Другая мама постучала в дверь и сказала, что принесла чистые вещи.
Потусторонняя заботливость вывела Пашку из транса, и он наконец-то выбрался из ванной. Зеркало запотело. Запах фекалий всё ещё отравлял воздух.
Он забрал с поставленной к двери табуретки шмотки. Оделся. Как-то нехотя, словно бы с отвращением взялся за телефон. Сначала протёр его полотенцем от крови, потом – протёр ещё раз полотенцем, уже влажным.
Вдыхать и выдыхать было больновато. Смирив себя, Пашка открыл игру. Разбил дракона и «G» на боку, не испытывая прежнего удовлетворения от поступивших значков достижений. Сунулся в анатомический справочник.
Он отыскал внутренних повреждений ещё на шестьсот баллов к тому моменту, когда в квартиру прибыл наряд полиции.
И началось что-то херовое. Что-то, ни к чему хорошему привести не могущее.
Поначалу даже немного сочувственные, двое ментов, осмотревшись в квартире, как-то напряглись и переменились. Затребовали у матери номер телефона отца и стали совсем уж другими, когда он оказался не в сети. Вопросы со здоровья Пашки и матери перекинулись на то, был ли ранен отец перед «бегством». Наверное, количество крови не соответствовало травмам тех, кто называл себя пострадавшими, слишком уж разительно. Эта парочка вызвала кого-то ещё, и кровищу на входе в Пашкину комнату, кажется, собрали на анализ.
Сначала он от этого совсем уж задёргался. Потом рассудил, что кровь-то, как ни крути, его. С другой стороны, исчезновение отца скоро станет всем известным фактом.
Надо было его как-то вернуть. Только вот как?..
Менты вымотали Пашку вопросами, прямо душу из него всю вытрясли, а в довершение заявили, что, если батя не объявится невредимым, на днях надо будет явиться для дачи показаний.
Пока они топтались в хате, поступили три платежа от Весёлой фермы, три запятые и три цельные «П», а игра уведомила:
«Вы достигли 82-го уровня!»
«Вы достигли 83-го уровня!»
Ещё дали целых три «G» на боку. И всё это тоже совершенно Пашку не порадовало, как-то даже напрягло. Подумал он отключить ферму. Честно говоря, чесались руки в ту ночь вообще бросить игру. Но ведь надо было сначала вернуть отца, где бы он там ни был…
Когда в полночь пришла тысяча очков за Лосева, полиция уже сворачивалась. А Пашка вдруг понял, что сделает завтра вот просто обязательно. И пусть минусует штраф, хер с ним, невзирая на очень маленький баланс очков.
Но завтра Пашка поговорит с добрым странным старичком Андреем Витальевичем. Тем более, была завтра пятница, и тот должен был быть где-то около Светофорного дерева, если, конечно, сдержит слово, несмотря на то что Пашка пропал. Но казалось почти наверняка, что сдержит.
Другая мама в ту ночь не спала. Сначала они вместе драили пол в коридоре и Пашкиной спальни от крови и того, второго и стыдного, потом она долго-долго сидела на кухне. Он тоже не спал, хотя на этот раз не игрался со своей энергией.
Вместо того, Пашка по-тихому влез на табуретку в зале и отыскал в высоком шкафу старые альбомы с фотками. Когда он был маленький, фотки ещё распечатывали и вставляли потом в альбомы с котятками, пальмочками или цветочками на обложке. В семье таких было не то чтобы очень много, но были. И так Пашка добыл изображение пропавшего отца.
Принёс в комнату. Нехотя вошёл в игруху.
Но зря. Определялась карточка «Фотографией вашего отца», и как Пашка с ней не бился, войти в меню с возможностью вернуть батю с помощью фотки не сумел.
Не было такого и в том районе, откуда отец удалился. Пашка и не до конца сошедшие кровавые следы пробовал идентифицировать, и просто пространство около шкафа. Потом решил подойти к задаче через батины шмотки. Ничего. Не давала игруха нужную возможность.
Где-то в районе пяти утра, когда уже рассвело во дворе за окном, уселся младший Соколов на кровать, уставился на дрыхнущего Стержня и потихоньку стал рассматривать вероятность, что загрузить батю обратно вообще не получится.
А тогда что?
Отец его был…
Врезавшись в самом начале оправдательных рассуждений в это «был», словно гонщик в фонарный столб, Пашка сжался, завалился набок и притянул колени к груди. Ему хотелось заорать. Уснуть, отрубив энергию, и проснуться вчера, когда…
Вдруг рывком, словно того «немного ядовитого» волосатого паука сумасшедшей Жени, Пашка откинул смартфон, и он стукнулся о ковёр, разбудив Стержня. Кот уставился на телефон насторожённо, Пашка – с ужасом.
Под кожу просачивался, заполняя всё внутри, страх.
Господи, во что он ввязался? Чего добивается игра?!
Нужно ли это всемогущество такой ценой?
Пашка сорвал со стены картинку с иконкой «Дополненной реальности» и кинул на стул оборотом вверх.
Но ведь он бы умер. Просто умер уже, если бы не…
Нет. Не умер. Потому что никогда не выгнал бы отца из дома. Потому что не смог бы ни морально, ни физически. И ещё тот бы не вернулся, свирепый и бухой, вот так, если бы Пашка своими руками не накидал огромных пауков в окно бабке Лебедева. И Другая мама, оставайся собой, она бы вела себя иначе. Она не сказала бы отцу про развод. И он не взялся бы за эту отвёртку. Всё было бы не так. Пашку бы травили в школе, его бы опускали более сильные и ловкие одноклассники.
Но гопники не угрожали бы ему ножом, а родной отец не всадил бы под рёбра отвёртку. И не был бы руками Пашки удалён… из жизни.
Слово «убит» мозг всё ещё отказывался применять даже не вслух.
Всё это сделала игра.
Или Пашка?
На рассвете он зачем-то всё-таки взял с ковра телефон и вошёл в приложение, чувствуя себя наркоманом, который понимает, что нужно завязывать, и не может.
Первым делом дали Пашке за что-то медведя и перевёрнутый «игрек».
«Квест пройден! +2 000 баллов!»
«45. Проведи весь день с матерью. Награда – 20 000 баллов».
Оно ведь делает это нарочно, м-да? Читает Пашкины мысли и пытается помешать? Только зачем?
Почему так нужно было поговорить с Лосевым и что это могло изменить, Пашка бы объяснить не смог. Но нужно было. Сильно-сильно.
И тогда он вышел из игры, не свернул, как обычно, а закрыл её полностью и поклялся себе не трогать как минимум до вечера. И пусть будет минус двадцать, а так-то, наверное, даже двадцать одна тысяча баллов. Плевать, хотя баланс и станет отрицательным. Плевать.
Другую маму Пашка нашёл на кухне, заснувшей, положив руки на стол и утопив в них лицо. И тут же прекратил шуметь, как только мог.
Эту женщину, с каждым днём всё меньше похожую на его настоящую мать, Пашке теперь было как-то боязливо и мучительно жаль. И это чувство пугало. Он привык противостоять предкам, которые старательно отравляли ему жизнь. Мечтать о каких-то не таких, и постоянно бороться.
С Другой мамой бороться не хотелось. Но она вовсе не была идеалом из мечты.
А сейчас и мечтать о какой-то такой было даже не то, что стыдно, а даже и страшно.
Не туда куда-то заводили Пашку мечты.
Он сбежал из дома, стараясь щелчком замка не разбудить Другую маму. Купил на заправке хот-дог и не смог его есть. Выбросил едва надкушенным.
А фиг знает куда, в центр города, пошёл пешком, потому что всё равно было ещё слишком рано, чтобы надеяться встретить Лосева в сквере…
К половине одиннадцатого дотопал до Светофорного дерева. Ещё почти час бродил там неприкаянный, гоня мысли из башки, и почти потерял надежду. А потом вдруг увидал лосевскую фигурку, пересекающую дорогу на переходе.
Испытал Пашка внезапную бурную, необъяснимую радость. Понёсся к старому бомжу, как к самому близкому и родному другу, только что обнимать его не бросился.
– Доброго дня вам, Павел! – просветлел Лосев лицом. – Вы ко мне пришли, али по надобности какой тут?
– К вам! Поговорить можем? – выпалил Пашка. – Просто. О разном.
– Отчего же не поговорить с хорошим юношей? – улыбнулся Лосев, и что-то больно кольнуло у Пашки внутри, а в памяти всплыл кровавый след на дверце шкафа.
– Вам что-нибудь нужно? Может, купить еды? – пробормотал он, гоня образ прочь.
– Благодарствую, не надобно. К лавке пройдём? Ноги мои уж не те, сидя сподручнее…
Пашка кивнул, и они зашагали по аллее.
– Вы скверно выглядите, Павел. У вас приключилась какая-то беда? – начал Лосев сам, потому что Пашка вдруг слова позабыл все, которые прежде сформулировал в правильные и нужные фразы.
Что ему рассказать? На самом-то деле, что и как рассказать этому человеку?
Пашка вдруг понял, зачем пришёл. Ему было нужно, просто жизненно необходимо, чтобы этот странный добрый старичок-бомж сказал, что он всё сделал правильно. Чтобы он оправдал его и «разрешил» пользоваться игрой дальше. Успокоил.
Именно он.
И ещё, может быть, Зинка. Но той Пашка не мог бы сказать слишком многого…
– Это прозвучит… очень странно.
– В жизни многое звучит очень странно, Павел, – философски протянул Лосев. – Важно не звучание. Говорите, что хочется.
Хотел Пашка совсем прямо, но не смог. И потому спросил:
– Мне нужен совет. Представьте, что вы бы могли управлять другими, Андрей Витальевич. Сделать с ними, что пожелаете. Сделать их лучше. Или… научить тех, кто вёл себя действительно ужасно в жизни. Что бы вы сделали?
– Ничего, – серьёзно сказал Лосев. А потом пояснил: – Видите ли, Павел, по моему разумению, управление, даже самое благое, оно непременно приведёт к лиху. Человек – ему трудно всё просчитать. Он в одном месте наладит – а в другом это приведёт к такой беде, что горше всякого ужасного жизненного поведения. Обратите внимание, Павел, как оно бывает у правителей всяких государственных. Даже и те, кто вроде бы старается быть народу опорой, они так и эдак для многих зло разное творят: то ли ущемляют, то ли наказывают, то ли недосмотрят. А бывает, и осознано. Да не всегда из жестокости, просто управление – стезя опасная, часто очень уж непредсказуемая. И оно не одних государственных управителей касается, а всякого руководства. Вот я, покуда на заводе работал, я бригадиром был. Всяко старался поступать по справедливости. Думаете, Павел, меня все любили? Куда там! Такое зло мне, порою, приписывали, что даже и спать после того выходило скверно. Одного перевёл на новую работу, потому как лучше она у него вы