тумбы край отлетевшего телефона. Но не перепрошивать отца сейчас хотелось Пашке, а убить, своими руками, в мясо превратить, в котлету, в…
Он нанёс ему мощный удар, один, второй, третий. Батя вывалился в коридор, уже совершенно утратив человеческий облик. Завалился набок, подперев плечом шкафы. Пашка, себя не помня, помчался колошматить ненавистного врага дальше.
Откуда взялась отвёртка, было неизвестно. Возможно, закатилась под шкафы во время недавнего ремонта, да так там и валялась, ожидая своего часа. В нормальной ситуации отец такого бы уж точно не сделал, но происходящее не было нормальным. Это был бунт, невозможное, безумное неподчинение ополоумевшего семейства, и сын, молокосос не мог, не должен был брать над ним верх. Засранец, которого он сам настругал, воспитывал, одевал, кормил… обязан был бояться, подчиняться, обязан…
Рывком поднимаясь навстречу новому удару, отец, не помнящий себя от застилающей всё ярости, всадил отвёртку по самую оранжевую рукоятку Пашке в левый бок, чуть пониже рёбер.
Острая, рвущая всё внутри, боль прокатилась волной липкого озноба. Руки сами собой прижались к телу, там, откуда фантасмагорически, ирреально торчал теперь оранжевый прорезиненный держатель с резьбой. Тошнота взорвалась где-то в начале пищевода и покатилась во все стороны, подступая к горлу какой-то сводящей нёбо судорогой.