Дополнительное расследование (т.2) — Далия Трускиновская, Игорь Пидоренко

ИГОРЬ ПИДОРЕНКО (Ставрополь)

ОЛЕГ КОСТМАН (Новосибирск)

ВИТАЛИЙ КРИЧЕВСКИЙ (Рига)

ДАЛИЯ ТРУСКИНОВСКАЯ (Рига)

АЛЕКСАНДР КОПТИ (Таллин)

СЕРГЕЙ БУЛЫГА (Минск)

Игорь ПИДОРЕНКОНИЧЬИ ДЕТИПовесть

— Не вздумай напрямую выспрашивать. И не узнаешь ничего, и Саше можешь навредить. Нужны осторожность и такт.

Ох уж эта мамина дипломатия! Сначала «ничего не узнаешь», а потом только: «Саше навредишь». Егор, слушая вполуха наставления матери, поднялся из кресла и подошел к окну. Весна никак не могла разогнаться, войти в силу, на улице было холодно, о стекло изредка с дребезжащим звуком бились крупные капли дождя. Небо плотно затянуло серо-белым, того и гляди снег сорвётся. Сумрачно и противно. Но ехать всё же придётся. Егор подышал на стекло, пальцем написал на появившемся мутном пятне: «Март». Пятно быстро побледнело, но надпись прочесть было можно, и Егор стер её ладонью.

Может быть, за неделю все неприятности забудутся, перегорят. По крайней мере, он постарается, чтобы перегорели. Будет читать, в лес с Денисом ходить, пользоваться остальными деревенскими благами. Какие там ещё блага-то? Парное молоко, росные рассветы... Росные рассветы ранней весной? Скорее всего, та же мерзость и холод, да ещё плюс грязь. А, там видно будет! Может, не брать Дениса, не портить ему каникулы?

Внизу, у подъезда, остановились ярко-синие «Жигули». Из них на мокрый тротуар неловко выбрался толстый мужчина с объёмистым пакетом в руках. Даже отсюда, с третьего этажа, было видно, как от дождя лысина его тут же начала блестеть. Он захлопнул дверцу автомобиля, аккуратно запер и, переваливаясь, вошёл в подъезд.

— Ма, — сказал Егор, не оборачиваясь, — дядя Валя приехал.

Мама, всё ещё продолжавшая пространно излагать свои взгляды на тактику и стратегию родственных взаимоотношений, замолчала на полуслове, сбитая с толку неожиданным возвращением к реальности. Теперь она долго будет вспоминать, что же ещё хотела сказать, но так и не вспомнит. И разговор потечёт по другому руслу. Егор вздохнул и пошёл открывать дверь.

В прихожую боком протиснулся толстый мамин брат. Он походил на добродушного синего бегемота в очках. Или на мокрый троллейбус.

— Чёрт знает что за погода, — бурчал он, стягивая необъятных размеров плащ и пристраивая его на вешалку. Потом достал платок, развернул, неторопливо протёр очки, обтёр лысину и только тогда протянул Егору руку:

— Ну, здравствуй, племянник. Маша, надеюсь, дома?

— Дома, дома, проходите, — заверил его Егор. Дядя стал протискиваться в комнату. Надо дать им поговорить. А то они вдвоём станут давать инструкции по разведке. Кончать бы это скорее да ехать!

Он успел разлить чай в чашки, сложить в вазочку печенье и положить в розетку вишнёвого варенья до того, как из комнаты послышался мамин голос:

— Егор! Поди сюда, пожалуйста!

Он вошёл в комнату и сразу определил, что не ошибся. Стороны уже достигли соглашения, и руководящую роль взял на себя дядя Валя.

— Садись, — указал он племяннику на кресло. Егор осторожно поставил на стол поднос с чашками и сел.

— Значит, так, — начал дядя, отхлебнув чаю. — Общее положение тебе известно, повторяться не буду. Задача твоя тоже ясна. Основное — наблюдать, выяснять и помогать Саше. Для помощи он тебя, собственно, и зовёт. Но нам нужно знать — что с ним происходит и почему это затворничество? — Он отставил чашку, поднял толстый палец и со значением посмотрел на Егора. — Понятно? Ты Дениску с собой берёшь? Это хорошо, пусть поедет. А теперь вот ещё что. — Дядя с шумом поднялся и принёс из прихожей тот большой свёрток, что привёз с собой. — Тут витамины и сказки, всё, что можно было достать. Я, правда, не очень представляю, зачем ему столько. Но там всё узнаешь. А это тебе.

Дядя подался вперёд, его громадный кулак разжался перед носом Егора, и на колени тому, звякнув, упали ключи от «Жигулей»!

Дядя Валя полюбовался произведённым эффектом, успокаивающе пробурчал запереживавшей сестре: «Ничего, он парень хороший, можно доверить», — и сказал Егору, протягивая через столик бумаги:

— Права у тебя ведь есть? Тут доверенность. Смотри, не разбейся. Сам я ехать не могу, дел невпроворот, а автобусом в Николеньки добираться неудобно. Да и долго.

«Хорошие у меня родственники, — размягчённо подумал Егор. — Нудные иногда, чересчур любопытные, но всё равно хорошие». Жизнь уже не казалась такой однообразной и серой.

Дядя допил чай и засобирался.

— Пора ехать. А то дотемна не доберёшься. Подбрось меня на работу. Заодно посмотрю, как ты водишь.

Егор затолкал свёрток в свою сумку, натянул куртку, чмокнул мать в подставленную щёку и запрыгал вниз по лестнице.

Дорога была мокрой, скользкой — дождь не прекращался уже часа три, словно тучи двигались от города в ту же сторону, куда ехал Егор. Ветровое стекло покрывалось крупными бурыми пятнами, когда мимо проносились тяжёлые грузовики с затянутыми брезентом прицепами, и «дворники», жужжа, стирали эти пятна, превращая в бледные серые полукружья. Вести машину в такую погоду было занятием утомительным, и Егор уже начал раскаиваться в том, что они не поехали автобусом. Денис, поначалу резвившийся на заднем сиденье, теперь, устроившись поудобнее и натянув на себя плед, дремал.

Наконец впереди, на обочине, показалась синяя стрела с надписью «с. Левокрасное 10». Довольно большое село, от которого до Николенек было ещё километров двадцать. Но, как предчувствовал Егор, эти километры должны были стоить всего предыдущего пути.

Так оно и оказалось. Грязный, разъезженный асфальт после Левокрасного как-то незаметно закончился, и пошла размытая до неузнаваемости грунтовка. Егор, вцепившись в руль, каждую секунду ожидал, что вот сейчас машина ухнет в какую-нибудь особенно подходящую для этого колдобину, да там и останется на веки вечные. Но «жигулёнок» пока полз, и даже с не очень большим трудом. Во всяком случае, всерьёз разоспавшийся Денис от толчков не просыпался.

«Угроблю машину — дядя Валя голову оторвёт», — подумал Егор и в этот момент увидел, как впереди обозначилась тёмная человеческая фигура с поднятой рукой.

«Попутчик!» — обрадовался Егор. Попутчик представлял собой дополнительную толкательную силу, что в сложившихся обстоятельствах было совсем не лишним.

— В Николеньки? — спросил Егор, притормозив и открывая дверцу. Человек молча кивнул и как-то очень ловко и стремительно нырнул на сиденье. Егор осторожно, мягко, чтобы не забуксовала, тронул машину и сказал:

— Ну, тут и дороги! Если засядем — вам помогать придётся!

Попутчик буркнул в ответ невразумительно что-то среднее между «да» и «нет», и тут только Егор обратил внимание на его наряд. Незнакомец был затянут в длинный блестящий плащ из чёрного, на вид синтетического материала. Голову скрывал капюшон, и лица не было видно под большими тёмными, абсолютно непрозрачными очками.

«Глаза у него болят, что ли? — недоумённо подумал Егор. — В такую погоду и в тёмных очках». Но вслух ничего не сказал, сосредоточиваясь на дороге.

Некоторое время ехали молча. Внезапно послышался высокий хриплый голос попутчика:

— Зачем вы туда едете?

— Дядя здесь у меня. Вот, проведать решил. Попов Александр Иванович. Знаете такого? — Егор собрался уже было рассказать в юмористических тонах о заказе на витамины и сказки, но, взглянув на соседа, осёкся. Чёрные очки смотрели в упор, и от этого тяжёлого взгляда почему-то расхотелось откровенничать.

Попутчик повторил, словно запоминая: — Дядя... Попов... — и безо всякого перехода, не меняя интонации, продолжил: — Вам не нужно туда ехать.

— Как это не нужно? — опешил Егор, едва не выпустив руль от таких слов.

— Вы будете только мешать. К тому же события могут выйти из-под контроля, и тогда всё закончится очень плохо.

«Ничего себе... — смятенно подумал Егор. — Эка меня — в такой глуши на психа напороться. Хоть бы только Денис не проснулся».

«Псих» продолжал:

— Впрочем, мне трудно будет вас убедить, а рассказать всё я не вправе. Раз уж вы всё равно туда едете, то разумнее будет использовать вас для обоюдной пользы. Вам ведь знаком этот населённый пункт?

Егор утвердительно кивнул, не решившись на большее.

— Нужно только узнать, нет ли чего-нибудь необычного там, не держит ли кто-то у себя необычных животных.

— Это всё? — поинтересовался Егор, опасаясь вступать в длительные расспросы. Кто их знает, этих психов. Станешь перечить, а этот тип буйствовать начнёт.

— Да, это всё. Остальное — наше дело. Результаты сообщите мне. Каждый вечер в двадцать один ноль-ноль я буду ждать вас у въезда в населённый пункт. И запомните: у вас и у нас очень мало времени. В случае же успеха вы поможете избежать большой беды. А теперь остановите машину.

Егор, тормозя, наконец понял, почему разговор с попутчиком производил, несмотря на всю его ненормальность, такое странное впечатление: тот слишком чётко и правильно выговаривал каждое слово, непривычно правильно.

Щёлкнула дверца. Незнакомец всё так же удивительно ловко выскользнул из «Жигулей». Тёмный силуэт, сделав ещё несколько шагов, словно растворился в дожде, не перестававшем сыпаться с серого неба.

— Пап! — сказал вдруг с заднего сиденья Денис, до этого момента молчавший, словно его и не было в машине. — Нас завербовали?

Егор даже подпрыгнул от неожиданности. Потом, прищурившись, посмотрел на сына:

— Ты всё слышал?

— Да.

— Так вот запомни: с этой минуты от меня ни на шаг.

Денис кивнул понимающе, но всё же не удержался, спросил:

— А почему?

— Как тебе сказать... Очень похоже, брат, что вляпались мы с тобой в нехорошую историю.

Егор захлопнул дверцу и огляделся. «Жигулёнок» застрял в самом начале неширокой и единственной улицы села. Селом Николеньки можно было назвать лишь с большой натяжкой. Когда-то тут был хутор, который начал было разрастаться, да что-то, видно, помешало, и заглох он, не дотянул до настоящего села. Тем не менее вдоль улицы стояло десятка два домов. Улица была невероятно грязной, с лужами и ямами, полными серой жижи. В одну из таких ям, расположенную точно посередине, и угодила задними колёсами машина. Егор присел на корточки, пытаясь заглянуть под «Жигули» и надеясь, что с затруднением удастся справиться собственными силами. Но под днищем никакого просвета видно не было, автомобиль сел плотно.

Надо было искать помощи, какой-нибудь трактор или грузовик. Егор посмотрел по сторонам в поисках чего-либо подобного, но улица была пуста. Ни одного живого существа не было видно на всём её протяжении.

— Однако, — сказал вслух Егор. — От дождя попрятались все, что ли? Где же мы теперь трактор искать будем? — Он потоптался в нерешительности, потом забрался в машину и спросил сына:

— Денис, открытка у тебя?

Новогодняя открытка, видимо, осталась с зимы и, когда дяде Саше понадобилось написать родственникам, попалась под руку. На обороте было набросано несколько строк красивым почерком. Егор перечитал ещё раз уже знакомый текст: «Маша, здравствуй! У меня всё в порядке. Одна просьба: не мог бы Егор приехать на недельку — помочь мне? Если сможет — пусть захватит с собой побольше витаминов и детских сказок. Это для дела. Целую всех. Александр». Обратный адрес: Курловский район, село Николеньки, фамилия и инициалы дяди. Номер дома не указан. Конечно, здесь все друг друга знают.

Эта же мысль, видимо, пришла в голову и Денису, заглядывавшему в открытку через плечо отца.

— Пап, надо у кого-нибудь спросить, в любом доме должны знать, где дедушка Саша живёт.

Егор улыбнулся. Действительно! А дядя и с трактором поможет.

Александра Ивановича Попова здесь действительно должны были знать все. Небесталанный художник-портретист, он вдруг бросил всё и, забрав жену, уехал в дальнее село преподавать местным ребятишкам рисование в школе. Сколько родственники ни пытались вызнать причину такого решительного шага, ничего у них не вышло. Наезжали, будто бы для отдыха, да так и уезжали в недоумении. Был и Егор с матерью, но давно и почти не помнил этого посещения.

Года три назад жена у дяди Саши умерла, он вышел на пенсию, но в город не вернулся. А вместо этого стал злоупотреблять горячительными напитками и попадать в различные неприятные истории. И ведь нельзя сказать, что супруга его держала в чёрном теле или с горя по ней загулял человек. Вспомнилась, наверное, жизнь неудавшаяся, сказалось одиночество (детей у них с женой не было), времени много свободного оказалось. И стал дядя Саша прибегать к помощи испытанного средства увеселения и забвения. С большим, можно сказать, вдохновением это делал. Сдерживающие центры у него слабоваты оказались, и соседи могли порассказать много историй, забавных и не очень, о похождениях дяди Саши. И откуда только энергия бралась?!

Однако месяца три назад на смену Бахусовым забавам пришло почти полное затворничество. Дядя сидел дома и крайне редко выходил на улицу. Добросердечные соседи написали об этом родственникам дяди в город, и в Николеньки срочно отправилась его сестра, но не мать Егора, Мария, а другая, Алёна, под предлогом того, что ей предстоит командировка в Африку и надо покататься на лыжах, запастись зимними впечатлениями. Встречена она была крайне неприветливо, едва ли не враждебно, смогла вынести такое обращение всего один день и, разгневанная, уехала. Но перед отъездом узнала у соседей, что дядя Саша мало того, что редко выходит из дому, так и гостей к себе не пускает! Диагноз родственников был однозначен и единодушен: «Религия!»

Судьба дяди Саши волновала всех, и потому открытка с вызовом Егора обрадовала. Немедленно привели в действие родственную машину полезных связей и с её помощью исхлопотали недельный оплачиваемый отпуск Егору у его начальства. Племянника снабдили всевозможными инструкциями и благословили на поездку к дяде с целью выявления, а буде действительно — искоренения религиозной ереси. Ну, а Денис напросился сам, поскольку начались весенние каникулы и сидеть в городе ему не хотелось. Егор сильно подозревал, что основной целью поездки сына в действительности было желание посмотреть на настоящего, ещё не старого верующего. Сам же Егор ни в какой дядин религиозный психоз не верил и согласился ехать только из родственных чувств и ещё потому, что дела его на работе складывались не блестяще, и требовалась небольшая передышка.

Теперь до дяди оставались считанные метры, но преодолеть эти метры без машины представлялось почти невозможным. Дорога наводила на воспоминания об армейской полосе препятствий.

Где-то сзади послышался шум мотора. Егор, обрадованный, выскочил из машины, замахал руками. Оранжевый «Москвич-комби», основательно заляпанный грязью, проехал мимо, тормозя, и остановился в нескольких метрах впереди. Один из двоих, сидевших в машине, высунул лохматую голову:

— Что, мужик, застрял?

Егор развёл руками:

— Да вот, видите, не повезло как! Не поможете?

Тот весело осклабился:

— Хорошо смотришься! А трос-то есть?

Егор энергично закивал:

— Есть, есть, конечно! Сдавайте назад, я сейчас достану!

Он вытащил из багажника трос, обернулся и увидел, что «Москвич» не торопится подъезжать. Сидевшие в нём о чём-то спорили между собой, размахивая руками.

Лохматая голова высунулась снова.

— Слышь, мужик? Некогда нам, спешим. Ты подожди, может, какой трактор идти будет, они здесь часто бегают — деревня! Он и дёрнет. — И «Москвич», стрельнув синим колечком выхлопа, тронулся.

— А... — только и успел сказать Егор, да так и остался стоять, раскрыв рот, с бесполезным теперь тросом в руках. — Паразиты! — наконец ругнулся он, выходя из ступора растерянности. — Автомобилисту не помочь! Права у таких отбирать надо! — И потащился обратно к багажнику. Неожиданно мелькнула мысль: «Интересно, они тоже с тем психом встретились?»

Он вздохнул, посмотрел на свои уже порядком вымазанные сапожки, потом махнул рукой, сказал Денису: «Я сейчас», — и решительно ступил в лужу.

Егор уже подходил к ближайшему дому, до которого оказалось не так уж и близко, когда обнаружил, что следом за ним по лужам топает сын.

— Ты почему в машине не остался? — напустился он на Дениса, на что получил вполне резонный ответ:

— Ты же сам сказал, чтобы я от тебя ни на шаг не отходил!

Возразить Егору было нечего. Поэтому он взял чадо за руку, чтобы оно ненароком не шлёпнулось на скользкой глинистой дороге, и с тихими проклятиями зашагал дальше.

Одноэтажный жёлтый дом был огорожден только спереди, со стороны улицы. Покосившийся забор казался театральной декорацией, да, в сущности, ею и был. Он ничего не закрывал. Среди старых, почерневших от времени и дождей досок зияли обширные проломы. Диссонировала с общим запущенным видом только калитка. Сколоченная из свежеструганых досок, яркая, бело-жёлтая, она была просто неуместна. Выглядело это, как будто хозяин взялся ремонтировать весь забор, да передумал, поставив лишь новую калитку.

Егор заглянул во двор — нет ли собаки? Собака была. От будки в дальнем конце двора почти до самого забора тянулась по-над землёй проволока. К ней была прикреплена короткая цепь, на конце которой хмуро сидел здоровенный косматый пёс.

Егор сильно потряс калитку, крикнул: — Эй, есть кто дома? — рассчитывая, что на лай собаки кто-нибудь выглянет.

Собака повела себя удивительно. Она, коротко взвизгнув, подпрыгнула, громыхая цепью по проволоке, метнулась к будке и с разгона нырнула в её отверстие.

— Какие нервные тут собаки, — заметил Денис, с интересом наблюдавший за происходящим через щель калитки.

— А вот посмотрим, каковы у них хозяева, — сказал Егор и, отодвинув засов, открыл калитку и сделал несколько осторожных шагов к дому, всё же опасливо поглядывая на будку: а вдруг пёс опомнится после первого испуга и выскочит. Из конуры не доносилось ни звука. Егор удовлетворённо хмыкнул и теперь уже смело поднялся по ступенькам.

Дверь была заперта. Он стукнул в неё несколько раз костяшками пальцев и прислушался. В доме что-то скрипнуло, прошуршало, и вновь воцарилась тишина. Егор постучал сильнее, кулаком. Никакого ответа.

Шлёпать по лужам до следующего дома только за адресом дяди Саши никак не входило в планы Егора. Надо было добиваться ответа здесь, тем более что в доме определённо кто-то был. И он снова замолотил кулаком в дверь. На этот раз послышались осторожные шаги, и мужской голос спросил:

— Чего надо?

Егор с облегчением вздохнул:

— Ну, слава богу, живые есть. Что у вас тут стряслось? — и подёргал нетерпеливо за ручку двери.

Слышно было, как человек с той стороны отпрыгнул, сбил что-то, кажется, ведро, которое с грохотом покатилось, и закричал неожиданно высоким голосом:

— А ну, не трожь дверь! Стрелять буду! — В наступившей тишине действительно послышался металлический щелчок взводимого курка.

Егор, ухватив Дениса за шиворот, рухнул со ступенек и прижался к стене боком, стараясь прикрыть собой сына. Ни одного нормального человека! Сумасшедшее село!

В голосе человека за дверью слышались одновременно и испуг, и такая решимость, что можно было не сомневаться — стрелять он будет и, стреляя, постарается непременно попасть в них. Может, это маньяк какой-нибудь?

Денис стоял тихо, уткнувшись головой отцу под мышку, понимая, видимо, серьёзность момента. Вот не повезло пацану — весёленькие каникулы!

Человек за дверью не ушёл. Было слышно его шумное, взволнованное дыхание. Тоже, наверное, перепугался. Не часто ведь приходится угрожать человеку оружием.

Егор негромко позвал:

— Эй, послушайте!

— Ну, чего тебе? — откликнулись из-за двери. В голосе всё ещё был испуг.

— Может быть, поговорим всё-таки? — в Егоре начала подниматься злость на этого трусливого человечка, укрывшегося за прочной дверью да ещё взявшегося за ружьё.

— Не о чём нам с тобой разговаривать! Катись отсюда, а то выстрелю!

— Ты бы хоть послушал меня сначала, придурок, прежде чем ружьём махать! — рявкнул Егор, уже не сдержавшись. Денис хихикнул из-под мышки.

Как ни странно, ругань успокоила собеседника. Уже более ровным голосом он отозвался:

— Не ори! Нечего было дверь дёргать. Спросил, что хотел, и пошёл своей дорогой. А то — дёргает! Так чего надо-то?

— Что у вас тут стряслось? Собака от живого человека прячется. К тебе сунулся — ружьём пугаешь. — Егор остывал, полез в карман за сигаретами. — Боишься, что ли, кого?

За дверью невесело хмыкнули.

— Не боюсь, а опасаюсь. Разница есть. Ходят тут хмыри всякие, вроде тебя. Выспрашивают, выглядывают. То им иконы подавай, то скотину покажи. Под окнами шастают, светом, гулом по ночам пугают. Вчера деньги большие сулили.

Егору вдруг вспомнился попутчик. Странно всё это. Что-то толкнуло в колено. Он глянул вниз и обмер. Пёс всё-таки выбрался из конуры и теперь стоял рядом, раскрыв огромную свою пасть. И Денис бестрепетно протягивал к нему руку. Егор не успел ничего сделать, только подумал: «Сейчас тяпнет!», — а сын уже гладил собаку по голове и чесал за ушами. Та виляла хвостом, подставляла шею. Егор вздохнул облегчённо и спросил того, за дверью:

— А за что деньги сулили?

— Шут его знает. Говорили, услугу большую окажу. А какую — не сказали. Ну ладно, ты-то чего выспрашиваешь? Чего надо?

«Спохватился, — подумал Егор. — Здорово напугали «гулом и светом по ночам». Но вслух спросил:

— Где Попов живёт, Александр Иванович?

— Александр Иванович? — явно обрадовались за дверью. — Учитель бывший, да?

— Вроде бы, — подтвердил Егор.

— А зачем он тебе?

— Племянник я его, в гости приехал.

— А не брешешь?

Егор улыбнулся.

— Вот те крест!

— Ну, раз племянник, то слушай. Ступай направо, до почты. За ней следующий и будет его дом. Небольшой такой, зелёный. Понял?

— Понял, спасибо. Как зовут-то тебя, скажи. Или тоже нельзя?

За дверью рассмеялись.

— Почему нельзя? Можно. Петром зовут. Пётр Серафимович Клюев. Зачем тебе?

— Да так, для памяти. Человек ты уж больно весёлый. — Егор толкнулся плечом от стены, выпрямился. Вспомнил: — А что же собака у тебя такая нервная?

— Понимаешь, напугали её, наверное, эти, что выспрашивают. Вот она и боится теперь всех. Собаки — они ведь плохого человека за версту чуют.

— Слышал? — сказал Егор сыну. — Мы, стало быть, люди хорошие, раз собака нас больше не боится. Давай прощайся, пойдём.

Денис с явной неохотой оторвался от пса, потом всё же ещё раз погладил того по голове и пошёл к калитке. Пёс, звеня цепью, отправился следом.

— Ну, бывай, Пётр Серафимович. Приятно было познакомиться. Смотри, не пали в кого попало. Береги патроны.

— Ладно тебе! — незлобиво отозвался Клюев. — Счастливо добраться.

За калиткой Егор оглянулся на дом. Вслед ему, раздвинув занавески и прижавшись лбом к стеклу, смотрел круглолицый парень лет двадцати. Рядом с ним торчал тёмный ствол ружья. Егор улыбнулся и помахал рукой. Пётр Серафимович тоже заулыбался и махнул в ответ.

Дядя Саша выглядел совсем как на фотографии пятилетней давности, которой снабдила Егора мать: невысокого роста, плотно сбитый, с седой гривой волос и широкой улыбкой. Он совсем не казался несчастной жертвой религиозного дурмана. Клетчатая байковая рубашка едва не трещала на груди, и дядя с такой силой радостно лупил широкой ладонью по плечам и спине племянника, что у того перехватило дыхание. Денис получил свою долю поцелуев и возгласов: «Ой, какой ты большой вырос! А на папу как похож!», — что перенёс стоически. От Егора не укрылась некая растерянность дяди, вполне понятная: ожидал-то он одного племянника.

Радоваться дядя радовался, но первым делом спросил у племянника паспорт, нацепив очки, внимательно изучал его и вот уже около получаса держал гостей в маленькой кухоньке, не проводя в комнаты. Дверь, ведущая из них в коридор, была плотно прикрыта.

Перекусили с дороги, переговорили о здоровье и делах всех городских родственников, выкурили по паре сигарет из пачки гостя, и разговор забуксовал. Денис, совсем не скучая, исподтишка рассматривал хозяина, ожидая, видимо, когда тот бухнется на колени и начнёт молиться. А хозяин уже четвёртый или пятый раз неопределённо произносил: «М-да, это всё хорошо...», — вставая с табурета, пил воду, опять садился, а к главному — причине вызова Егора всё не приступал. Егор не торопил его, сидел, отдыхая, выжидал.

Неожиданно послышался какой-то шорох, будто поскребли по дереву. Егор заинтересованно повернул голову. Дверь в комнату с тихим скрипом стала приоткрываться. Но рассмотреть, кто за ней, не удалось. Дядя Саша подскочил, бросился к двери и резко захлопнул её. Потом, с подозрением оглянувшись на гостей, вновь открыл дверь и просунул голову в комнату.

— Ну, чего беспокоитесь? — услышали Егор и Денис. — Не за вами это, не бойтесь. Родственники ко мне приехали. Хорошие люди, помогут нам.

Денис молча показал отцу на ноги дяди Саши, которые старались прикрыть щель внизу, как будто из опасения, что тот, с кем он разговаривает, может выскочить. Егор так же молча кивнул. Он уже ничему не удивлялся.

В ответ на дядины слова из комнаты послышалось многоголосое чириканье, словно стая воробьёв, поселившихся там, о чём-то переговаривалась.

— Ну ладно, ладно, скоро уже. Вы кушайте пока, — закончил дядя Саша и, вытащив голову из щели, плотно прикрыл дверь. Улыбаясь, он повернулся к гостям: — Переживают, обормоты. Ну да ничего, они славные. Привыкнут к вам скоро.

К чести Егора и Дениса надо сказать, что они и бровью не повели, услышав подобное заявление. Если уж здесь везде странности, то почему им не быть в доме дяди Саши тоже?

Дядя вновь уселся на табурет, закурил, задумчиво, словно оценивая, глядя сквозь дым на племянника и внука. Потом решительно затушил сигарету и хлопнул себя ладонью по колену:

— Ну ладно. Не для того я вас вызвал, чтобы о здоровье родственников выспрашивать. Давайте к делу. Пошли в комнату. Посмотрите сначала на моих жильцов, а потом я всё подробно обскажу.

Он первым шагнул через порог. Поначалу всё закрывала его широкая спина, но вот она сдвинулась в сторону, и Егор увидел, что на полу и на стульях сидят... зайцы!

Вернее, зайчата, с коротким серым мехом, усатыми мордочками и чёрными пуговицами носов. Да, на первый взгляд серые зверьки, окружившие стол, были неотличимо похожи на зайцев, вставших вдруг на задние лапы. И только присмотревшись внимательнее, можно было понять, что это совсем не те зайцы, которых во множестве можно встретить в лесу и в поле, которых испокон веков травили собаками охотники и о которых сочинено столько сказок и анекдотов.

Не было длинных ушей, передние лапки заканчивались маленькими, удивительно похожими на детские, пальцами. Некоторые зверьки сжимали этими пальцами ложки, и мордочки их были перепачканы манной кашей. Большие чёрные глаза не по-животному, без страха смотрели на вошедших, и было во взглядах столько комичного детского любопытства, что Егор почувствовал, как лицо его расплывается в улыбке.

Дядя покашлял, прочищая горло, сказал, поведя рукой в сторону гостей:

— Вот, ребята, это мои родственники. Это племянник, Егор, а это сынок его, Денис. Прошу любить и жаловать.

«Заяц», сидевший ближе всех, смешно задвигал усами и вдруг с видимым усилием произнёс:

— Зи-и-низ!

Рядом послышался глубокий вздох. У Дениса горели глаза, он прямо трясся от возбуждения. Ясно видно, что больше всего ему сейчас хочется взять на руки того зверька, который назвал его по имени.

Дядя Саша, словно извиняясь за своего подопечного, виновато улыбнулся:

— Плохо ещё у них по-нашему получается. Но научатся.

Теперь зверьки уже не казались Егору похожими на зайцев. Скорее на маленьких потешных бесхвостых обезьянок. В комнате их было с десяток. Большинство сидело на стульях и табуретках вокруг стола, заставленного тарелками с кашей, и только двое, один покрупнее, другой поменьше, стояли на полу и, задрав головы, всё с тем же любопытством смотрели на гостей.

«Наверное, я им кажусь великаном, — подумал Егор, — этакий здоровый дядька». Он присел на корточки, протянул ладонью вверх руку навстречу этим двум и сказал:

— Ну что, давайте знакомиться, раз уж мы приехали.

Зверьки переглянулись, потом младший, видимо, посмелее товарища, проковылял по полу к протянутой руке и осторожно положил на ладонь Егора свою маленькую ладошку. Егор, скосив на дядю глаза, спросил:

— А можно его на руки взять?

Дядя Саша хмыкнул:

— Отчего же? Попробуй.

Егор бережно поднял зажмурившегося, наверное от страха, зверька на грудь, удивившись лёгкости этого маленького пушистого тельца. Зверёк тут же завозился на руках, устраиваясь поудобнее, и уютно засопел в ухо Егору.

Денис, не вынеся соблазна, шагнул вперёд и подхватил второго.

Всё это время компания за столом сохраняла выжидательное молчание. Но увидев, что с товарищами их ничего плохого не делают и делать не собираются, подняла гвалт.

Дядя Саша в притворной строгости свёл брови:

— А ну-ка, орлы, хватит лясы точить, есть надо! А то не вырастете!

За столом увлечённо застучали ложками. Дядя, усмехаясь, продолжал:

— А вы, няньки, тоже садитесь. Разговор у нас долгий будет, а в ногах правды нет.

Зверёк на руках у Дениса завозился и шёпотом сказал:

— Зи-и-низ...

— Когда Аня померла, из меня словно какой-то стержень вытащили. Жизнь смысл потеряла. Всё из рук валилось, дом, хозяйство запустил. Ну и покуролесил я тут! И дошёл уже до такого момента, что ещё немного — и можно меня было везти в сумасшедший дом, зелёных чёртиков ловить. Как-то утром проснулся после очередных похождений, лежу — почти кончаюсь. И надо бы встать, дотащиться до магазина, у Верки пузырёк в долг выпросить — не могу, сил нет. Кое-как поднялся, сел на кровати и задумался: что же это я с собой делаю? Зачем гублю себя?

В тот день никуда не пошёл, спал, чай с травами пил, здоровье поправлял. А на следующее утро отыскал старый свой мольберт, краски и убрёл в лес, подальше от соблазнов и от дружков. Мольберт просто так, на всякий случай захватил. Не очень я на себя надеялся, если честно. Но решимости начать новую жизнь много было.

Целый день по лесу ходил, думал и свежим воздухом дышал. Промёрз весь, зато на душе хорошо было. Довольно далеко от села забрался и уже собирался назад поворачивать, потому что скоро стемнеть должно было. Как вдруг послышался в небе рёв. Я почему-то решил, что самолет аварию потерпел. Всё, думаю, конец мне, сейчас накроет. Вот и начал новую жизнь. Смотрю вверх, дышать даже забыл.

Рёв стих, только свист пронзительный, почти вой. И тут какая-то штука низко над поляной мелькнула, ветки срубленные на снег посыпались. И как грохнет в лесу, только гул пошёл.

У меня от сердца отлегло — живой! Стою, жду взрыва. А его нет. Тут я спохватился: что же ты, дурак, стоишь, радуешься? Сам-то живой, а там, может быть, лётчик выпрыгнуть не успел! Бросил всё на поляне, запрыгал по сугробам.

Далеко бежать не пришлось, я даже запыхаться не успел. Эта штука сразу за поляной упала. Деревья вокруг поломанные, с корнем вывернутые. Я сгоряча её действительно за самолет принял. Полез к ней, вокруг побежал, кабину ищу, где лётчик сидит. Обежал — нет ничего похожего на кабину.

Зверёк на руках у Егора обеспокоенно зашевелился, приподнялся, глядя на дядю Сашу. За столом молчали, не стучали ложками. Дядя это заметил.

— Вот, неприятно им вспоминать. Ничего не поделаешь, надо же рассказать, как всё было. Вы уж, ребята, потерпите.

Егоров зверёк задышал спокойнее. Слышно было, как сердце его чётко и часто стучало в глубине маленького тельца. Стук был какой-то необычный, словно, перебивая друг друга, работали два часовых механизма. «Два сердца у них, что ли?» — подумал Егор, но спрашивать не стал, чтобы не перебивать рассказ.

Чуть понизив голос, дядя Саша продолжал:

— Обежал я эту штуку кругом и тут только соображать стал, что не очень она на самолет похожа. Никогда круглых самолётов не видел, даже по телевизору. А этот словно из двух тарелок сложен, только одну вверх дном перевернули.

Стою я, раздумываю и слышу — стонет кто-то над моей головой. Кое-как по дереву забрался наверх. Вижу — там люк открыт, круглый. Внутри темно, ничего не видно. И опять стон, теперь уже ясно, что из люка.

— Товарищ! — кричу. — Товарищ! Вы ранены?

Как я голову успел убрать — до сих пор не знаю. Только в ответ мне из этого люка как даст какой-то луч! Голубого цвета и не толстый. Попал в березу, та сразу вспыхнула.

«Вот тебе и на! — думаю. — Я его спасать прибежал, а он стреляет, сволочь! Не иначе, иностранец какой-то, шпион. Сбили его наши, когда он шпионские свои дела делал. Теперь раскрывают, наверное». Отпрянул от люка, к стене прижался. И соображаю, что нечего мне тут делать, а надо идти в село и сообщить.

Тут стоны прекратились, Я подождал немного, снял шапку и краешек её осторожно высунул. Не стреляет. Значит, сознание потерял. Тогда я посмелее высунулся. Ничего. Нашарил я спички в кармане и полез в люк. Он маленький, низкий, еле пролез. За ним коридорчик короткий. Спичка погасла, я новую зажёг и смотрю — у самого порога человек лежит.

Тут свет неожиданно зажёгся. Тусклый, еле различить можно, что человек этот в меховом комбинезоне. А рядом стоит кто-то маленький и в меня целится. Мне только подумалось, что неужели и детей в шпионы берут, как он и выпалил. Да видно, от страха и холода ручонки тряслись. Не попал он в меня. А ведь в упор стрелял.

Пока этот маленький шпион опять не бабахнул, я к нему шагнул, поймал за шкирку и пистолет отобрал. Сунул к себе в карман и тогда к взрослому наклонился. Тронул его за плечо, чувствую — под пальцами мокро. Попробовал на спину перевернуть. И обмер — не человеческое у него лицо было. Вот, на них похож, — дядя Саша кивнул на своих подопечных. — Только больше. Тут я только понимать начал, на что наткнулся. Это ведь «летающая тарелка» к нам в лес упала. — Дядя испытующе посмотрел на Егора с Денисом — не улыбаются ли недоверчиво? Но те сидели молча, внимательно слушали и машинально поглаживали зверьков на руках. Зверьки жмурились — видимо, нравилось.

«Вот чёрт, — думаю, — вляпался! Час от часу не легче! Не шпионы, так инопланетяне». Но надо что-то делать. Приподнял я этого зверя, поволок наружу, на свет. Он не тяжёлый был и ниже меня ростом. Вытащил, понёс к нижнему краю «тарелки». Смотрю, а в борту дырища здоровенная пробита, провода из неё торчат, трубки, горелым пахнет, и в глубине шевелится какая-то зелёная масса, вспухает потихоньку. Очень мне это шевеление не понравилось.

Снёс я его вниз, снял тулуп свой, кинул на снег и его уложил. Тут только разглядел, что он весь мехом покрыт, и это совсем не комбинезон, как мне поначалу показалось. И грудь помята. Ударился, видимо, когда «тарелка» упала. Стал я у него пульс искать, не нашёл. Сердце слушаю — тоже ничего. Оглянулся — батюшки! — а вокруг, кроме того, что в меня стрелял, ещё десяток. Сами выбрались и вниз слезли. Я окончательно растерялся. Ведь все один меньше другого. Ясно ведь — дети.

Попробовал я ещё сердце послушать у старшего. Не стучит. Тогда поманил одного пацана пальцем, тот подошёл, я у него послушал. Нет, нормально всё, есть стук. Видимо, умер их старший. Вспомнил я про зелёное шевеление и решил на всякий случай ребятишек подальше отвести, а потом уже за мёртвым возвращаться. А то рванёт эта «тарелка», и от всех нас одни воспоминания останутся.

Встал, двух самых маленьких на руки подхватил, остальным скомандовал: «За мной!» — и пошли мы.

Однако она не сама взорвалась. Метров двести мы отошли, я оглянулся — и вижу, как с неба быстро так опускается, да нет, падает какой-то шар огненный. Вот ты видел когда-нибудь шаровую молнию? Не в кино, а в жизни? Тот шар на неё похож был, только побольше, наверное, с метр в диаметре. Исчез он за деревьями, и тут взрыв. Сильный, тёплым воздухом дохнуло, и с деревьев снег посыпался.

Ребята в кучу сбились, дрожат. Зима ведь, да и катастрофа эта — сильное потрясение. Мне страшно было, взрослому, а детям каково? Постояли, посмотрели на воронку. А вдруг ещё один такой шар свалится? Делать нечего, надо из лесу выбираться, замёрзнуть можно. Мой тулуп тоже пропал. Опять на руки взял маленьких, остальным говорю: «Стоять будем — ничего не выстоим. Давайте двигаться отсюда!» И пошли мы: я впереди, остальные за мной кое-как ковыляют. Холодно пацанам, сам вижу. Хотел привал сделать, костёр развести, да вспомнил, что нечем — спички в кармане тулупа остались. И пистолет инопланетный тоже. Всё сгинуло. Так и дошли без остановок. Пробрались незаметно в дом, уже темнело. Я печку растопил. Сел. И дошло до меня, какое дело я на себя взвалил. Никогда детьми маленькими не занимался. У нас с Аней как-то не получилось. Да и детишки-то не земные — инопланетные! Неизвестно, чем кормить, чем поить, как обхаживать!

С час вот так горевал, потом за дело взялся: проголодались ребята мои, по дому шныряют, на стол заглядывают. Рискнул — решил, что от молока и хлеба никому плохо быть не может. Да знаю я, что неправ был! — остановил дядя Саша нетерпеливый жест Егора. — Но что делать прикажешь? Не захватил ведь из «тарелки» ничего! Пришлось рисковать. Занял у соседей хлеба и молока побольше, налил, накрошил в миски, показал, как с ложками обращаться. Как навалились тут мои ребята на еду! Вы бы только видели!

Вот так и пошло с тех пор. Привыкли они к нашей пище, вреда от неё нет. Кстати, ты витамины-то привёз?

Егор кивнул:

— Привёз, привёз.

— Много?

— Да мне целый пакет передали. Он в сумке.

— Это хорошо. Надо будет после каши раздать понемножку. Ну, вот в общем-то и вся моя история. — Дядя удовлетворённо вздохнул, вытер лоб, вспотевший, словно от тяжёлой работы.

Егор смотрел на него, ожидал продолжения. Потом сказал:

— Не всё вы нам рассказали, дядя Саша.

— А что ещё? Вы что — не верите мне?

— Верим, конечно. Трудно не поверить, когда их видишь. Многое ещё не рассказали. Мы ведь посмотреть успели кое-что здесь. Ну, например, зачем меня вызвали?

— А, верно, забыл об этом. Прихворнул я тут. Продуло, наверное. Температура под сорок. Лежать бы надо, лекарства глотать. И не могу, за ребятами уход нужен. Решил помощника позвать. Только кого? Из села — не удержится, кого ни позови, раззвонит потом. Ребят замучают подглядками, и мне покоя не будет. Кроме того, не хочу я это дело афишировать. Тут я о тебе и вспомнил. Ты парень с образованием, поймёшь, что к чему, до молодых новое быстро доходит. И написал открытку. Только прошло уже всё, так, кашляю немного.

Егор изумился:

— Так, выходит, мы зря приехали?

Дядя усмехнулся невесело, покачал головой:

— Да нет, кажется, не зря...

Егор сидел на кухне, курил, слушал, как дядя Саша с Денисом укладывают спать «зайчат». Егору этого ответственного дела не доверили, разрешили только прочесть сказку «детишкам» на ночь, а потом вежливо, но твердо выпроводили за дверь: «Иди, подумай, что дальше делать».

Из комнаты слышалось:

— И нечего переживать. Слышали ведь — все хорошо окончилось, наши победили. Завтра Егор ешё вам почитает. А теперь спать, живо!

В ответ — восторженное чириканье.

«Понимают! — усмехнулся Егор. — Детский сад, да и только! Дядя за воспитателя, а Денис за няню. Полная идиллия. Если бы не этот, в плаще, с его поисками. Кстати, а если он не один? Во множественном числе он о себе, кажется, говорил.

«Тарелку» сбили, это ясно. И не наши ракеты из ПВО. Если бы наши, то давно бы весь район прочесали. Что-то в космосе происходит. А мы случайно впутались в эту историю.

Чёрт, сижу и обдумываю совершенно бредовую ситуацию с «летающими тарелками» и «звёздными войнами». Как будто так и надо. Лукаса бы сюда в консультанты.

Заваривается история очень неприятная. Если «тарелку» сбили, да потом ещё и на земле уничтожили, то, скорее всего, корабль врагов «зайцев» где-то поблизости. А враги — эти, в плащах... Действительно, ситуация нехорошая.

С теми, что в «Москвиче», тоже что-то нечисто. Знаю я таких ребят. Своего, да и чужого не упустят. Всегда там оказываются, где выгода есть. Выходит, тут тоже для них выгода имеется. Только вот в чём?

Сколько это может продолжаться? Ведь не на необитаемом острове живём! Связь-то должна быть с городом! А там войска подойдут. Только бы не успели «плащи» село до того времени разгромить. Очень похоже на то, что могут. Как дядя говорил, «обгорелая воронка»? Как оставят они от Николенек одни обгорелые воронки... Надо выход искать. Одной старенькой «тулкой» против боевого космического корабля ничего не сделаешь».

Егору вдруг вспомнился негостеприимный Пётр Серафимович Клюев. У него тоже ружьё имеется. Обдумать надо бы этот вариант.

Осторожно прикрыв за собой дверь, на кухню вышел дядя Саша. Открутил в углу кран большого красного баллона с газом, зажёг плиту.

— Дениска тоже улёгся. Присмотрит за ними, если что. А мы с тобой чайку попьём, побеседуем. Зря ты его с собой взял. Не место сейчас тут детям. Наши-то все в Ленинград на экскурсию уехали — каникулы. Хоть с этим повезло.

— Кто же знал, что у вас такое творится?

— Ну, надумал чего?

— Есть одна мысль. Неправильно ты сделал, что сразу же людям не сообщил о своих воспитанниках.

— Это ещё почему?

— А потому, что расскажи ты — и не сидели бы мы сейчас в таком положении. Ну подумай, что можно сделать одним ружьём против космического корабля?

— Ты думаешь, воевать придётся? — встревожился дядя.

— Очень может быть. Это они сейчас, пока нет полной уверенности, осторожно действуют, выведывают. Но ведь не отдашь ты им питомцев?

Дядя молча покачал головой.

— Узнают они в конце концов, что ты прячешь тех, кто им нужен. Может быть, ещё будут уговаривать. А если время подожмёт — кончатся уговоры. Ударят сверху по твоему домику, как по той «тарелке», нас перебьют и своего добьются.

— Э, нет, так дело не пойдёт! — дядя был сильно взволнован. — Что дом разобьют — чёрт с ним, с домом! Что меня убьют — тоже ладно, невелика потеря. Но ребят отдавать никак нельзя! — И тоскливо добавил: — Холодно ещё, а то бы в лес ушли. Там хоть сто лет ищи — не найдёшь.

— Какой лес, опомнись! Сверху всё очень хорошо видно, даже лучше, чем с земли! И не суетись, несолидно, послушай, что скажу! — остановил Егор подскочившего дядю Сашу. — Надо народ собрать, а ты всё расскажешь, как было и что сейчас происходит. Вместе что-нибудь придумаем.

— Ты, наверное, прав, надо всех собрать, посоветоваться. Только сейчас ничего не выйдет — темно уже. А у нас народ такой, что вечером на улицу трактором не вытащишь. Да и опасность какая-то в воздухе чувствуется.

Егор хмыкнул:

— Да мне и днём не открывали, ружьём пугали. Клюев есть такой. Еле-еле дорогу к тебе указал, и то из-за двери.

— Так то тебе! Кто тебя здесь знает? Чужой человек. Людей собирать мне надо будет. Но надо подстраховаться.

Ты посидишь, ребят постережёшь, а я к председателю сельсовета сбегаю — у него телефон есть. Набрешу чего-нибудь. Заодно попробую его уговорить сейчас прийти. Или это нужно всех собирать?

— Не знаю, наверное, нужно всех. Мне сегодня в девять с этим «плащом» встречаться, помнишь? Надеюсь, что-то прояснится. Где трактор или грузовик взять? У меня ведь машина застряла прямо посередине улицы. Я её так и бросил.

— Не ходил бы ты на эту встречу. У меня сердце не на месте. А с твоей машиной ничего не случится. Завтра что-нибудь придумаем.

— Нет, дядя Саша, надо сходить. Мы же как котята слепые, нам любая информация пригодиться может.

— Ну, как знаешь. Ружьё дать с собой?

Егор рассмеялся.

— Не-ет, сейчас ружья не надо. Сразу догадаются обо всём.

К ночи земля подсохла, и идти по улице, даже в темноте, было гораздо легче, чем днём. Егор, обувший дядины сапоги, грязи совсем не замечал, шагал напрямик, думая о предстоящей встрече.

Связи с городом не было, телефон не работал. Значит, на быстрый вызов войск рассчитывать не приходилось. Собственно, он и не надеялся на такое уж молниеносное реагирование городских властей. После звонка в лучшем случае сначала приехал бы разбираться представитель. А уж потом...

Можно было отрядить кого-то с доказательствами: фотографиями «зайцев», подробным докладом. Но автобусное сообщение, и всегда-то ненадёжное, в последние три дня совсем прервалось, и автобус в Николеньки совсем не приходил. Следовало бы в этом усмотреть коварные происки «плащей», но Егор по принципу Оккама не стал изобретать сущностей, а списал отсутствие автобуса на обычную человеческую халатность.

Оставалась возможность послать кого-то на тракторе или собственной машине. Нужно ли это, должно было выясниться сейчас.

Так что встреча была ему нужна едва ли не больше, чем «плащам». Кто они, зачем им «зайцы», что они намерены делать с дядиными подопечными, найдя их, и вообще, что за идиотская история тут происходит и каким боком Николеньки попали в эту историю? Вопросы совершенно фантастические, но для Егора теперь они были жизненно важными. И если выяснится, что дело приобретает самый худший поворот и «зайцам», а вместе с ними и Николенькам угрожает реальная опасность, то ему всеми силами нужно будет стараться усыпить бдительность давешнего попутчика, протянуть время хотя бы до завтра и организовать хоть какую-то оборону.

Впереди неясным пятном обозначились «Жигули». Под сапогом плюхнула глубокая колдобина. Егор чертыхнулся, отступил, вытаскивая ногу, и в этот момент на фоне машины различил двинувшуюся тень. «Зеркала откручивают? — подумал он, крикнул на всякий случай: — Эй, кто там с машиной балует?» — и тут же понял, что машина ни при чём, дожидаются его.

Сапоги сразу увязли в тягучей глинистой жиже, холодно стало спине, сердце заколотилось гулко и часто. Егор невольно прижал ладонь к груди, словно надеясь остановить этот резкий стук.

Знакомый хрипловатый высокий голос произнёс:

— Подойдите ближе!

Скользя по грязи, Егор сделал ещё несколько шагов, остановился, всматриваясь. Потом, сглотнув пересохшим горлом, спросил:

— Достаточно?

— Вполне, — в голосе послышалась явная ирония. Пришелец был один. В чёрном плаще до земли, с капюшоном, закрывающим голову, он напоминал католического монаха, какими тех показывают в кино.

Егор стоял, внутренне сжавшись, собравшись, как для прыжка или для того, чтобы броситься бежать. И в то же время понимал, что не побежит, будет стоять вот так и с самым искренним видом врать. Сейчас нельзя было не врать, правда стала опасной, может быть, даже смертельно опасной для тех инопланетных мальчишек и девчонок, что скрывает у себя в доме дядя Саша.

— Вы не забыли моего поручения? — спросил «монах». — Что-нибудь узнали?

Егор глупо, как ему показалось, улыбнулся, кашлянул, потом только ответил:

— Конечно, помню, как можно забыть! Да где там узнаешь? Пока приехал, пока дом нашёл, а тут ещё машина застряла, сами видите, — он кивнул на «Жигули». — Куда же на ночь глядя разыскивать?

— Это плохо, — сказал «монах». — Времени мало. Наверное, вы просто не понимаете всю серьёзность ситуации. Необходимо как можно скорее найти этих животных. Они очень опасны. Могут пострадать многие и многие, если мы не найдём их.

— А что за животные? — простодушно поинтересовался Егор. — Крокодилы какие-то? Или змеи?

— Они гораздо опаснее змей. Это страшные чудовища, хотя и выглядят вполне безобидно. Постарайтесь понять. Пока мы не нашли их, всем нам угрожают неисчислимые бедствия.

Егор, уже немного успокоившись, попытался выведать.

— Ну, найдём мы их, а дальше что?

— Уничтожение. Но это уже наше дело, вас оно не касается.

«Вот так, — подумал Егор, — значит, уничтожение. Плохо. Нет, ребята, этот номер у вас не пройдёт». Вслух же сказал:

— Раз не касается, значит, не касается. Не расстраивайтесь так. Завтра же все дома обойду и найду.

В голосе инопланетянина теперь явственно слышались горечь и разочарование:

— Вы странные существа. Не верите в опасность, когда вам о ней говорят. Плохо работаете даже за деньги, это ваше мерило ценностей. Может быть, и вам денег дать? — с надеждой спросил он.

Егор хотел было отказаться, заявить, что он и ради идеи готов помогать. Но решил, что такой отказ может показаться неестественным, и сказал:

— Ну, не знаю. Как сами думаете. Но было бы неплохо.

— Что ж, возьмите, — и «монах», достав откуда-то из плаща толстенную пачку, протянул её Егору.

Тот, поражённый, на несколько секунд потерял дар речи. Потом всё же взял себя в руки.

— Так, а кто они такие, эти животные? И почему вы их ищете?

— Вам не нужно этого знать, — голос «монаха» опять зазвенел начальственным металлом.

— Но, может, их вовсе нет в селе?

— Они здесь. И лучше будет, если вы поможете их найти. Жду вас завтра здесь в такое же время. Это крайний срок.

Собралось десять человек, остальных не дозвался даже дядя Саша. Отказывались, ссылаясь на болезни, дела по дому и семейные неурядицы. Но главная причина была видна и невооружённым глазом — не страх, чего дядю Сашу бояться, а скорее опасение, боязнь неизвестного, вошедшего в жизнь села и ломавшего привычный ход жизни.

Но десять человек всё же собрались, причём большинство безо всяких уговоров. В пришедших созрело уже неприятие нависшей смутной опасности и желание искать пути и средства, чтобы эту опасность выяснить, а выяснив — перебороть, победить.

В комнату дядя Саша никого не пускал, с тайной мыслью приберечь питомцев как последнее доказательство, да и наверняка по привычке скрывать найдёнышей.

Набились в кухоньке, уговорились не курить — не продохнёшь потом — и стали слушать, как бывший учитель рассказывает о своих похождениях. Слушали поначалу с интересом. Но сельский житель — не городской, его баснями о пришельцах с «летающих тарелок» не прошибёшь, фантастика и заумные статьи в толстых журналах не очень ходовой товар на селе. Поэтому интерес скоро угас, те, кто постарше, заскучали, помоложе — улыбались, понимающе переглядывались: готов мужик, совсем сбрендил. Да и дядя Саша при повторении истории живость рассказа своего утратил, бубнил монотонно, уставясь в пол и перемежая речь «украшениями» типа: «м-да...», «это вот, как его...» и бесконечными «ну-у-у...». Егор сидел как на горячей сковородке, недоумевал, как это дядя в школе работал.

Наконец рассказ закончился. Дядя Саша поднял голову и вопросительно посмотрел на слушателей — проняло ли?

Те молчали, отводили глаза, щупали по карманам папиросы. Ну что сказать, действительно? Наконец решился высказать общее мнение председатель сельсовета — мужик серьёзный, воевавший, уважаемый. Клюев, правда, порывался что-то ляпнуть, но председатель положил ему руку на плечо, осаживая. Покряхтел, подыскивая нужные слова, нашёл:

— Ты вот что, Иваныч, не обессудь, но не верим мы тебе. Не сердимся, что от дел нас оторвал — но повеселил, и будет. Действительно, чертовщина какая-то происходит, с районом связи нет, автобус четвёртый день не появляется, а мы и съездить туда не можем по делам. Надо разобраться. И спекулянтов этих на машине тоже пора турнуть отсюда. Пойдём мы. Если что понадобится, какая помощь — зови.

Не хотел председатель обижать пожилого, заслуженного человека — к врачу его посылать. Но и для шуток не время.

Дядя Саша сник, расстроился до того, что забыл и про питомцев своих, про главное доказательство. И Егор как-то тоже растерялся в этот момент.

Скрипнула дверь, и на кухню протиснулся Денис с самым маленьким «зайчонком» на руках. Тот с трудом держал толстенную книгу сказок.

— Пап! — сказал Денис. — Почитай ты им. А то меня они не слушают, требуют, чтобы с выражением было.

Малыш нашёл взглядом Егора, протянул ему книжку и тонким голосом прочирикал:

— Чи-дай!

Мужики таращили изумлённо глаза, некоторые, кажется, даже дышать забыли, а уж про то, что курить хотелось, — это точно. Молчали минут пять. «Зайчонок» на руках у Дениса беспокойно шевелился — книга тяжелая была. Потом председатель будничным голосом, будто и не было только что недоверия к россказням дяди Саши, сказал:

— Так, мужики, подумаем, у кого какие соображения будут насчёт обороны? — и Егору: — Говоришь, встречался с ним? Ну-ка, ну-ка, расскажи, как там дело было?

Темнело быстро. Председатель, Егор и Клюев сидели в кустах на окраине. Здесь же был запрятан мотоцикл Клюева. На собрании решили попытаться послать сообщение в район. Мысль эта возникла сразу же, но председатель, выслушав рассказ Егора о последней встрече с «монахом», предположил самое мрачное — блокаду села — и велел не суетиться, а дождаться вечера и попытаться прорваться, в то время как Егор будет заговаривать зубы пришельцу.

Клюев долго и невнятно рассуждал о том, что в жизни всегда есть место подвигу, и наконец вызвался сообщить в город о происходящем в Николеньках. Довод привёл неотразимый — тяжёлый мотоцикл, имевшийся у него. Такой как раз и нужен был, чтобы преодолеть весеннюю распутицу и возможные кордоны противника.

Он же, Клюев, придумал, какие доказательства с собою взять, чтобы поверили. Брать «зайчонка», рисковать ещё и его жизнью — незачем. Сфотографировали Дениса и дядю Сашу в окружении их питомцев, записали на кассету щебечущий хор. Успели даже снимки отпечатать, и сейчас они вместе с магнитофонной кассетой и подробным рапортом председателя лежали в кармане волнующегося, но старающегося это не показать Петра Серафимовича. Председатель и Егор тоже нервничали, поглядывали на часы — не пора?

Полдня прошло в спорах, совещание затягивалось, к общему мнению — как действовать — не приходили, хотя в том, что действовать надо, никто не сомневался. Как никто даже не заикнулся о том, чтобы выдать «зайчат» и отвести таким образом беду от Николенек.

Председатель слушал, шевелил усами, молчал. Потом разом оборвал все прения и стал командовать: кто, куда и с какими обязанностями. Чувствовалась военная выучка. Среди прочего предложил жёнам пока ничего не говорить во избежание паники. Так и порешили и разошлись по домам готовить оружие и готовиться самим. А к вечеру, когда только едва начало темнеть, засели у себя в огородах и садах. Егор, Клюев и председатель выдвинулись на исходную позицию. Егор с собой ружья опять не взял — предстояла встреча.

Сидели, молчали, только Клюев нервно барабанил по шлему пальцами. Наконец председатель, ещё раз глянув на часы, поднялся:

— Пора.

Егор тоже встал. Клюев суетливо кинулся к мотоциклу.

— Да погоди ты! — одёрнул его председатель.— Через пятнадцать минут, не раньше! И кати его на руках как можно дальше, потом только заводи. Инструкции помнишь?

Ну всё, давай, — кивнул председатель Егору. — Ни пуха...

— К чёрту! — сказал Егор, подмигнув Клюеву, и пошёл вперёд. Председатель, обождав немного, двинулся за ним, пригнувшись и перебегая от куста к кусту. В сгустившейся темноте он был почти незаметен.

На этот раз пришельцев было двое. Сбывались предсказания председателя, который, поразмыслив, предположил на совещании, что, видимо, у «монахов» времени действительно нет и, скорее всего, они плюнут на деликатную разведку и решатся провести просто повальный обыск села. Может быть, даже применяя оружие. А потому Егору на встрече нужно быть готовым ко всему, в том числе и к неприятному разговору уже не с одним «плащом», а и с его начальством.

Пришельцы стояли неподвижно у «Жигулей». Егор мысленно ругнулся. За всеми приготовлениями он совершенно забыл о застрявшей машине. Что ж, теперь до конца этой истории времени заняться ею не будет.

Он не стал подходить к «монахам» слишком близко, остановился метрах в четырёх-пяти.

— Доложите об успехах! — резко скомандовал знакомый голос.

Егор усмехнулся — ишь ты, уже «доложите». Страха не было, появилось даже некоторое чувство превосходства. Сейчас мы вас, обормотов!

— Нет ничего такого в селе, что бы вас интересовало! Никаких животных странных, никаких крокодилов и змей! Обошёл я все дома, посмотрел, с людьми поговорил. Ничего нет. Напуган только народ. Боятся из домов выходить, на ночь запираются. Как во время войны! — и остановился, ожидая ответной реакции. Одновременно он вслушивался в ночь, ожидая, что вот-вот вдалеке затрещит мотоцикл Клюева и можно будет под благовидным предлогом, как не справившемуся с заданием, ретироваться.

Короткое молчание, и голос, звучавший теперь ровно и глухо, произнёс:

— Идёт война. Давняя и жестокая. До сих пор она не касалась вас, потому что было кому прикрыть вашу планету, отвести от неё беду. И вот теперь, когда помощь потребовалась от вас, вы лжёте, укрывая наших злейших врагов.

Егор натянуто улыбнулся. Нельзя сказать, чтобы патетика пришельца оставила его равнодушным. Но игра началась, и нужно было её продолжать.

— С чего вы взяли, что я лгу?

«Монах», что стоял слева, махнул рукой, и из-за «Жигулей» выступила ещё одна тёмная фигура. Егор смотрел на неё, с ужасом понимая, что это не пришелец, это свой, земной человек. Только кто же? Ничего различить нельзя было, лицо в темноте не угадывалось, видно только, что третий, землянин, плаща с капюшоном не носил, одет был в короткую куртку, без шапки.

— Повторите то, что вы нам рассказали! — потребовал пришелец, и тот покорно забубнил:

— Ну, это, зайцы какие-то космические у Попова Александра Ивановича. А помогает ему племянник, что из города приехал.

Голос тоже был незнаком или изменён специально. Егор соображал это и чувствовал, как слабеют колени. Как бежать теперь?

Пришелец опять повернулся к нему.

— Ну, вот всё и разъяснилось. У нас нет больше времени ждать. Но есть возможность самим найти тех, кого вы прячете. А поскольку вы стоите на нашем пути, то начать придётся с вас, — и рука его стала медленно подниматься, блеснув чем-то удлинённым, угрожающим.

Секунды растянулись в часы, мир вокруг застыл, и только оружие поднималось неотвратимо, плавно. Егору показалось, что нет сейчас такой силы, чтобы смогла остановить это движение. Ноги не слушались, он даже не пытался бежать, следил за рукой пришельца и ждал удара.

Голос председателя разорвал тишину, она лопнула реально, ощутимо, и секунды опять забились, полетели, заставили ожить, действовать.

— В сторону, Егор, в сторону! — кричал председатель где-то близко, рядом, может быть, из-за соседнего забора. И Егор послушно, сразу ощутив упругость своих мускулов, метнулся от машины, покатился по земле, вскочил, теперь уже оказавшись за дорогой, перемахнул невысокий заборчик. Одновременно с его рывком звонко бухнула председательская двустволка, и, падая за забор, он успел увидеть, как у машины один пришелец, согнувшись, схватился за плечо, землянин лежит, то ли задетый выстрелом, то ли упав от страха, а второй пришелец, присев, палит куда-то, далеко вытянув руку. Всё это Егор увидел при вспышках выстрелов. А потом опять темнота, бьющие по рукам, прикрывающим лицо, мокрые колючие ветки, грохот сердца и желание бежать как можно быстрее и дальше.

Только оступившись в какую-то яму и проехав на животе метра два по земле, он остановился. Полежал, задыхаясь, потом перевернулся на спину, сел, вытер грязь с лица. Вспомнил, что всего насчитал на бегу четыре выстрела ружья председателя. Стало стыдно — убежал, бросил того одного. Ощупал себя — цел. Даже руки не дрожат. Подумалось: «Привыкать начинаю, что ли, ко всем этим передрягам?»

Дыхание успокаивалось. Надо было возвращаться, искать председателя. Инопланетное оружие хоть и стреляло бесшумно, но вспышки были сильными, как небольшие молнии.

Егор поднялся, двинулся назад, к дороге, всматриваясь в темноту, разыскивая путь, по которому бежал.

Шёл он довольно долго, начав даже удивляться тому расстоянию, которое успел преодолеть, убегая. Неожиданно впереди послышалось шуршание шагов, и Егор едва сдержался, чтобы не окликнуть. Вместо этого он отступил в сторону, скрылся за деревом.

Шедший человек не был председателем. Тот шагал тяжело, грузно, немного задыхался. Этот же дышал ровно, ступал негромко, мягко. Только когда человек поравнялся с деревом, Егор по короткой курточке и яйцеобразной голове узнал того, кто был с инопланетянами, кто рассказал им о скрываемых дядей Сашей «зайчатах», предателя!

Не раздумывая, Егор бросился на него, и они покатились по земле, сопя, ругаясь и барахтаясь, стараясь придавить друг друга. Яйцеголового Егор явно недооценил. При всей своей кажущейся худобе тот был явно сильнее его и вскоре оказался наверху. Егор крутился, пытаясь вывернуться, сбросить противника, но это не удавалось.

Внезапно послышался глухой стук, пальцы, уже вцепившиеся в горло Егора, разжались, и он без труда смог свалить с себя врага. Тот упал на сторону, обмякший и тяжёлый.

Егор поднялся, чувствуя боль во всём теле, и прямо перед собой обнаружил председателя. Тот стоял, опираясь на ружьё, прикладом которого, очевидно, и оглушил яйцеголового, и даже в темноте можно было без труда различить на его лице довольную улыбку.

— Ну, как ты? — спросил он.

— Да живой, — улыбнулся в ответ Егор. — А вы как?

Председатель нахмурился:

— Задело, кажется. Ногу почти не чувствую. Но без крови, даже раны нет. Странно, я всё осмотрел. Хоть бы синяк какой-нибудь!

— Может, краем зацепило, — предположил Егор. — Меня в упор расстреливать собирались. Спасибо вам, что вовремя вмешались. Я же не знал, что так получится.

— Да, всё предусмотрели, только вот паршивую овцу не учли. — Он пнул валявшегося на земле предателя. Тот глухо замычал. — Ну-ка, давай посмотрим, что это за гад. — Он отложил ружьё, кряхтя и отставив в сторону несгибающуюся ногу, нагнулся и перевернул лежавшего. Всмотрелся ему в лицо.

— О, да это же не наш! Точно — не наш, не из Николенек! Постой-постой, да ведь это тот, с «Москвичом», что об иконах расспрашивал.

Егор тоже наклонился. Вышедшая из-за туч луна позволяла разглядеть незнакомца. На земле лежал не тот, лохматый, которого он просил помочь вытащить застрявшую машину. Наверное, второй, что сидел рядом.

Председатель попросил:

— Помоги! — и стал расстёгивать ремень на брюках.

— Это зачем? — удивился Егор.

— А мы его сейчас свяжем. Не дай бог очухается — опять драться полезет. Здоровый, дьявол. Думал, он тебя придушить успеет, пока я доковыляю. Я за ним шёл, следил, где спрячется. Только сейчас, с моею ногою, разве успеешь? А потом мы его в милицию сдадим. Пусть судят паразита. Это же надо удумать — своих каким-то залётным обезьянам продать! Да чего подлые люди встречаются!

Вдвоём они стянули предателю руки за спиной, подтащили к дереву и посадили, прислонив к стволу. Потом Егор похлопал его по щекам — приводил в чувство. Тот действительно очнулся, открыл глаза. Взгляд, сначала мутный, прояснился, появилось осмысленное выражение.

Председатель присел перед ним, поудобнее устроил ногу.

— Ну, давай поговорим, голубь. Только начистоту, без вранья. Иначе пеняй на себя, плохо будет. Ты теперь вроде бы как вне закона. За тебя нас и под суд-то не отдадут. Усвоил?

Предатель медленно, с трудом кивнул. Шишку на затылке было видно и в темноте — величиной чуть ли не с кулак.

— Что вы с дружком своим у нас в селе делали?

Предатель разлепил губы, сказал хрипло:

— Иконы искали старые, они сейчас стоят много. Западники бешеные бабки платят. И наши шизики гоняются. Вот и застряли в вашей дыре. Кто ж знал...

Егор перебил его:

— А откуда про «зайцев» узнали?

— Мужик, у которого мы остановились, бабе своей трепанулся.

Председатель восхитился:

— Вот зараза Митрофаныч! Договорились ведь — жёнам ни слова!

Егор продолжал допрос:

— Зачем им «зайцы» нужны?

— Не знаю я. У них война какая-то идёт. Эти «зайцы» — враги. Они сначала нас на понт взять пытались. Рассказывали, как это будет плохо, если «зайцы» нас захватят и всех в рабство загонят. Мы с Вареником их, конечно, оборжали и сказали, что задаром пусть им милиция Землю от «зайцев» хищных защищает. Ну, они побухтели и бабок кучу отвалили — авансом. Пообещали ещё, если найдём, у кого эти их враги прячутся.

— Что они намеревались сделать с «зайцами», когда найдут?

— Говорили вроде бы, что убьют, чтобы свои не выручили, а там кто их знает.

Председатель вмешался:

— Они сказали, что убьют, а вы всё равно продали? Да не только их — целое село! Что теперь делать? Как врезал бы, гадюка! — и он замахнулся на яйцеголового ружьём. Тот втянул голову в плечи.

— Ладно, — Егор остановил ружьё. — Давайте к дяде Саше двигаться. Надо решать что-то. Теперь пришельцы знают, где искать. Вы никого из них не подстрелили?

— Так ведь он там лежит! Тот, который в тебя целился. Я когда пальбу открыл, этот, — он указал на пленного, — сразу на землю упал, в первого я попал, а второй несколько раз по мне выстрелил и сбежал. Вояки, я тебе доложу, никудышные. Кто же своих бросает? Я не смотрел, что с тем. Может, и не убил — по ногам ведь целил.

— Надо пойти посмотреть, — решил Егор. — Давайте, на меня обопритесь. И ты вставай! — это уже предателю.

Кое-как они добрались до дороги. Оставив яйцеголового под охраной председателя, Егор подкрался к «Жигулям». Пришелец действительно лежал около них, там, где упал. Товарищ бросил его. Егор осмотрел всё вокруг, помня об оружии «монахов», и у колеса поднял отлетевший туда пистолет не пистолет, какой-то механизм, явно предназначенный для стрельбы. Разбираться с ним не стал, отложил на потом, сунул в карман и склонился над пришельцем. Тот был жив, но без сознания, дышал прерывисто и тяжело.

Теперь предстояло решить — как доставить и пленного и раненого одновременно. Егор понял, что своими силами им этого не сделать, сходил к ближайшей засаде и позвал сидевшего там человека.

Выдержка у членов отряда самообороны оказалась железной. Услышав выстрелы, но помня о приказе председателя: пост не покидать, — ни один из них приказа не нарушил.

Жена председателя еле сдержала крик, когда увидела его, бледного, волокущего ногу, опирающегося на Егора. Но быстро успокоилась — крови ведь не было. Председателя уложили на постель, пристроили поудобнее ногу. Он сопротивлялся и шумел, требовал, чтобы с ним не возились, а занялись бы пришельцем. «Монах» действительно оказался ранен в ногу, рука председателя с годами твёрдости не потеряла. Рана была пустяковой, пуля только вскользь задела, и без сознания пришелец был скорее от шока, а не от потери крови. Кстати, кровь была обыкновенной, красной. Жена председателя, перевязав «монаху» ногу, решила расстегнуть плащ у того на груди, и... теперь уже пришлось приводить в чувство её!

Сдвинув капюшон, она взялась за застёжку, начала вертеть её, и от неосторожного движения с лица пришельца сползли чёрные очки, а вместе с ними и всё лицо, которое оказалось умело сделанной маской. Настоящее же лицо «монаха» и лицом-то назвать можно было с огромной натяжкой. Напоминало оно свиное рыло, поросшее редкими черными волосами, с круглыми, лишенными век глазами. Увидев это, жена председателя охнула и осела на пол в обмороке. Егор и мужик из засады в растерянности стояли над лежавшими на полу пришельцем и женой председателя и не знали, что делать.

Хладнокровия не потерял один председатель. С постели он скомандовал мужику:

— Петрович! Воды принеси и побрызгай ей в лицо!

Петрович метнулся в коридор. Егор, вглядываясь в «рыло» пришельца, думал: «Пусть теперь мне только скажут, что разумные существа во всей вселенной должны походить на человека!»

Вода подействовала. Жена председателя открыла глаза, потом села. Вспомнив же, что произошло, она, не вставая, стала пятиться к стене, стараясь не смотреть на «монаха».

Егор отобрал у Петровича кружку с водой и повторил процедуру приведения в чувство с пришельцем. Брызги воды подействовали на инопланетянина так же, как и на жену председателя. В круглых глазах появилось осмысленное выражение. Пришелец обвел комнату взглядом, попытался вскочить, но со стоном рухнул на пол. Сознание в этот раз он не потерял. Полежав какое-то время, «монах» попросил:

— Помогите сесть. Так мне будет легче разговаривать.

Егор кивнул Петровичу: «Давай!» На Петровича, мужчину, по всему видно, опытного и ко всему привычного, внешний вид пришельца никакого шокирующего воздействия не оказал. Совершенно спокойно он помог «монаху» приподняться и прислониться к ножке стола. Егор вспомнил об оружии, достал из кармана стреляющую машинку, надеясь, что в случае надобности как-нибудь сумеет из нее выпалить.

Пришелец, увидев оружие, сказал:

— Уберите. В нем нет нужды. К тому же это только парализатор с кратковременным периодом воздействия.

Странно было видеть, как он произносит русские слова. Лицо его, лишенное мимики, оставалось неподвижным. Голос был бесстрастным, но Егор мог поклясться, что в нем слышалась ирония.

С кровати подал голос председатель:

— Так что, нога у меня не навсегда покалеченная?

— Нет, — ответил пришелец. — Действие заряда рассчитано максимум на час.

— То-то я чувствую, что она ныть начинает.

Егор все же парализатор не убрал, решив, что хватит и часа, если что.

— Ну, поговорим начистоту? — спросил он «монаха».

— Мне больше ничего не остается, — просто сказал тот. — И хотя это строжайше запрещено, я думаю, обстоятельства складываются так, что придется рассказать вам всю правду.

— Вот-вот, — сказал председатель. — Давно пора.

— Но сначала, — продолжал пришелец, — я хотел бы, чтобы вы кое-что посмотрели. У вас есть видеоаппарат?

— Это телевизор, что ли? — спросил председатель.

— Да, — подтвердил пришелец. Он покопался в глубине плаща и достал маленькую коробочку черного цвета. Егор нервно повел стволом парализатора.

— Ну-ну, — сказал пришелец, — не делайте глупостей. Нажмете еще случайно. Тогда я ничего не смогу объяснить. Подключите этот аппарат к антенне вашего телевизора.

Егор взглядом показал Петровичу: «Присмотри за ним!», — взял кубик и направился к стоявшему на тумбочке «Рекорду», кокетливо прикрытому кружевной салфеткой. На боковой грани кубика имелся выступ, который в точности подошел к антенному гнезду телевизора.

— Подсоединил, — сказал Егор. — Что дальше?

— Включайте.

На экране сквозь туман проступили очертания огромного шара, «Земля», — подумал Егор, но тут же понял, что ошибается. Очертания материков были совершенно иными.

— Жаль, что изображение черно-белое. В цвете это впечатляет сильнее. У вас примитивная техника,— сказал пришелец.

— Есть и цветные телевизоры, — оскорбился на кровати председатель.

Некоторое время картинка не менялась. Планета спокойно плыла в космосе. По ее поверхности скользили облака, но в разрывах между ними ничего особенного видно не было: горы, реки, моря.

В левом углу экрана появилось несколько светлых точек. Они росли, количество их увеличивалось, и вот уже стало видно, что это огромная армада космических кораблей приближается к планете. Преобладали «летающие тарелки», но были и шары, и пирамиды, и вообще какие-то немыслимые конструкции.

Не задерживаясь, армада устремилась к поверхности планеты, плавно ныряя в ее атмосферу.

Картинка сменилась. Теперь снимали с Земли. Прекрасный город раскинулся на берегу залива. Высокие белые здания среди густых парков. Город несколько напоминал Рио-де-Жанейро. Только растительности было побольше и над городом не стояла, раскинув руки, гигантская статуя Христа.

Улицы были полны народа. Существа, очень напоминавшие людей, почти неотличимо на них похожие, толпами собирались на площадях. Все смотрели вверх, очевидно, предупрежденные о прибытии кораблей. И вот они появились. Тяжело и в то же время грациозно десятки их опускались на город.

— А почему нет звука? — спросил председатель.

— Несовпадение параметров аппаратуры. Я же говорил, что у вас примитивная техника.

— Это еще неизвестно, у кого она примитивнее,— опять обиделся председатель.

А на экране происходило странное и страшное. Из опустившихся космических кораблей хлынули колонны... «зайцев». Да, тех самых «зайцев», которых приютил дядя Саша. Только эти были, кажется, побольше ростом. И они были вооружены.

Через пятнадцать минут большая часть жителей города была уничтожена. Оружие «зайцев» разило без промаха. Тот, в кого попадал луч, исчезал в яркой вспышке, и на этом месте еще несколько секунд расплывалось блеклое облачко то ли пара, то ли дыма...

Оставшихся в живых загнали в несколько шаров-звездолетов, которые тут же взлетели и исчезли в небе. Город был захвачен. Можно было предположить, что по всей планете сейчас происходит то же самое.

— Выключи, — сдавленным голосом сказал председатель и выругался. Жена его тихо плакала в углу. Даже у невозмутимого Петровича на скулах играли желваки. Егор с трудом разжал стиснутые челюсти и шагнул к телевизору.

— Там мы не успели, — сказал пришелец. — Вас должна была ожидать такая же судьба. Только благодаря нашему заслону они не прорвались. Этот космический корабль попал сюда случайно и был сбит. Идет большая война. Вы не участвуете в ней впрямую, но не можете не понимать, на чьей стороне вы находитесь. Поэтому отдайте нам их.

Все молчали.

— Нет, — сказал наконец председатель.

— Но почему? — пришелец попытался встать, застонал и снова опустился на пол. — Почему?

Председатель сел на кровати, несколько раз согнул и разогнул бывшую до этого неподвижной ногу.

— Что вы с ними сделаете? — спросил он.

— Уничтожим, разумеется, — в голосе пришельца не было сомнения.

— Вот поэтому — нет, — сказал председатель.

— Вы сумасшедшие! К ним нельзя проявлять ни малейшей жалости! Да они и секунды бы не колебались!

— Они — да. Мы это видели. Но те, что у нас, — дети. Они за отцов не отвечают.

— Какая разница: взрослые, дети? Это заложено у них в генах! Они существуют для того, чтобы убивать, как вы этого не понимаете?

— Нет, — сказал председатель. — Мы можем долго разговаривать, но все это бесполезно. Вам трудно нас понять. Мы и сами не всегда понимаем себя. Но одно я знаю точно. Если я сейчас отдам вам их, зная, что вы с ними сделаете, то никогда в жизни себе этого не прощу. И поэтому буду защищать их от вас любыми средствами.

— Хорошо, — сказал пришелец. — Вы — это еще не все жители планеты. Зовите своих людей, и мы спросим у них. Я верю, что разум возобладает над эмоциями. Зовите, зовите, вам ничего не угрожает с нашей стороны, должны были бы уже понять. Ведь у нас даже оружия против вас нет, кроме этих маломощных парализаторов.

— Ну хорошо, — решился председатель. — Егор, дай мне его пистолет и сходите с Петровичем, народ соберите. Только пусть у дома Ивановича кто-нибудь останется. На всякий случай.

В окно постучали. Когда стук раздался снова, уже сильнее, его наконец услышали и умолкли.

— Совсем об охране забыли, — сказал председатель. — Егор, посмотри, кто это.

Егор взял двустволку и вышел. Под окном стоял лохматый — второй из искателей икон. Егор поднял ружье.

— Что надо?

— Я парламентер, — угрюмо сказал лохматый.

— Чего? — удивился Егор.

— Парламентер я. Для переговоров пришел.

— Для каких переговоров?

— Да эти меня послали. Веди к вашему главному.

Егор немного поколебался, не дать ли этому парламентеру сразу в ухо, но потом махнул стволом:

— Пошли.

В комнате курили. «Парламентер» как-то сразу определил, что главный тут председатель, и сказал, обращаясь только к нему:

— Велели передать, что если вы ихнего отдадите, то они вашего отпустят.

— Какого нашего? — не понял председатель.

— Ну этого, с мотоциклом, здорового.

Егор увидел, что под глазом у лохматого расплывается большой синяк. «Молодец, Петр Серафимович!» — подумал он.

— Неужели Петька не прорвался? — поразился председатель.

— У него мотоцикл не завелся. Я к нему подошел, а он драться... — грустно сообщил лохматый.

— Мы предусмотрели этот ваш ход, — сказал пришелец. — Ни один двигатель сейчас здесь работать не может. И связи не должно быть.

— Техника, значит, передовая? — неприятным голосом осведомился председатель.

Пришелец промолчал.

— Так что же вы с вашей техникой не придете и не заберете «зайцев»? — не отставал председатель.

— Неужели вы не понимаете, что мы не можем применять к вам силу? — устало сказал пришелец. Он, видимо, уже понял, что ничего из его затеи не получится. Два часа дебатов ни к чему не привели. Фильм, показанный еще раз, теперь уже всем, впечатление произвел. Тихо матерились, расспрашивали пришельца о подробностях войны. Тот немногословно отвечал. Но когда он повторил свою просьбу, а председатель добавил о судьбе «зайцев» в случае выдачи их «монахам», то тихо материть стали пришельца. Не в лицо, конечно, а в сторону, но так, что понятно было, кому адресовано.

Все «зайцев» видели, все знали, что это дети, которых судьба случайно занесла в гущу военных действий. А потому и двух мнений быть не могло: дети-то здесь при чем, если отцы воюют?

— Ладно, — сказал председатель, — хватит разговоры разговаривать. По-моему, все ясно. Что нас защитили — земной поклон вам и спасибо. Но детишек на погибель мы вам не отдадим. И это наше последнее слово. Так, товарищи?

Товарищи одобрительно загудели.

— Всё, закругляемся! — подвел черту председатель. — Как обмен пленными будем производить?

— Помогите добраться до машины, где меня ранило, — сказал пришелец. — Я сообщу своим о вашем решении. Планету мы будем прикрывать по-прежнему, но ваш населенный пункт будет под особым контролем.

— Это пожалуйста, — сказал председатель. — Только не пытайтесь какую-нибудь каверзу устроить. Сразу вас предупреждаю, чтобы потом неприятностей не было.

Пришелец молча кивнул и стал засовывать в плащ телекубик и ненужные теперь маску и очки. Егор протянул ему парализатор.

Петрович и Егор, по-пионерски сплетя руки в сиденье, несли раненого пришельца. Тот обнимал их за плечи. Светало, и единственная улица села была видна из конца в конец. В отдалении у «Жигулей» стояли несколько фигур в черных плащах и среди них злой и растерянный Клюев.

— Может быть, это и к лучшему, — сказал вдруг пришелец, ни к кому особенно не обращаясь. — Эти дети могут со временем стать связующим звеном. Хотя многим у нас эта мысль очень не понравится...

— Ничего, — сказал Егор, — привыкнут!

Больше они не разговаривали. Молча передали его товарищам, молча забрали Клюева и, холодно раскланявшись. разошлись. Отряд самообороны стоял поодаль, наблюдал.

Клюев возбужденно заговорил:

— Я им ничего не сказал! Письмо съесть успел, фотографии порвал. А кассету они не нашли.

— Нормально, Петр Серафимович, — улыбнулся Егор. — На память тебе останется.

Вернулись сначала все к дому председателя. Петрович вывел из кладовой сидевшего там яйцеголового.

— Вареник! — заорал тот, увидев своего компаньона. — Вареник! Бабки-то — фальшивые!

— Как? — опешил тот.

— Так! Номера одинаковые!

— Брешешь! — взревел Вареник, таща из-за пазухи толстенную пачку сотенных купюр.

Да, номера на всех банкнотах были одинаковыми. Пришельцы, видимо, не очень разбирались в валютно-финансовых делах землян. Это Егор обнаружил сразу же, вернувшись со встречи с «монахом». И злорадно сообщил потом пленному яйцеголовому. Тот уже немного пришел в себя от пережитого потрясения. А вот на Вареника сейчас посмотреть было одно удовольствие. Лицо его пошло красно-синими пятнами, он задыхался, словно получил сильнейший удар под ложечку.

— Так, — обратился к ним председатель, — даю вам десять минут. Если после этого времени вы все еще будете в пределах села — прикажу стрелять, как в диких зверей. Ясно? Марш!

Спекулянты бросились бежать по улице.

Егора дернули за рукав. Рядом стоял Денис с «зайчонком» на руках.

— Пап, — сказал он, — все хорошо?

— Да, — ответил Егор. — Все оч-чень хорошо!

Денис заулыбался:

— Смотри, что Васька уже знает!

— «В лезу родзилась елодчка!» — зачирикал «зайчонок» Васька.

— Ну, молодец! — сказал подошедший председатель. — Подрастешь — в школу ходить будешь!

— Заберут их у нас! — сказал Егор.

— Кто? — встревожился председатель. — Эти, что ли?

— Да нет. Ученые, медики...

— Ну да, — сказал председатель. — От космических отстояли, а уж от своих-то и подавно отстоим!

Олег КОСТМАНИЗБЫТОЧНОЕ ЗВЕНОРассказ

Место для засады было выбрано как нельзя лучше. Из укрытия великолепно просматривалась полого спускающаяся к воде полянка, окруженная плотной стеной корнуэлльских джунглей. Чук поудобнее расположил свой охотничий лучемет — так, чтобы обеспечить максимальный сектор обстрела, и повернулся к Мэрфи.

— Сейчас вы увидите этих красавцев...

— Надеюсь, наше знакомство не будет слишком близким?

— Разумеется...

Полянка, на которой устроили засаду Чук и Мэрфи, была излюбленным местом водопоя корнуэлльских тигров. Близился час, когда эти огромные прекрасные звери, оглашая окрестности победоносным ревом, от которого все живое обращалось в бегство, потянутся один за другим к озеру.

Мэрфи чувствовал себя препаршиво. Он все время ворочался, то и дело меняя положение рук и ног, но никак не мог найти позу, в которой было бы удобно оставаться неподвижным. Высшего качества скафандр, изготовленный по индивидуальному заказу, все равно казался чересчур жестким и сковывающим тело. Дернул же его черт на эту охоту! Сидел бы сейчас на базе, тянул в баре коктейли или плескался в свое удовольствие в бассейне...

Лично Джеймс Мэрфи, вице-председатель совета директоров компании «Спейс сафари» (бюро и филиалы на шестнадцати планетах), не видел в охоте ровно ничего увлекательного. Азарт выжидания и преследования даже самого экзотического зверя был для него глубоко чуждой стихией. Гораздо более интересным и, кстати, несравнимо более полезным занятием он находил захватывающую дух биржевую игру, в которой были и риск, и точнейший расчет, и мгновенный непредвиденный маневр, и неизвестность конечного результата... Вот что было истинным сафари, достойным делового человека!

Продолжая беспрестанно ворочаться, он уже сто раз успел проклясть все на свете за то, что поддался на уговоры служащих корнуэлльского бюро компании и отправился на эту дурацкую охоту. Разумеется, вконец одичавшие вдали от центров цивилизации идиоты сделали все возможное, чтобы досыта ублажить прилетевшее начальство прелестями местной экзотики и вымотать из него таким образом последние силы...

Самобичевание Мэрфи длилось бы, наверное, очень долго, если бы его не прервал вдруг резкий возглас Чука:

— Идут!

Черт бы побрал все эти экзотические создания, а заодно с ними и проводника-инструктора корнуэлльского бюро Тэдди Чука! Мэрфи неуклюже замер и воззрился на полянку, куда стремительно выскочили два тигра.

Сильные огромные звери, внушающие страх всей живности планеты, сейчас являли собой зрелище почти идиллическое. Это были самец и самка, охваченные брачной игрой во всем ее буйном неистовстве и великолепии. Их гибкие и грациозные, несмотря на внушительные размеры, тела то высоко взвивались, пересекая в гигантском прыжке чуть ли не всю поляну, то трепетно замирали, приникнув к самой земле. И даже громоподобное рычание звучало сейчас как нежная серенада.

Это было настолько впечатляющее зрелище, что раздражение, владевшее Мэрфи, мгновенно ушло куда-то, уступив место искреннему восхищению. Вице-председателю доводилось видеть чучела корнуэлльских тигров. Великолепная шкура одного из них уже несколько лет украшала стену его гостиной в ряду прочих диковинных трофеев, добытых на разных планетах инструкторами компании. Но что такое шкура или чучело в сравнении с живым зверем! Мэрфи от души залюбовался мягкими и одновременно величественными движениями прекрасных животных: такие звери невольно заставляли уважать себя.

— Послушайте, Тэдди, — дотронулся он до Мука, — неужели мы станем бить их в этот... гм... священный момент?

— Это самый подходящий момент, шеф! — отозвался проводник-инструктор. Он сейчас почему-то говорил еле слышным хриплым шепотом, хотя связь осуществлялась по радио, и за пределами шлемов ничего не было бы слышно, даже закричи он в полный голос. — Это самый подходящий момент. Нам здорово повезло: они заняты только друг другом и утратили всякую осторожность! Берите на себя самца, смотрите, какой изумительный экземпляр! А я вас подстрахую, а потом достану самочку...

— Знаете, Чук, я все же не буду... Если хотите, считайте этих красавцев вашим личным трофеем...

— Дело хозяйское, шеф! — Чук затаил дыхание и тщательно прицелился. Лучемет был гуманным оружием: он убивал мгновенно и практически безболезненно. Поэтому, как только полумрак густых джунглей разорвали две яркие короткие вспышки, Мэрфи и Чук вышли из засады и направились к поляне.

Вице-председатель медленно обошел неподвижно лежащих гигантов. Да, Чук меткий стрелок, надо отдать ему должное. Шкуры ничуть не испорчены. Чувства, ненадолго проснувшиеся было в душе Мэрфи, вновь уступили место трезвому реализму делового человека. Сейчас он уже не любовался тиграми, а лишь оценивал их — так же, как любой товар, поставляемый фирмой. Дело было сделано — величественные звери лежали у его ног, и он теперь думал, насколько смогут возрасти прибыли «Спэйс сафари», когда людям ничто не будет мешать воспользоваться корнуэлльским гостеприимством в полную меру.

Примерно в миле отсюда Чук и Мэрфи оставили свой гравиплан. Чук отстегнул крышку устройства дистанционного управления, дал аппарату команду «На взлет!» и включил радиомаяк, ориентируясь на который, машина должна была отыскать их.

Мэрфи с нетерпением ожидал появления гравиплана. Он был чрезвычайно доволен, что это ни к черту ненужное ему сафари наконец-то осталось позади и теперь предстояло возвращение на базу с ее баром, бассейном и почти домашним комфортом.

Но не успела еще плоская платформа аппарата показаться из-за окружавших поляну деревьев, как Чук резко толкнул Мэрфи на землю и тут же сам упал рядом с ним.

— Что ты делаешь? — сердито закричал Мэрфи.

Вместо ответа проводник-инструктор показал рукой в сторону озера. Мэрфи приподнял голову, и глаза его вмиг округлились и остекленели: ничего подобного ему видеть не приходилось. Но комментариев не потребовалось — Джеймс сразу понял, что это такое. Застилая горизонт, на них надвигалась огромная туча корнуэлльской саранчи.

* * *

Корнуэлла — это имя дала планете экспедиция, первой совершившая на нее посадку. Такова была традиция: как когда-то, в давно минувшие века, испанские конкистадоры, проникая в Новый Свет, заполняли географические карты завезенными с родины названиями, так и сейчас люди Земли, достигнув новой планеты, именем для нее обычно избирали название земной местности — в память о далеких родных местах.

Сказать, что Корнуэлла была планетой земного типа, — значило ничего о ней не сказать: из всех известных планет ни одна не была так близка по своим характеристикам к Земле. Прибывая сюда, космонавты не чувствовали никакой разницы — ее могли отметить только приборы. Лишь год, примерно вчетверо превышающий земной, да еще отсутствие на ночном небе лунного диска напоминали колонистам, что они находятся в чужом мире.

Казалось, Корнуэлла только и ждала появления землян. Девственные леса, чистейший, напоенный сказочными ароматами воздух, реки и озера, манящие прохладной прозрачной водой, — такого не было больше нигде. Все на планете располагало к тому, чтобы немедленно начать ее массовую колонизацию, которую можно было вести безо всякой предварительной подготовки.

Всё — кроме корнуэлльской саранчи.

Немного водилось на осваиваемых планетах существ, в адрес которых постоянно сыпалось бы столько экспрессивно окрашенных выражений. Казалось, эти твари были специально созданы для того, чтобы причинять колонистам как можно больше неудобств.

От них чрезвычайно трудно было защититься — насекомые умудрялись проникать даже в, казалось бы, надежно изолированные помещения и сооружения. И каждая проникшая особь становилась буквально стихийным бедствием: не удовлетворяясь богатейшим ассортиментом местной флоры и обилием всякой падали, эти на редкость прожорливые существа в качестве экзотических деликатесов с восторгом приняли совершенно несъедобные земные материалы. Безостановочно работающим жвалам корнуэлльской саранчи могли противостоять лишь металл, космобетон и стекло. Все остальное пожиралось с превеликим аппетитом и безо всякого разбору. И поэтому то и дело допускали фантастические ошибки ЭВМ, падали гравипланы, выходили из строя исследовательские и промышленные роботы. Два раза из-за саранчи произошли серьезные аварии даже на космических транспортах!

Колонисты сбивались с ног, стремясь защитить от зловредных созданий жилье и технику. Были испробованы все мыслимые способы. Но репелленты оказывались неэффективными, а инсектициды, прежде чем уничтожить саранчу, губили других животных и растения. В конце концов пришлось уйти в глухую защиту: строить жилища с двойными-тройными стенами и несколькими герметическими тамбурами. А вне помещений и шагу нельзя было ступить, не закупорившись наглухо в скафандре, — иначе встреча с саранчой могла закончиться достаточно печально.

Нет, насекомые не были хищниками и ни разу на человека не напали. Они вообще сами ни на кого не нападали. Но корнуэлльская саранча была надежно защищена и от всякого вмешательства в свою жизнь. Любое проявление интереса к себе насекомые всегда готовы были погасить маленькой капелькой едкой ядовитой жидкости, выстреливаемой особыми железами. Это действенное средство заставляло зверье относиться к саранче с должным почтением и позволяло ей обитать на планете повсеместно и в несметных количествах.

На землян ее оружие действовало еще сильнее, чем на местных животных.

Конечно, косморазведчики, монтажники, геологи, представители других пионерских профессий, привыкшие относиться к ежедневно подстерегающим их опасностям как к вещам совершенно естественным, успешно трудились на Корнуэлле: на многих других планетах им приходилось жить и работать в куда более тяжелых условиях.

Но о массовой колонизации тех планет и речи быть не могло. А здесь, наполняя бассейны голубой водой идеальной чистоты и свежести и закачивая в помещения ароматный, ласкающий легкие воздух Корнуэллы, многие задумывались о том, какие блага ожидали бы колонистов, не будь на планете этих отвратительных насекомых.

* * *

Живая туча, плотная и тяжелая, как будто она состояла не из миллиардов и миллиардов почти невесомых существ, а являла собой единый, чудовищно гигантский организм, надвигалась все ближе. Мэрфи привстал и застыл, словно в столбняке, не в силах ни отвести от нее взгляда, ни пошевелиться.

— Падайте же, черт возьми, падайте, вжимайтесь в землю! — орал срывающимся голосом Чук. Конечно, против шлема и скафандра саранча бессильна. Но стоять так, подставив себя скопищу этих тварей, — тоже удовольствие небольшое. А Мэрфи все стоял как загипнотизированный, и Чук даже не мог понять, слышит он его или не слышит. Наконец вице-председатель все же справился с охватившим его оцепенением и рухнул ничком, инстинктивно обхватив руками голову.

«Ну, слава богу, — с облегчением перевел дух инструктор. — Только зачем он обхватил голову — лучше бы отвел руки подальше от туловища, а то еще раздавит, неровен час, эту мразь! Да что взять с человека, который и охотится-то, по всему видать, первый раз в жизни! Ладно, хоть упасть успел вовремя...»

Стая накрыла их — стало почти совсем темно. Тысячи насекомых садились на охотников, ползали по ним, покрывая скафандры сплошным слоем тел, взлетали, уступая место следующим тысячам. Казалось, нашествию не будет конца. Прямо перед прозрачной лицевой частью шлема Мэрфи копошились десятки этих отвратительных тварей. Словно через увеличительное стекло, видел он их мельтешащие мохнатые лапки, подрагивающие крылья, членистые, чуть пульсирующие тела и вызывающие почему-то особенное отвращение большие, в полголовы, жвала, беспрестанно движущиеся в поисках, чего бы еще сожрать.

Через плотный скафандр было невозможно ощутить присутствие саранчи — Мэрфи это понимал. Но ему казалось, что каждой своей клеточкой, каждым волоском на коже он чувствует быстрые прикосновения цепких холодных лапок. Все тело вице-председателя покрылось пупырышками, как от озноба, и Мэрфи почувствовал, что его вот-вот стошнит.

Чук, очевидно, почуял что-то неладное.

— Ради всего святого, не двигайтесь! — заорал он. — Упаси вас бог раздавить хоть одну тварь!

И, словно оправдываясь за то, что не сумел уберечь начальство от такого неприятного происшествия, добавил:

— Утром я запрашивал управление спутникового слежения, но там дали хороший прогноз: никакой стаи в этих местах они не засекли.

— Расскажите об этом прогнозе саранче — она о нем не знала и поэтому прилетела, — резко ответил Мэрфи. Как ни странно, крик Чука вернул ему самообладание. Он постарался сосредоточиться на мысли об абсолютной неподвижности. Предупреждение инструктора было нелишним. Мэрфи знал, что если ядовитая пакость раздавленных насекомых попадет на скафандр, то по прибытии на базу и ему, и Чуку, и гравиплану предстоит пройти очень серьезную и длительную обеззараживающую процедуру, а скафандры в специальных герметических мешках придется зарыть глубоко в землю.

И Мэрфи снова подумал о том, как хорошо станет на Корнуэлле и какие грандиозные перспективы откроются для «Спэйс сафари», когда здесь удастся избавиться от саранчи.

Думать об этом он имел достаточные основания: цель визита вице-председателя как раз и состояла в руководстве операцией по окончательному решению саранчовой проблемы.

Это было дело, достойное организаторских талантов Мэрфи!

«Спэйс сафари», слава богу, компания не из последних. И все же ей одной таких масштабов операция оказалась бы не под силу. Но разве не в тысячи раз больше были заинтересованы в истреблении саранчи гиганты делового мира — те, кому она стояла поперек горла особенно сильно? Мэрфи рассчитал точно: стоило ему сделать лишь первый шаг, как от могущественных помощников отбоя не стало.

Конечно, они видят в «Спэйс сафари» лишь серенькую лошадку-ширму. Ну и на здоровье! Мэрфи окажется хитрее их — именно его компания станет, да и сейчас уже является мозгом и знаменем предстоящей операции. И пусть они потом берут свое — кесарю кесарево. Корнуэлла, очищенная от саранчи, принесет им огромные прибыли. Но и «Спэйс сафари» от своего уже тоже не отступится!

К тому же за инициативу положено платить сразу, не дожидаясь конечного результата. И поэтому после недолгих переговоров компаньонов на одной малопосещаемой планете Ассоциация межзвездных сообщений любезно предоставила клиентам «Спэйс сафари» значительную скидку на всех своих линиях, а на ряд фирм, координируемых «Старз инжиниринг», была возложена задача оказать инициативе Мэрфи всестороннюю поддержку.

Для начала — чтобы обосновать необходимость ликвидации насекомых — требовались самые подробные и полные данные о них. Думаете, легко было заполучить крупнейших светил космобиологии и заставить их дружно взяться за скрупулезнейшее изучение корнуэлльской саранчи? Да только на осуществлении этой части программы компания бы прогорела дотла! Но необходимая сумма оказалась сущим пустяком для Межпланетной горнодобывающей корпорации: чтобы защитить от саранчи корнуэлльский персонал и оборудование, она даже при нынешнем объеме работ ежегодно тратила вдвое больше. И корпорация охотно взяла на себя финансирование исследовательской программы.

Жалеть о затраченных средствах не пришлось — результаты исследований превзошли все ожидания. Мнение ученых, сформулированное после многих месяцев работы, гласило: корнуэлльская саранча не обеспечивает ни одной функции, связанной с поддержанием существующего биоценоза Корнуэллы. Скорее всего, пришли к заключению исследователи, данное семейство является реликтом прежних геологических эпох, полностью утратившим значение в условиях нынешней экологической системы.

Такое успешное начало Мэрфи даже не снилось: представить в Верховную комиссию по освоению космоса столь безукоризненно авторитетную документацию — это кое-что значило!

...По ушам вице-председателя внезапно ударила замысловатая комбинация отборнейших ругательств, возвратившая его в мир реальности. Он осторожно приподнял голову. Стая уже пролетела — вокруг снова было тихо и спокойно. Однако земля выглядела непривычно странно, хотя в чем именно выражалась эта странность, он пока не мог сообразить. Мэрфи повернул голову туда, где должен был лежать Чук, и увидел на черной земле странной конфигурации зеленое пятно. Он испуганно вскочил на ноги и тут же истерически расхохотался, давая выход нервному напряжению: там, где он только что лежал, открылось точно такое же зеленое пятно примятой травы. И тут до вице-председателя дошло, почему такой странной кажется земля, — вокруг, сколько хватало глаз, не было не единой травинки, ни единого листика — лишь черная, словно мгновенно обуглившаяся, плодороднейшая почва. Трава сохранилась только на тех местах, которые прикрыли, упав на землю, их с Чуком тела. Мэрфи повернулся к лесу, и ужас опять охватил его: плотной зеленой стены джунглей не было и в помине. Словно скелеты каких-то фантасмагорических существ с неведомых планет, из земли торчали неподвижные стволы с мертвыми ветвями, лишенными не только листьев, но и почти всей коры.

...С неба плавно спускался их гравиплан. Значит, с удовлетворением подумал Мэрфи, Чук все это время не забывал фиксировать его высоко над пролетающей стаей, чтобы саранча не проникла в машину. Молодец! Сам Мэрфи и думать о гравиплане забыл.

Проследив взглядом направление, по которому машина шла к земле, Мэрфи наконец разглядел на фоне голых стволов осатанело извергавшего чудовищные проклятия Чука.

— Что случилось, Тэдди? — крикнул вице-председатель.

Чук недоуменно уставился на Мэрфи, и только тут до проводника дошло, что его упражнения в изящной словесности транслируются для всех желающих послушать в радиусе без малого тысячи миль. Все так же бешено кроя всех и вся, он наконец вырубил передатчик.

Отыскать причину, пробудившую в молчаливом проводнике столь яркое красноречие, особых трудов не составляло: она лежала у его ног и являла собой обглоданные саранчой кости двух тигров — все, что осталось от великолепных зверей.

Шкура корнуэлльского тигра! На Земле она стоила примерно столько же, сколько он зарабатывал за год, прозябая на забытой богом и дьяволом Корнуэлле. Конечно, тигров здесь хватало, и бить их он мог хоть каждый день — кто бы это стал считать? Но как отправить шкуры с этой паршивой планеты? Если бы тут был хоть самый завалящий космопорт... Тогда он бы попробовал найти общий язык с кем-нибудь из космолетчиков — дело знакомое и, в сущности, почти без риска. Но орбитального космопорта Корнуэлла еще не имела. Контейнеры с грузом просто выводились небольшими катерами-челноками в космос — навстречу приближающимся транспортным кораблям. Связаться с их экипажами в таких условиях было невозможно. Да и организовать встречу груза в пунктах назначения ему сейчас было не по зубам. Для этого требовалось бы слетать чуть ли не к самой Земле, и, может, даже не один раз. А показываться в тех краях Чуку пока что сильно мешали воспоминания кое о каких фактах его биографии, про которые он предпочитал не слишком распространяться.

И тут этот слюнтяй вице-председатель царственным жестом дарит ему первоклассные шкуры! Подарок в два годовых оклада — такое случается не каждый день! Можно сказать, кредитки межпланетной валютной системы уже оттягивали Чуку карман — должна была получиться приличная пачка... И надо же было, чтобы это саранчовое отродье появилось здесь именно сейчас — не раньше, не позже!

Чук яростно пнул до блеска обглоданный скелет тигра и тяжело взгромоздился на сиденье опустившегося гравиплана. Связь он так и не включил, но Мэрфи видел, как до самой базы беспрестанно шевелились губы проводника, выплевывая слова, о смысле которых догадаться было совсем не трудно.

* * *

Опустившись у комплекса приземистых сооружений — корнуэлльской базы «Спэйс сафари», Чук сразу же заметил стоявший на открытой площадке чужой гравиплан с опознавательной раскраской биокосмической инспекции.

— Опять этот чокнутый саранчовый адвокат явился... Дать бы ему сейчас такого пинка, чтобы без всякого гравиплана улетел к своей биостанции! — Проводник-инструктор все еще не мог примириться с потерей двух великолепных шкур.

— Каждый делает свое дело, Чук. Мы иногда портим аппетит ему, он иногда нам. Такова жизнь... — философски заметил Мэрфи.

Они с утроенными предосторожностями прошли систему защитных тамбуров, сняли скафандры.

— Мистер Мэрфи, вас ожидает зональный комиссар биокосмической инспекции Корнуэллы Джошуа Митт, — бесстрастно провещал в динамиках внутренней связи синтезированный голос электронного секретаря.

Услышав это, проводник-инструктор демонстративно зашагал к своей комнате, всем видом как бы говоря: конечно, начальству виднее, что делать, но раз оно не желает немедленно выставить незваного гостя, так, чтобы он даже дорогу сюда забыл, пусть само с ним нянчится, а у него, Чука, и более важные дела найдутся...

Мэрфи подумал, что если бы не служебный долг, он сейчас именно так и поступил бы, и с чувством официального лица, выполняющего не слишком приятную обязанность, направился в холл к ожидавшему его посетителю.

Утонув в мягком кресле, Митт что-то сосредоточенно писал. Он провел здесь уже довольно много времени: на столике рядом с креслом лежало несколько убористо исписанных листов. «Со сдвигом — он и есть со сдвигом, — подумал Мэрфи. — Ну кто же в наше время фиксирует информацию таким прадедовским способом?»

— Я смотрю, вы не любите терять времени, — изобразив любезную улыбку, Мэрфи преувеличенно-радушным тоном приветствовал гостя. — Для делового человека это весьма ценное качество...

— Вы хотите сказать, что мой приезд сюда — заведомо напрасная потеря времени? — комиссар не пожелал принять полушутливый тон, предложенный Мэрфи.

— Ну что вы! Поговорить с умными людьми всегда приятно. Они не так уж...

— Знаете, я неважный дипломат, — не дал закончить вице-председателю Митт. — И вам прекрасно известно, что приехал я сюда отнюдь не для обмена комплиментами. Через несколько дней вы начнете вашу операцию — первые стаи саранчи уже тронулись в путь...

— С одной из них мы только что имели очень милое, я бы сказал, незабываемое свидание...

— Извините за резкость, но не стройте из себя клоуна — вам это не идет. Я прекрасно вижу все неудобства, создаваемые для колонистов саранчой...

— Рад обнаружить в вашем лице еще одного единомышленника...

— Но поймите же вы — как бы она нам ни досаждала, мы не имеем права так радикально вмешиваться в жизнь чужой планеты! Да и чисто по моральным меркам то, что вы намерены предпринять,— бесчеловечно. Иного слова я просто не нахожу...

— Ах, какие нехорошие дяди служат в «Спэйс сафари»! Прилетели на чужую планету, не угодили им местные таракашечки, и они взяли и тут же — трах-бабах! — и всех их укокошили! — Мэрфи почувствовал, что, кажется, уже начинает терять терпение. — Извините, я отвечу любезностью на любезность: это вы не стройте из себя... ну, скажем, ребенка. Вы же отлично знаете: операция санкционирована Верховной комиссией, а решение об этом было принято только после тщательного исследования, проведенного авторитетнейшими учеными. Сколько раз мы будем говорить об одном и том же...

— Никакой авторитет не может гарантировать правильности сделанных учеными выводов...

«Опять двадцать пять! Честное слово, легче убедить в чем-то робота с поврежденными логическими цепями, чем заставить согласиться с очевиднейшими вещами этого упершегося упрямца!»

— Вы здесь знакомы с их отчетом, — начал терпеливо пережевывать набившие оскомину аргументы Мэрфи. — Они проследили все этапы жизни насекомых — в самом прямом смысле слова от яйца. И не нашли ничего, ну абсолютно ничего, что бы указывало хоть на вот такусенькую роль саранчи в биологическом круговороте планеты. Ни сами насекомые, ни их яйца или личинки не являются ни для кого пищей — это раз. Опыление растений они не производят — два. Не участвуют ни в каких симбиозах — три. Не выполняют санитарных функций: жрут прежде всего самую лучшую, самую здоровую траву и листья — это четыре. Могу назвать пункты пять, шесть, семь...

— Я и сам могу назвать их не хуже вашего. Дело-то не в этом...

— А в чем? Какие еще нужны доказательства, что саранча — это всего лишь чудом сохранившийся осколок былых геологических эпох, избыточное звено, аппендикс корнуэлльской эволюции, атавизм, никому и ничему на планете не нужный!

«Нет, все же безграничности терпения Мэрфи можно позавидовать! Кстати, те, из Верховной комиссии, тоже вначале сильно упирались. Как же, мол, так — принцип невмешательства в эволюционные процессы, строжайшая ответственность даже за косвенные последствия действий землян, то да се, пятое-десятое...

Ах, как красиво говорил тогда он, Джеймс Мэрфи, рисуя перспективы избавленной от саранчи прекрасной Корнуэллы — далекой сестры Земли! Какие дифирамбы пел в адрес высокой миссии человечества, несущего свет земной цивилизации в бескрайние просторы Вселенной! Он даже сам слегка поверил, что думает сейчас в первую очередь не о выгоде, а о будущем Корнуэллы. А почему бы и нет? Конечно, он не настолько наивен, чтобы представлять его в безмятежно-розовом цвете. Уроки истории учат только тому, что они еще никого никогда ничему не научили, — спорить с этой истиной он не собирается. А все же вдруг и в самом деле ликвидация саранчи позволит открыть новую страницу истории Корнуэллы, даже, может быть, новую эру в развитии человечества? И чужая планета впервые станет не перевалочной базой, не промышленной зоной или сырьевым придатком с вахтовым населением, а родным домом будущих поколений землян! И это будет благодаря ему, Джеймсу Мэрфи! Да он же тогда возьмет самые крупные дивиденды, какие только можно урвать в беспощадной биржевой игре под названием жизнь!» Эта мысль утроила красноречие вице-председателя. И, поддержанное невидной внешне, но от этого не становящейся менее целеустремленной деятельностью тех, кто все еще оставался в тени «Спэйс сафари», оно принесло желаемые результаты.

Принимая во внимание насущную необходимость для человечества массовой колонизации Корнуэллы, Верховная комиссия по освоению космоса большинством в два голоса санкционировала ликвидацию корнуэлльской саранчи!..

...Джошуа Митт тоже давно уже устал спорить с Мэрфи. Но он упорно продолжал стоять на своем.

— А дело в том, что для ничему и никому не нужного, как вы выражаетесь, атавизма корнуэлльской эволюции саранча слишком надежно приспособлена к любым внешним условиям. Вдумайтесь: совершенная система защиты, невероятная жизнеспособность, универсальность питания, великолепнейшие адаптивные способности... Неужели все это просто так, ни для чего? Для природы подобная расточительность не характерна...

— Дорогой комиссар! Вы путаете причину со следствием. Саранча так прекрасно защищена вовсе не потому, что выполняет какую-то очень важную, непонятную нам функцию. Наоборот, она выжила и не подверглась дальнейшей эволюции именно потому, что выработала в свое время эту самую приспособляемость!

— Однако вас не проймешь!

— Так же, как и вас!

— И все-таки неужели вам никогда не приходило в голову, что роль саранчи в биоценозе Корнуэллы могла остаться нераскрытой из-за однобокого подхода ваших экспертов?

— Думайте, что говорите, — однобокий подход! Да во всем жизненном цикле насекомых не осталось ни единой секундочки, которая не была бы изучена ими вдоль и поперек!

— Вот именно — в жизненном цикле! Ваших консультантов интересовало только то, что связано с жизнью саранчи. Корифеев давили груз привычных представлений, инерция мышления: упаси бог помыслить нечто такое, что не укладывается в рамки стандартных теорий! А ведь все так просто: раз изучение жизни насекомых не дало результатов, может быть, разгадка кроется...

Мэрфи встрепенулся. Слова Митта насторожили его — это было нечто новое, какой-то припасенный под занавес важный козырь. Неужели комиссар все еще надеется, что сумеет переубедить его? Не выйдет! И Мэрфи решительно прервал Митта:

— Ну, знаете, это уж слишком! До такого действительно надо додуматься: искать какую-то мифическую роль, которую якобы играет саранча после собственной смерти! И это говорит биолог! Что за мистика и некрофилия! Какая чушь! А может, вы сейчас заявите, например, что корнуэлльская саранча — это форма разумной жизни? Так говорите прямо, не стесняйтесь — по сравнению с другими вашими заявлениями это будет звучать не так уж нелепо!

— Досужие фантазии — не моя специальность! — вспыхнул в ответ Митт. — Я хочу, чтобы выводы основывались на всех известных фактах и не противоречили ни одному из них. А этого у вас не получается...

— Саранча в сообществе форм корнуэлльской жизни никакой роли не играет — это доказано!

— Живая саранча — верно. Следовательно, напрашивается единственный вывод: какую-то очень важную функцию экологического равновесия Корнуэлла обеспечивает сам процесс ее отмирания! Необходимо разгадать эту загадку. И ни в коем случае ничего против насекомых не предпринимать — вот мое глубочайшее убеждение. Готовящийся удар может вызвать последствия, которые сейчас и представить невозможно!

Мэрфи иронически хмыкнул.

— Мне кажется, — не позволяя больше себя прерывать, с жаром продолжал комиссар, — я нащупал путь к разгадке тайны корнуэлльской саранчи. Поверьте, это важно, необыкновенно важно... Еще немного времени — и я смогу представить твердо установленные факты...

— Немного — это сколько?

— Послушайте! Вы же не меньше моего должны быть заинтересованы в установлении истины. Пока не поздно, распорядитесь отменить операцию... хотя бы отложите ее до следующего цикла размножения... Разве это изменит хоть что-нибудь в масштабах общечеловеческого прогресса?

Вице-председатель еле сдержал улыбку. До следующего цикла — это почти четыре земных года. Человечество, конечно, такой срок переживет. А скольких миллиардов и триллиардов будет стоить эта отсрочка и Межпланетной горнодобывающей, и «Старз инжиниринг», и всем другим, чьими средствами и усилиями должно осуществиться задуманное! Они-то ждать не станут — просто-напросто сожрут «Спэйс сафари» почище всякой саранчи — даже косточек не оставят! И вообще, черт его знает, этого фанатика, вдруг он и в самом деле отыскал какую-то ерунду, на основании которой Верховная комиссия пересмотрит с таким трудом добытое решение! Нет, отступать уже никак нельзя — надо бить его, и бить наверняка!

— А где гарантия, что ко времени следующего цикла я опять не услышу тех же самых слов? И вы снова будете утверждать, что вот-вот подойдете к разгадке тайны. А тайны-то никакой не существует! За ликвидацию саранчи высказались крупнейшие ученые. Я понимаю — для вас их авторитет, конечно, не аргумент. Но должны же что-то значить для вас такие категории, как прогресс, достижение человечеством новых высот, неуклонное стремление вперед... Ведь это же просто смешно: какие-то букашки, о которых, кроме плохого, и сказать-то нечего, для вас важнее, чем судьба человечества! У меня создается впечатление, что именно вы проявляете непростительную однобокость взглядов и полное непонимание наших главных принципов и ценностей. Все ваши попытки сорвать операцию еще получат принципиальную оценку: не забывайте — я облечен полномочиями Верховной комиссии. Их выполнение — мой священный долг и обязанность!..

Митт молча собрал записи, медленно встал и тяжело двинулся к выходу. Мэрфи с облегчением вздохнул: пусть комиссар, если хочет, сам обращается в Верховную комиссию. Даже при самых благоприятных для Митта обстоятельствах указание об отмене операции дойдет до Корнуэллы намного позже, чем все будет закончено.

* * *

На посадочной площадке катеров-челноков кипела напряженная работа. От пакгаузов сплошным потоком тянулись на взлетное поле доверху наполненные контейнерами грузовые гравипланы. У катеров машины останавливались, и не знающие усталости роботы-стивидоры торопились быстрее принять груз на борт. Какая разница, с какой партией и на каком транспорте уйдет он с Корнуэллы, — дорога долгая, там, в космосе, потом разберутся и доставят по назначению. Главное, не задерживать погрузку сейчас!

Прочный прозрачный фонарь герметически закрывал кабину их гравиплана, и поэтому Мэрфи и Чук могли позволить себе наблюдать за царившей вокруг суетой, сняв тяжелые шлемы. У Мэрфи совершенно не было желания попадаться лишний раз кому-нибудь на глаза, и он распорядился поставить машину как можно дальше от пассажирского павильона, укрывшись в тени какого-то пакгауза, едва ли не единственного, из ворот которого к катерам ничего не везли.

Совсем недавно, печально констатировал про себя вице-председатель, Корнуэлла была охвачена оживлением другого рода. Не отсюда лихорадочно старались отправить все, что только можно, а, наоборот, сюда тек возрастающий с каждым днем поток грузов.

Мэрфи саркастически улыбнулся. Уроки Истории учат только тому, что они еще никогда никого ничему не научили, — вот, пожалуй, самый универсальный закон из всех, открытых до сих пор человечеством. Ему вспомнились дни проведения операции — его звездные дни. Никогда в жизни не чувствовал себя Мэрфи таким всемогущим и счастливым. К нему сходились все нити гигантского мероприятия, в его распоряжение были предоставлены все имеющиеся на планете ресурсы, весь персонал Межпланетной горнодобывающей корпорации, «Старз инжиниринг», «Нюклеар траст», десятков других могущественных компаньонов. И во главе каждой группы стояли люди, скафандры которых украшала эмблема его фирмы: два стремительных, как вспышки молний, зигзага — стилизованное изображение букв «SS» — начальных букв слов «Спэйс сафари».

На Корнуэлле тогда бушевала весна — единое для всей обитаемой Вселенной время пробуждения и расцвета жизни. Могучие инстинкты властно будили во всем живом яростную страсть продолжения рода, корнуэлльскую саранчу эти инстинкты окрыляли — в самом прямом смысле слова — и собирали в тучеподобные миллиардокрылые стаи, хотя все остальное время года отвратительные насекомые жили порознь и способностью летать не обладали.

С приходом весны саранча спешила отправиться в зоны размножения. Таких зон на Корнуэлле было около тридцати — территорией от полутора до двух тысяч квадратных миль каждая. Насекомые со всей планеты устремлялись сюда, чтобы только здесь и нигде больше отложить яйца и как можно быстрее снова разлететься, возвращаясь в места, откуда начинался перелет и где им предстояло лишь одно — отмереть.

Что толкало их, свершивших свое биологическое предназначение, на это лишенное всяческого смысла возвращение? Зов предков? Голос крови? Ностальгия? В то время этого никто еще не знал...

Именно в зонах размножения, по плану Мэрфи, насекомые должны были быть уничтожены. Это был самый подходящий момент: локализованные одновременно в сравнительно небольших районах, они становились удобной мишенью. Лучшими вирусологами (программу финансировал «Спэйс нюклеар траст») был выделен биопрепарат, смертельный для саранчи, но абсолютно безвредный для всех остальных форм корнуэлльской жизни.

И так только стаи этих тварей начали концентрироваться в своих зонах, войско Мэрфи вступило с ними в решающее сражение.

Дело было сделано быстро и эффективно. Еще заканчивали оставшуюся черную работу автоматы-бульдозеры, сгребая дохлую саранчу в огромные холмы, еще полыхали эти холмы, озаряя на десятки миль корнуэлльские ночи (расчеты показывали, что такой способ избавиться от тысячетонных разлагающихся масс органики являлся наиболее оптимальным), а люди уже спешили насладиться всем, что отныне дарила им прекрасная Корнуэлла.

Впервые земляне бродили вне Земли, сбросив скафандры и ничего не опасаясь, по лесам и горам, загорали на янтарных пляжах, погружались в прохладные ласкающие объятия водоемов — таких прозрачных, что самые маленькие камешки были отчетливо видны на пятидесятифутовой глубине!

Это было поразительно — сотни максимально сходных с земными факторов, вероятность каждого из которых выражалась числом со многими нулями после запятой, совпадали в счастливом сочетании на Корнуэлле, достигнутой землянами в числе первых десятков небесных тел. Другой такой планеты могло не оказаться во всей Галактике!

И уже мчались на прекрасную Корнуэллу стартовавшие с околоземных космопортов эскадры транспортов со специалистами, оборудованием, различной техникой. Каждое предприятие спешило как можно скорее максимально расширить сферу деятельности в новых, крайне выгодных условиях. И колонисты, срок службы которых подходил к концу, впервые не считали дни, оставшиеся до возвращения на Землю, — каждый старался оттянуть расставание с планетой, ставшей вдруг такой удобной. И это было хорошо: людей теперь страшно не хватало. Предложения поступали одно выгодней другого — поселенцев ожидала блестящая карьера!

И вдруг в самый разгар всеобщего энтузиазма и ликования в жизнь колонистов решительно вторглось совершенно непредвиденное обстоятельство: в атмосфере Корнуэллы внезапно обнаружилось медленное, но неуклонное снижение содержания кислорода!

Сначала оно было незаметно и фиксировалось только приборами. Но с каждой неделей недостаток кислорода ощущался все сильнее, особенно в поселках, которые были расположены повыше, в горах. Вдруг среди лета стали терять листву деревья. Осторожные корнуэлльские хищники, забыв свои охотничьи повадки, лежали теперь целыми днями где-нибудь в тени, не обращая ни малейшего внимания на людей, и бока их тяжело вздымались и опускались.

Все радужные надежды, все грандиозные планы оказались мгновенно перечеркнуты. Маятник фортуны резко качнулся в другую сторону. После немногих недель упоительного, безмятежного счастья жизнь стала невыносимо мучительной. Пришлось снова замкнуться в металлических домах-крепостях и облачаться, выходя наружу, в скафандры. Началась срочная эвакуация поселений. А главное, изо дня в день колонисты наблюдали, как гибнет цветущая планета, — и были бессильны хоть что-нибудь сделать для ее спасения. Более изощренную пытку вряд ли мог придумать даже самый лютый палач древности.

Да, этот фанатик-комиссар все же оказался прав — саранча, как выяснилось, вовсе не была избыточным звеном корнуэлльской эволюции. Только выяснилось это слишком поздно...

О, убийственная вера во всемогущество однажды затверженных аксиом! Митт называл это инерцией мышления. Но, действительно, кто же мог думать, что Корнуэлла, такая земная буквально во всем, до последних мелочей, возьмет, черт ее побери, и не захочет соответствовать вернейшим земным аксиомам!

Растения на свету выделяют кислород — какая простая и привычная мысль, не подлежащая сомнению! На Земле так было всюду и всегда. И поэтому зачем было тратить время на очевидные вещи, вникая во все тонкости корнуэлльского фотосинтеза? Ведь на Земле этот процесс был досконально изучен многими поколениями исследователей! И лишь когда встревоженные исчезновением кислорода колонисты бросились искать причины этого явления, оказалось, что на Корнуэлле для реакции фотосинтеза необходим еще один фактор.

Таким фактором как раз и являлась повсеместно обитающая корнуэлльская саранча, точнее, ее органические остатки. Роль, которую играли насекомые, чрезвычайно важная для всех обитателей Корнуэллы роль, как и предполагал комиссар, действительно начиналась только после ее отмирания.

Подвергаясь химическим изменениям, остатки саранчи образовывали в почве сложные соединения. Попадая с питательными веществами в растительные организмы, эти соединения — и только они — «включали» механизм фотосинтеза и регулировали его интенсивность. Без них выделение кислорода на Корнуэлле прекращалось! Вот в чем состоял биологический смысл существования корнуэлльской саранчи! И заменить ее в этом никто не мог...

...Невеселые мысли одолевали вице-председателя: как только до Земли дошли данные о масштабах корнуэлльской катастрофы, Мэрфи был срочно затребован с отчетом о своей деятельности. Правда, особых поводов для паники не было — то, что он сделал, санкционировала Верховная комиссия. Но хвалить, конечно, тоже не станут. Из совета директоров выведут, это уж точно. Как бы не пришлось отправиться какой-нибудь пешкой и вовсе к черту на кулички...

Совсем рядом, у ворот пакгауза, неожиданно опустился еще один гравиплан. Его пилот сдвинул фонарь кабины и выбрался наружу. Мэрфи чуть не вскрикнул от удивления: Митт! Вот кто сейчас неожиданно оказался рядом с ним. Ясно: тоже избегает встреч с людьми — иначе не стал бы прятаться, как Мэрфи, у пустого пакгауза. И понятно почему — смалодушничал, бросил свое дело и удирает на Землю, хотя обязан, как врач у постели безнадежного больного, до последнего бороться за спасение корнуэлльской жизни. А следовательно, заставил себя подумать Мэрфи, они оба теперь одинаково виноваты перед планетой. От этой мысли на душе сразу стало как-то легче. И он, Мэрфи, даже имеет сейчас возможность немножко подсыпать соли на душевную рану комиссара!

— Надень-ка шлем, — бросил он Чуку. — Я сейчас выйду.

Вслед за вице-председателем на всякий случай выпрыгнул из машины и Чук: неровен час, еще подерется начальство!

Мэрфи приблизился к Митту. Воспаленные бессонницей глаза космобиолога, казалось, не выражали ничего, кроме смертельной усталости. На щеках и подбородке проступила щетина чуть ли не недельной давности. В душе Мэрфи уже была готова шевельнуться жалость к этому человеку. Но он решительно подавил возникшее чувство — сейчас только всяких сентиментальных сопливостей недоставало!

— Здравствуйте! — крайне вежливо приветствовал Мэрфи комиссара.

— Убирайтесь к дьяволу! — тихо отозвался Митт.

— Я смотрю, на Землю собрались? — делая вид, что не расслышал ответа, с максимальной любезностью спросил Мэрфи.

Чук успокоился: то, что он видел, никак не походило на прелюдию к драке. Присев неподалеку на плитку ограждения, проводник-инструктор равнодушно уставился на суету посадочной площадки.

Митт некоторое время молчал, словно решая, стоит ли вообще вступать в разговор с Мэрфи.

— Наоборот! — наконец коротко выдохнул он.

— То есть как это наоборот? — опешил вице-председатель.

— Жду коллег с Земли...

И словно в подтверждение его слов на площадку опустился небольшой корабль. Но это не был один из катеров-челноков, приписанных к Корнуэлле, — он заметно отличался от них формой и величиной. Значит, десантный или грузовой бот с какого-то появившегося вблизи планеты звездолета...

Нижний люк корабля открылся, по трапу начали спускаться люди, потом медленно выдвинулся транспортер. По нему поплыли какие-то ящики. Прибывшие грузили их на подошедший гравиплан.

Кровь бросилась в голову Мэрфи. Выходит, не собирается комиссар складывать оружие, не бежит с Корнуэллы, выходит, наоборот, получает подкрепление, И, значит, опять нет такого человека, на которого можно было бы взвалить хоть маленькую долю своей вины...

— Но ведь это же бессмысленно! — теряя контроль над собой, закричал вице-председатель. — Вы же только притворяетесь, что спасаете планету! Играете в благородство! А на самом деле прекрасно понимаете, что Корнуэлла обречена! У вас же ничего не выйдет!..

Ему показалось, что Митт сейчас кинется на него и растерзает в клочья. Но космобиолог быстро подавил вспышку ярости и вдруг почти спокойно заговорил:

— Я знаю, что у меня выйдет и чего не выйдет. И хочу, чтобы ты, мразь, тоже знал. Кислород был на Корнуэлле задолго до появления саранчи. И флора была — что-то другое регулировало фотосинтез. И сейчас мы ищем это другое. Это во-первых...

Гравиплан с грузом и людьми, прибывшими на боте, медленно плыл над посадочной площадкой, лавируя в потоке тяжело груженных машин, которые шли навстречу, едва не царапая днищами космобетон покрытия. Он был единственной частичкой, не подчинявшейся общему направлению движения. Временами казалось, что поток остановит его, заставит повернуть вспять. Но гравиплан упорно пробивался вперед, и расстояние, отделявшее его от Митта и Мэрфи, становилось все меньше и меньше.

— Во-вторых, — продолжал комиссар совсем спокойно, — осталось еще немного живой саранчи — к счастью, тебе не удалось полностью уничтожить ее. Отыскав ключ к регуляции численности потомства насекомых, можно будет быстро восстановить прежнее их количество...

Проводник-инструктор вдруг повернулся к Митту и тупо уставился на него — последние слова комиссара вновь разбередили в душе Чука тяжелые воспоминания по поводу потери двух тигровых шкур.

— А еще мы сможем, выделив соединение, регулирующее ход фотосинтеза, производить его искусственно, — речь Митта звучала теперь твердо и совершенно уверенно. — Только не вздумай вообразить, что я говорю все это, чтобы ты мог спокойно спать и не дрожать за свою шкуру. Да, мы не уйдем с Корнуэллы, пока не воскресим ее. Но ты, сколько жить будешь, останешься в глазах всех ее убийцей!..

— Требую прекратить наглые оскорбления и угрозы в мой адрес! Я буду жаловаться! Степень моей вины может определить только Верховная комиссия! — Мэрфи понимал и чувствовал, что он сейчас смешон, что изо рта вырываются совсем не те слова, которые надо бы сейчас сказать, но ничего другого почему-то не получалось...

А Митт уже не слушал его. Комиссара обступили со всех сторон прибывшие коллеги. Они что-то торопливо рассказывали, дружески хлопали по плечам, нетерпеливо расспрашивали... На несколько секунд Митт снова повернулся в сторону Мэрфи, и вице-председатель не поверил своим глазам — усталое небритое лицо космобиолога светилось радостной улыбкой!

В динамике шлема раздался голос диспетчера, объявлявшего о прибытии пассажирского челнока. Вице-председатель опустил на лицевую часть шлема самый плотный, почти непрозрачный светофильтр и зашагал по полю.

— Мистер Мэрфи! — голос Чука заставил его обернуться. — Мистер Мэрфи! Я хочу сказать... Пусть этот тип не надеется... Не бывать на Корнуэлле саранче! Силенок у него на такое не хватит...

«Господи! — подумал Мэрфи. — С какими идиотами приходится иметь дело!»

Виталий КРИЧЕВСКИЙСАГА О ГУННАРЕ БРОДЯГЕПовесть

Жил человек по имени Ульв Сопун. Его отцом был Торкель Свиная Голова, сын Марда Широкого, сына Хьярта Лесоруба, сына Марда Воловьей Ноги. Мард Воловья Нога был одним из тех, кого асы перенесли в пределы Земного Круга и отдали ему Песчаный Берег. Женой Ульва была Гудрун Разумная, дочь Угги из Ивовой Долины, сына Халльдора Рукоятки и внука Ранивейг Мудрой, дочери Ингьяльда Белого. Ингьяльд Белый также был среди тех, кого асы избрали для переселения. Он и его люди заняли землю вдоль Ивовой Долины от Срединной Шхеры до излучины Петельной Реки. Рассказывают, что с Ингьяльдом приплыли до девяти десятков человек, потому что у него был очень большой корабль. Предки Ульва и Гудрун были могучими мужами, и люди рассказывают о них немало саг, в которых описываются их подвиги.

Ульв был знатным бондом и добрым хозяином, как рассказывают о нем. Обычно он вставал рано и обходил стада и поля, поднимая работников и ремесленников, и часто работал с ними сам. Люди охотно спрашивали у него совета в разных делах, потому что слыл он умным и рассудительным, хотя и казался увальнем из-за своей толщины и большого роста. Был Ульв человеком богатым и уважаемым, и потому асы разрешили ему и Гудрун иметь четверых детей, а вскоре муж и жена узнали, что могут рассчитывать и на пятого. Это произошло после того, как умерли родители Гудрун — старый Угги из Ивовой Долины и Гунна, дочь Орма Челнока. А незадолго до этого шестеро охотников с Козьей Земли и Гусиной Косы пошли за птичьими яйцами на Восточный Бугор. В горах случился большой обвал, и все они погибли.

Вот Ульв Сопун и Гудрун Разумная, совершив погребальные обряды над Угги и Гунной, едут на ежегодный тинг в Городище, отправляются в Дом годорда, где люди общаются с богами, и через дальнеговоритель обращаются к асам с просьбой о пятом ребенке. Говорят, что боги долго молчали, прежде чем дать ответ. Люди думают, что было это оттого, что редко случались такие несчастья в Земном Круге, и нелегко было асам назвать сразу восемь семейств, достойных Нового Рождения взамен погибших, а еще оттого, что Высокие предвидели злосчастья великие для сына Ульва из-за его непокорства и непохожести. Вдруг голос из дальнеговорителя дал свое согласие.

Люди, которые были при этом в Доме годорда, немало подивились тому, что боги дали ответ самому Ульву, а не через сновидения Свейна Годи. В последний раз перед этим асы ответили прямо через дальнеговоритель Сигурду из Собачьей Долины, когда он спрашивал у них совета перед Большой Битвой. Тогда погибло немало доблестных воинов, а потому теперь такой ответ люди сочли за недобрый знак, и многие советовали Ульву и Гудрун отказаться от почести Нового Рождения. Но Ульв думал иначе. Он и Гудрун казались очень обрадованными и, погостив недолгое время в Городище у родича Ульва Грима Строгалы, отправились домой, в Песчаный Берег.

Было это зимой, и за весь год не произошло ничего, о чем бы рассказывалось в сагах. Следующей осенью Гудрун был дарован мальчик, которого назвали Гуннаром. Люди рассказывают, что рос он хорошо и был не по возрасту разумным.

Жил человек по имени Бранд Волосатый Нос, сын Кнута Рубаки. Он жил на хуторе Каменники, что у оконечности Северного Залива, почти у самой границы Земного Круга. Бранд Волосатый Нос приходился дальним родичем Сигурду из Собачьей Долины.

В «Боевой саге» рассказывается, как Сигурд затеял Большую Битву с Эйнаром Верзилой и его родичами, предки которых одними из первых приплыли в Земной Круг. Они захватили слишком много земли, так что даже асы не одобрили такой жадности. Бранд примкнул к Сигурду и сражался мужественно, но в Большой Битве ему покалечили руку. Он вернулся к себе на хутор и узнал, что в Каменники стали наведываться тролли. Люди тогда впервые столкнулись с чудищами, и никто не знал еще, как с ними бороться. Тролли спускались с гор, и когда люди видели троллей, их, как рассказывают, охватывал такой ужас, что они замертво падали на землю. Но иные утверждают, что такие россказни — преувеличение. Жена Бранда Эса, дочь Сколя Короткорукого, была беременна, когда впервые увидела тролля. Она была недалеко от дома, когда появилось чудище. Эса посмотрела на него и бросилась бежать к дому. Она рассказывала потом, что ей казалось, будто тролль гнался за ней до самых дверей. Эса сильно испугалась, и у нее случился выкидыш, а вскоре она умерла. Бранд не захотел больше жить в Каменниках и перебрался в Округ людей с Песчаного Берега, потому что тролли, хоть и редко, продолжали захаживать в Каменники из Лавовой Долины. Людям приходилось браться за оружие, а Бранд больше не мог сражаться из-за покалеченной руки. Бранд сел на земле Ульва свободным бондом, и Ульв выделил ему поле и клубни на посев. Когда же он состарился, то перебрался к Ульву на хутор Песчаный Берег и стал воспитателем его детей, а своей семьи у него не было. Из всех пятерых детей (а были у Ульва еще два сына и две дочери, как написано выше, — Транд Брюхо, Грим Шишка, Далла Длинноволосая и Толстая Гюда) отличал он Гуннара, потому что был тот самым младшим и самым разумным. Бранд говорил, что больше всего ему нравятся в этом малом его своенравие и страсть к путешествиям. Говорят, Гуннар очень любил слушать саги, а Бранд очень хорошо умел их рассказывать.

И чем старше становился Гуннар, тем дальше уходил он в своих странствиях. Отец его, Ульв, был не очень-то доволен этими путешествиями. Частенько он говаривал Бранду, чтобы тот отбил охоту у сына к долгим отлучкам, но тот все отмалчивался. Однажды Ульв говорит воспитателю:

— Послушай, Бранд, не вижу я толку в этих его походах. Добро бы шел он за птичьими яйцами или на охоту к Козьей Реке — хоть был бы прок. На хуторе не хватает рабочих рук, а парню миновала уже пятнадцатая зима. Пора ему подумать о том, как помочь по хозяйству. Разве не это главное, о чем говорят нам асы? Не раз я просил тебя отвадить Гуннара от его пагубной привычки, но что-то не замечаю я усердия от тебя в этом деле. Может быть, ты скажешь мне, в чем причина?

Бранд Волосатый Нос отвечает:

— Когда асы перенесли людей сюда, то каждый из прибывших брал земли, сколько хотел, и земли всем было вдоволь. Но жадность людская не знала пределов, и некоторые захватили себе столько, что тем, кто появился позже, пришлось взяться за оружие, чтобы не умереть с голоду. А когда успокоились и помирились люди, появились тролли. Всю жизнь я участвовал в битвах, но только когда поселился у тебя, появилось у меня время для дум. И вот скажи мне, Ульв, сын Торкеля, для чего Высокие перенесли людей в Круг Земной?

— Это каждому известно, — отвечает Ульв Сопун. — Для того, чтобы отметить избранных, чтобы жизнь наша была спокойна и бестревожна.

Бранд говорит:

— Тогда зачем же боги наслали на нас такую напасть, как тролли? Твое счастье, что живешь ты подальше от границы, и не забираются тролли так далеко в пределы Круга здесь, на Востоке. Не видел ты металлического блеска их тел, не слышал ты их крика, подобного лязгу секир.

Хмурясь, отвечает Ульв:

— Для того Высокие создали троллей, чтобы не заплыли жиром люди, чтобы всегда были готовы к нападению нечисти. Для того создали Высокие троллей, чтобы люди помнили о том, что гнев Высоких всегда может обрушиться на них.

— Почему ты не стал годи? — усмехнулся Бранд. — Тебе это дело больше подошло бы, чем быть бондом. Но если правда то, что ты говоришь, то разве может наша жизнь быть спокойной и бестревожной? Говорят, если бы земля была ровной, как стол, то пределы Круга можно было бы пройти за два десятка дневных переходов. Да только никому еще не удавалось это: горы мешают, реки, леса да тролли, которые подстерегают путников. И если боги допускают существование воинов, то, значит, важны для них и люди, кому по душе путешествия. Сдается мне, что твой сын — один из таких людей.

Ничего Ульв не сказал в ответ. Они расстались в тот раз, не очень-то довольные друг другом.

Так оно и шло по-старому. Гуннар уходил в свои путешествия, и не было человека, который лучше него знал бы пределы Земного Круга.

Рассказывают, что в одно из таких путешествий заехал Гуннар к Кетилю Рыбогону, который жил на хуторе у Деревянной Реки, что в Упряжечной Долине. Кетиль принял его хорошо, потому что многим был обязан Ульву, отцу Гуннара. Гуннар привез Кетилю зерно и шерсть с Песчаного Берега, и Кетиль сейчас же приказал своим работникам навьючить на лошадей Гуннара вяленых лососей, заготовленных с весны. Он задал Гуннару пир, и угощение было богатым.

На следующий день Гуннар спрашивает у хозяина:

— Откуда к тебе приходит эта рыба? Наша Козья Река очень похожа на Деревянную, но никогда в нее не заходит лосось.

Кетиль отвечает:

— Лососи приходят весной. И видел я, что поднимаются они по Реке из Моря. Здесь, на Деревянной, устраивают они свои свадьбы, а потом снова уходят в Море.

Гуннар спрашивает:

— Не пробовал ли ты ловить их там?

— Зачем? — рассмеялся Кетиль. — Здесь ловить их гораздо удобнее, и я не вижу причины, чтобы тратиться на постройку лодок, а потом рисковать своими людьми и собой, выходя в Море.

— Значит, никто из твоих людей не уходил далеко от берега? — удивился Гуннар.

Кетиль отвечает задумчиво:

— Сдается мне, что никто в Круге не уходил далеко в Море.

Тогда Гуннар стал допытываться, почему никто не пробовал этого сделать, и Кетиль говорит:

— Много ты путешествуешь, Гуннар, и я знаю, что не всем это по вкусу в Круге Земном. Везде ты расспрашивал людей, как им живется на том месте, которое определили им асы. И вот скажи мне, что говорили тебе в ответ люди?

— Люди везде довольны своей жизнью, — отвечает Гуннар.

Кетиль опять засмеялся и говорит:

— Зачем же тогда идти в Море далеко от берега или лезть высоко в горы за птичьими яйцами, если обильную пищу дают клубни, что в Виноградной Стране добыли для людей асы, если лосось сам плывет в руки, если исчезли болезни, от которых умирали люди, как рассказывают в сагах? У людей всего в достатке — надо только не лениться и работать в меру сил. Разве не понимаешь ты всех благ Переселения?

Гуннар промолчал, а потом сказал так:

— Что за притча? Гостил я у многих, но мало кто знает, что делается у соседей его соседей, в ближайшей долине или на соседней реке. Выходит, что все новости друг о друге люди узнают только на ежегодных тингах, когда собираются вместе.

— А разве асы во сне не сообщают тебе новости, как и всем другим? — удивился Кетиль. — Разве во сне они не объявляют тебе свою волю?

Гуннар отвечает:

— Так-то оно так, да только я сам хотел бы выбирать себе новости.

Кетиль говорит задумчиво:

— Странные вопросы задаешь ты. Я бы не хотел, чтобы этими вопросами ты смущал моего сына Эйвинда.

И Кетиль Рыбогон потом говорил, что так и не понял, что хотел сказать его гость. Но расстались они по-приятельски.

Гуннар вернулся в Песчаный Берег хмурый и неразговорчивый. Он сразу отправился к своему воспитателю Бранду, и о чем они говорили, никто не знает, но после этого Гуннар вернулся в дом и сел за стол. В это время там был Ульв Сопун, его отец.

Гуннар говорит:

— Как ты посмотришь на то, что в этом году я вместе с тобой поеду на тинг?

Ульв промолчал, так что было ясно, что он недоволен просьбой сына. Но Гуннар продолжал уговаривать его. Тогда Ульв промолвил:

— Не знаю, что из этого выйдет. Боюсь, стыдно мне будет отвечать на вопросы сородичей и друзей о том, как ты помогаешь по хозяйству мне и братьям.

В тот раз они ничего не решили о поездке Гуннара на тинг в Городище. Гуннар по-прежнему надолго уходил из дому, но теперь вместе с ним стал пропадать и Бранд Волосатый Нос. Они брали с собой двух или трех работников на берег и что-то строили там из бревен и досок. Ульв Сопун был еще больше недоволен тем, как повернулось дело, и не раз говорил об этом сыну и его воспитателю. Но те все больше отмалчивались. И так было до самого последнего дня сбора урожая. Урожай в тот год был хороший, и Ульв решил, что может вместе с сыновьями справить йоль в Городище. Перед отъездом на новогодний тинг асы сообщили в сновидениях, что и в каком количестве каждому следует брать с собой на празднование йоля. Транд Брюхо и Грим Шишка, сыновья Ульва, вместе с работниками уже вьючили лошадей. Тут подходит Гуннар и предлагает сородичам ехать на тинг не сухим путем, а в ладье. Говорят, это была первая большая ладья, построенная людьми Земного Круга. Люди уже давно забыли, как управлять кораблями, да и пользоваться ими считалось делом бессмысленным — об этом не раз снилось людям. Поднялся среди родичей большой спор, а Транд Брюхо предложил даже сжечь ладью. Ульв Сопун долго молчал, а потом говорит Гуннару:

— Не хотел я брать тебя с собой, да вижу, что теперь есть у тебя средство самостоятельно добраться до Городища. Боюсь я только, что не много чести доставишь ты себе и мне этим делом.

Гуннар отвечает, усмехаясь:

— Честь честью, а прибыток прибытком. Не хочу, чтобы пропало то, что вы за год наработали, хоть и упрекаете вы меня в том, что я вам не помогал в работе. Боюсь, на сухом пути ждут вас неприятности, потому что было мне видение: поджидают нас тролли у Лавовой Долины. Что-то нет у меня охоты встречаться с ними. А если вы опасаетесь, что вас засмеют родичи за то, что вы воспользовались ладьей, то оставьте груз мне. Я поеду позже и буду на месте раньше.

Транд и Грим были сильно рассержены этой насмешкой, но тут вмешался Бранд Волосатый Нос и, усмехаясь, подтвердил, что асы тоже показывали ему похожий сон. Тогда все решили, что пусть так оно и будет: Ульв со старшими сыновьями поедет налегке, а Гуннар с Брандом и еще двумя работниками пойдут Морем, в ладье, нагруженной бочонками с пивом и жареной бараниной. И Гуннар тогда сказал такую вису:

Волн гремучих гривы

Мне преградой встали

От Песков Восточных

До знакомых Фьордов.

Но страшней мне рати

Троллей, что засели

По дороге торной.

Пусть несут нас волны!

Говорят, это были первые стихи, которые сочинил кто-либо из людей с тех пор, как перенесли их асы в пределы Земного Круга. Гуннар впоследствии сочинил немало вис и прослыл хорошим скальдом. Они с Брандом поплыли на северо-запад и через два дня уже зашли в Городищенский Фьорд. Еще через несколько дней сюда приехали Ульв с сыновьями и те люди, которые присоединились к ним по дороге. Они очень сердились на Гуннара за то, что он их обманул, — весь путь был спокойным, и тролли и не думали нападать на них.

В тот год на тинг съехалось много народу. Иные привезли с собой жен и дочерей. Ульв Сопун договорился с Энундом Косолапым и Эйриком Пиволюбом, что пришла им пора породниться. Энунд и Эйрик считали, что выдать своих дочерей замуж за сыновей Ульва для них большая честь, и потому дело было улажено быстро. Все они направились в Дом годорда, где люди общаются с богами, но Свейн Годи, хранитель Дома, сказал им, что тинг нынче многолюдный, и решается много вопросов, поэтому ответа от асов придется ждать некоторое время. В это время к Свейну Годи подошел Гуннар, сын Ульва, и попросил принять его на беседу. Свейн Годи был тогда уже дряхл телом, но ум у него был острый, и он согласился выслушать Гуннара и ответить на его вопросы, если будет в силах. Эйрик Пиволюб спросил тогда, не будет ли из-за этой беседы с Гуннаром задержки в сватовстве, и добавил:

— Ведь это для пользы его братьев.

Свейн Годи говорит:

— Никто не знает, чья польза для асов важнее в тот или другой миг. А пива на твою долю хватит.

Пришлось Эйрику прикусить язык.

Свейн спрашивает у Гуннара:

— Хочешь ли ты говорить наедине или не боишься, что тебя услышат другие?

Гуннар отвечает:

— Пусть слышат. Боюсь я кривотолков. Кроме того, мои вопросы — ко всем. Нас с Брандом осмеяли за то, что мы привезли наш груз на ладье под парусом. Наш путь продолжался всего два дня, и груз мы привезли в сохранности, а у некоторых, кто сюда приехал, товары и пища, приготовленные для праздника, попортились за неделю или за десять дней пешего пути. Вот я и хотел бы знать, где те корабли, на которых прибыли в пределы Земного Круга мои предки — Мард Воловья Нога и Ингьяльд Белый, где те корабли, на которых прибыли предки других людей? Может быть, люди считают, что в этом деле требуется меньше мужества, чем в обычном путешествии?

И Гуннар сказал такую вису:

Слушай, мудрый, вису

Гуннара о деле,

Что никто доселе

Не проделал. Смело

Мы корабль по бурной

Хляби в путь пустили.

Злобно вал кидался

Зверем кровожорным,

Быть бы нам в пучине,

Если б не отвага

Мужей крепкодушных.

Казалось, Свейн Годи нимало не рассердился на дерзкий вопрос Гуннара, хотя всем было известно, что не пристало говорить о кораблях среди людей. И он рассказал Гуннару, как асы забирали людей в пределы Земного Круга, когда те плыли по морям на своих кораблях, как об этом говорится в «Саге о первых людях Земного Круга» и в «Книге о заселении». Свейн рассказал также Гуннару, что носы кораблей были украшены изображениями животных, вырезанных из дерева. И когда приплывали люди в пределы Земного Круга, становились эти деревянные фигуры по воле богов живыми и уводили корабли обратно, чтобы рассказать оставшимся родичам, что так асы отметили избранных, переселив их в страну благоденствия. Он добавил:

— Если же поминать корабли, ставшие живыми, тогда услышат они свои имена и вновь приплывут в Круг Земной, а с ними и множество чужих людей — где тогда найти пропитание на всех?

Гуннар отвечает:

— Сдается мне, есть тут другая причина.

В это время вокруг молодого Гуннара и дряхлого Годи собралось много народу, и иные молча дивились тому, как дерзко разговаривает сын Ульва со Свейном, а иные вслух выражали недовольство.

Свейн Годи спрашивает:

— Что же это за причина, о которой ты говоришь?

Гуннар говорит:

— Кажется мне, что асы не хотят, чтобы увидели люди, что делается за пределами Земного Круга, потому и отобрали у нас корабли, а люди считают это почему-то благодеянием. И думается мне, что в глубине души люди считают это злодеянием, но боятся признаться в этом друг другу. Вот потому-то и не любят вспоминать они о средствах, которые привели их к этому благоденствию.

Тут многие, кто стоял вокруг, сочли это оскорблением и стали кричать, что такие слова достойны наказания. Иные готовы были тут же напасть на Гуннара, но рядом было много его родичей, и их не поддержали.

В следующие дни йоль продолжался, асы разрешили многие свадьбы, а иным запретили женить сыновей на выбранных девушках, так что некоторые бонды принялись за поиски снова, а некоторые уехали с тинга в тот год несолоно хлебавши. Гуннар же продолжал говорить дерзкие речи. Рассказывают, что он насмехался над этим обычаем и говорил, что никакое смешение крови, о котором показывают сны асы, не сможет заставить его отказаться от девушки, если она ему полюбится. Некоторые его сверстники прислушивались к этим словам, так что многие бонды выражали недовольство нравом Гуннара. А Гуннар принимал участие во многих забавах. Он дальше всех бросал метательное кольцо и всегда был первым в конных состязаниях и в игре в мяч.

Вот настало время празднику кончаться. И перед тем днем, когда должен был начаться большой разъезд, Гуннар увел за собой самых сильных и ловких юношей. Он отобрал Эйвинда Дышло, сына Кетиля Рыбогона, а также Офейга Ягненка, сына Торда Седоволосого, а также Кари Кислого, сына Хальварда Косого. Были среди них Олейв Длиннолицый, Сын Эйнара Из Расселины, Мак Брюхотряс, сын Грима Строгалы, и еще двое или трое молодых мужей. Всё это были юноши, которые подавали большие надежды. Гуннар посадил их всех в ладью, где заранее сложил припасы, они распустили парус и направили корабль в Море. Гуннар сказал, что хочет посмотреть, какие страны лежат за Морем, и что они будут плыть, пока хватит пресной воды и припасов.

Их отъезд обнаружили, когда парус Гуннаровой ладьи едва виднелся. Бонды были в ярости, но ничего не могли поделать.

И вот плывет Гуннар сам восьмой по Морю на юго-запад. Рассчитывали молодые мужи увидеть дальние берега, повидать земли, откуда вышли их родичи. Об этом они и говорили на корабле, а Гуннар рассказывал сотоварищам саги о дальних странствиях, которые слышал от Бранда. Да только недолго пришлось им плыть. На исходе третьего дня, когда никто этого не ожидал, ладья на всем ходу ударилась о невидимую преграду. Решили юноши, что это подводная скала, каких немало у берегов, остановила бег их ладьи. Олейв Длиннолицый и Гуннар прыгнули с борта, но камней под килем не было — нырнули они в глубину свободно. Тогда повернули они ладью, чтобы попытать счастья в другом месте. Отплыли они на десять бросков метательного кольца и вновь ринулись вперед, но и здесь их ждала неудача. Так бросались они на невидимую глазу стену до самого захода солнца, а когда солнце стало опускаться в Море, заметили они, что перед ними возникло как бы сияние. И тянулось это сияние, изгибаясь, от края и до края неба, куда хватал глаз. Говорят, так впервые узнали люди о Великой Стене.

Молодые мужи были очень огорчены неудачей. Они решили плыть вдоль Стены, чтобы узнать, где она кончается, но тут небо начало хмуриться, а когда солнце село, в темноте разыгралась сильная буря. Люди считают, что это асы наслали ветер. Корабль долго носило по волнам, а через день или два выбросило их на скалы в Безрыбном Фьорде у Восточной Общинной Земли. При этом погибли Офейг Ягненок, сын Торда Седоволосого, и еще двое юношей — Кормак Длинные Чулки и Кальв Глина — оба они были сыновьями простых бондов из Округа Людей С Уступов. Молодые мужи долго искали погибших, но не нашли их. Тогда направились они на хутор Песчаный Берег.

Ульв Сопун со старшими сыновьями, их молодыми женами и Брандом к тому времени уже вернулись домой. В пределах Круга все знали о том, что случилось, потому что асы сообщили об этом людям в сновидениях. Рассказывают, что тогда впервые всем приснилось одно и то же.

Ульв принял гостей сурово, но каждому дал лошадь, чтобы могли они доехать до дому, и отослал вместе с ними работников в провожатые.

Многие говорили тогда, что на следующем новогоднем тинге большая тяжба будет между родичами погибших юношей и Ульвом, потому что считали, что это Гуннар виноват в случившемся несчастье. А те, кто еще помнил старые законы, говорили также, что вряд ли Ульв обойдется даже и большой вирой. И так оно и вышло.

На следующий тинг съехалось еще больше народу, чем в прошлый год. И не только для того, чтобы отпраздновать йоль, а больше затем, что хотели знать, как повернется дело. Законоговорителем был тогда Бруси Разгребала, сын Глума Рваная Щека. Его звали еще Бруси Долгоречивый. Да только в тот раз не много было проку от его красноречия, как это станет ясно из того, о чем ниже будет рассказывать сага.

Вот собрались все свободные общинники-бонды у Холма тингов на Ближнем Озере, и видит Бруси, что дело будет трудным, потому что много родичей и друзей собралось, готовых поддержать ту и другую стороны, так что какое бы ни приняли решение, тяжба будет горячей.

Люди С Уступов, родичи Кормака и Кальва, передали право обвинить Гуннара в случившемся несчастье Торду Седоволосому, отцу Офейга Ягненка, потому что Торд был муж могущественный и богатый. Он был решителен, бесстрашен, но обычно сдержан. Он хорошо знал законы. Волосы у него были черные с сильной сединой, глаза зоркие, лицо бледное, черты лица резкие, нос с горбинкой, подбородок, выдающийся вперед, и узкие губы. Выглядел он как настоящий воин. Рядом с ним были его старшие сыновья — Бьярн Челюсть и Бьёрн Улыбка.

Люди пошли к Помосту Закона. Когда все заняли свои места, Торд стал говорить так громко, что его было хорошо слышно всем. Торд назвал своих свидетелей и сказал:

— Я призываю вас в свидетели того, что я обвиняю Гуннара, сына Ульва, в том, что он злокозненно нарушил законы общины. Я обвиняю его в том, что необузданными и дерзкими вымыслами он совратил сверстников. Я обвиняю его в том, что по его вине погибли Офейг Ягненок, мой сын, а также Кормак Длинные Чулки, сын Вагна Курины, а также Кальв Глина, сын Ивара Кочерыжки. Я говорю, что за это он должен быть объявлен вне закона, как это бывало в старые времена до Переселения. Я говорю, что он должен быть объявлен вне закона и изгнан из общины, и никто не должен давать ему пищу, указывать путь и оказывать какую-нибудь помощь. Я говорю, что он должен лишиться всего добра из того, что причитается ему по закону из добра Ульва, и треть его должна отойти мне, а две трети — людям с Уступов, как добро объявленного вне закона. Я объявляю об этом Суду Старейшин. Я объявляю об этом по закону. Я объявляю об этом с Помоста Закона так, чтобы все слышали. Я объявляю, что Гуннар, сын Ульва, должен быть судим этой зимой и объявлен вне закона навсегда, навечно и до конца времен. Я объявляю о тяжбе моей, а также о тяжбе, которую передали мне по закону Вагн Курица и Ивар Кочерыжка.

Тут на Холме тингов поднялся сильный шум, потому что говорил Торд хорошо и складно. Он добавил:

— Если бы даже не погиб мой сын Офейг по вине сына Ульва, я потребовал бы этого наказания.

— Уж очень ты суров, Седоволосый, как я погляжу, — сказал Ульв Сопун и ухмыльнулся, но на лбу у него выступил пот, а щеки покрылись красными пятнами. Это было необычно. Гуннар молчал, закусив губу. Транд Брюхо и Грим Шишка стояли, как ни в чем не бывало.

Тут родичи Ульва, а также иные из сородичей Эйрика Пиволюба и Энунда Косолапого, Ульвовых сватов, громко закричали, что закон этот так стар, что уже потерял силу, и что пусть Ульв Сопун вместо своего сына Гуннара заплатит виру за каждого погибшего, потому что у Гуннара еще нет своего хозяйства. Они кричали, что так всегда бывало, когда по чьей-то вине умирал человек. Они кричали также, что они, мол, войдут в долю, потому что тройная вира будет слишком тяжела даже для такого богатого человека, как Ульв. Поговаривают, что иные из тех, кто кричал громче всех, не прочь были бы разделить с Ульвом виру только для того, чтобы он был им чем-то обязан. Закричали тут на них Тордовы родичи, и шум у них поднялся великий.

Тогда Бруси законоговоритель промолвил:

— Никто не отменял закон, установленный предками. Да только кто возьмется соблюдать его? Вижу я, Торд, что ты хочешь безнаказанно убить Гуннара, как поступали с объявленными вне закона в старину. Кто же, кроме тебя, пойдет на такое!

Тут Торд Седоволосый говорит, что сердце его горит на виновника гибели его сына и что он сам готов исполнить закон, если только достанет у него сил, а если у него самого сил не достанет, то, мол, помогут его родичи. Торд пришел в ярость, когда увидел, что Бруси Разгребала колеблется, принимать его сторону или нет. А говорят, что Бруси не решался присоединиться к обвинению столь тяжкому, потому что считал, что тогда немирье большое начнется в Земном Круге, ведь вряд ли простит Ульв, муж могущественный, преднамеренное убийство и поношение своего сына Торду. А недостатка в друзьях не было ни у того, ни у другого.

Торд Седоволосый закричал:

— Пусть Гуннар, бродяга, ответит сполна за дерзкое свое любопытство и непутевость!

Тут выступил вперед Гуннар, сын Ульва, — а он до этого все помалкивал, — и говорит:

— Спасибо, Торд, за имя, которое ты мне дал. Пусть с этих пор так меня и зовут — Гуннар Бродяга. Но раз нарек ты меня, хавдинг, новым именем, то попрошу я у тебя кое-что в подарок.

Рассказывают, что Гуннар с такой почтительностью обратился к Торду не из желания подольститься, а из уважения к нему и из сочувствия к его горю. А надо сказать, что в старину был обычай, согласно которому тот, кто давал имя кому-нибудь, должен был подарить что-нибудь тому, кто получал имя. Многим бондам понравилось то, с каким уважением говорил Гуннар с Тордом, но иные сочли его просьбу о подарке хитростью. И потом стало ясно, что они не ошиблись.

Гуннар говорит:

— Вижу я, что нелегко вам, старейшины, вам, свидетели, и вам, свободные общинники, решить спор обо мне. Но как бы вы не решили, сам я себя виноватым не считаю. Вот слышал я, что за год до моего Рождения шестеро охотников отправились на Восточный Бугор за птичьими яйцами. Там, в горах, застиг их обвал, и покалечились они так, что умерли все до одного. Но разве требовали родичи погибших виру с родичей того, кто предложил им всем пойти на промысел? Вижу я, что не смерть моих товарищей вас печалит, как печалит меня. Вижу я, что Необычного боитесь вы. Когда наши предки плыли в чужие страны, они стремились не только за прибытком, но и необычного хотели они. Они плыли из Северного Пути в Ледовую Страну на больших боевых кораблях. Они брали с собой всех домочадцев и работников, рабов и скот, лошадей и бревна, из которых были сложены родовые капища. И я знаю, какой ветер надувал их паруса. Потому что, уплывая от родной земли, они уплывали от рабства и неволи. Все вы знаете, о чем рассказывают саги. Могущество конунгов росло, и немало дружинников и свободных бондов погибло в их распрях. Но когда появился в стране большой конунг по прозвищу Косматый, то ни один из знатнейших людей уже не обладал никакой властью, если его не наделял властью конунг. И многим могущественным и гордым мужам была предуготована одна судьба — не получать виру за родичей, а самим превратиться в податных людей. И мало им было радости стать рабами конунга Косматого и выпрашивать себе то, чем раньше они владели как хозяева. И многие из них уплыли в Ледовую Страну, а некоторые — те, кто стал нашими предками, — попали сюда, в Круг Земной. И я думаю, что и в Северном Пути, и в Ледовой Стране мало кто поверил в то, что рассказали оставшимся живые корабли, если, конечно, правда то, что рассказывает Свейн Годи, — вряд ли кто поверил, что асы дали нам благоденствие. Сдается мне, что теперь мы стали податными людьми асов, потому что чаще всего только они управляют нашими помыслами и делами, вмешиваются в наши сны и даже назначают, с кем породниться. Гордыми были наши предки, наша же гордость ныне — на грядке с клубнями, наша честь — не в тяготах странствий, а в тихой, бестревожной жизни. Посмотрите, как довольны и сыты наши овцы. Сдается мне, что и мы — чье-то стадо. Асы дали нам благоденствие, но отняли свободу и Необычное, отняли гордость, заперев в Круге. Да и не хотите вы знать, что творится за пределами ваших хуторов, во всем полагаясь на асов. Я же хотел испытать стремление наших предков, попытался уйти за Великую Стену, да только убедился я за этот год в своих странствиях, что окружает она не только Море, но и сушу. Ходил я на край Восточного Бугра и к истокам Козьей Реки, поднимался на Лавовую Долину, где живут тролли, и везде в лучах заката видел, как сияет Великая Стена, которая преграждает людям путь к Необычному. Хочу я посмотреть, бонды, может быть, есть в ней проход на краю Холодной Спины, где горы покрыты снегами, или в Западной Стране Троллей. Пусть будет так, как хочет Торд Седоволосый. Объявите меня вне закона. Но попрошу я у него такого подарка: пусть объявят меня вне закона не навсегда, навечно и до конца времен, а только на три года, чтобы мог я после этого срока спокойно и без опаски прийти к вам и рассказать о своих странствиях.

Гуннар усмехнулся, а потом добавил:

— А если кто-то захочет воспользоваться законом и убить меня, пусть ищет Гуннара Бродягу в Хвостатом Лесу.

Многих охватил страх при этих словах, потому что тогда Хвостатый Лес был нехоженой землей, и немногие смельчаки отваживались перебираться через Поперечную Реку. Многие сочли тогда Гуннара безумцем, а иные решили, что обязательно погибнет он от рук троллей в Западной Земле Троллей и что это будет большой потерей для Ульва, потому что поняли, насколько разумным и искусным в речах оказался Гуннар, и видели, что он обладал зрелым разумом, еще будучи юношей годами. Торду Седоволосому все это пришлось не по вкусу, но делать нечего, пришлось ему согласиться на условия, поставленные Гуннаром, так как к этому его вынуждал древний обычай. И тогда Гуннар простился с родичами, сел на коня и уехал на север. О нем ничего не было слышно всю зиму и весну.

Жил человек по имени Арнор Лысый, сын Сигурда из Собачьей Долины, который затеял Большую Битву. Вместе с Арнором на хуторе жила его дочь Хельга Красавица. К тому времени ей исполнилось восемнадцать зим. Была она большой рукодельницей, женщиной недюжинного ума, острой на язык, гордого и непреклонного нрава. Арнор жил на хуторе, который построил его отец Сигурд у того места, где Ежовая Река вытекает из Верхнего Озера. Если идти на север оттуда, то в четырех дневных переходах упрешься в Поперечную Реку. С запада от Ежового хутора поднималась Гора Красивых Лесов. С нее стекал в глубоком каньоне Рыбачий Ручей, окруженный тогда в низовьях болотами. Там, в Округе Людей С Болот, на хуторе, который построил отец Сигурда Асмунд Плешивый, жил сын Арнора Кнут Хмурый. У Кнута был крутой лоб, живые глаза и маленькое лицо. Он был небольшого роста, невзрачен на вид, но мастер на все руки и очень умен. С ним считались и прислушивались к его советам. Его хутор стоял на восточном берегу Рыбачьего Ручья. После Большой Битвы тролли стали захаживать в Округ Людей С Болот, и потому Кнут всегда держал у каньона на пастбищах дозорных. И если те время от времени замечали, что тролли собираются переправиться через Рыбачий Ручей, то скакали на хутор, и люди выходили с копьями и секирами на длинных рукоятках и рубили троллей или обращали их в бегство. Поэтому Кнута звали еще Длинная Секира, потому что это он придумал, как без опаски убивать чудищ. А раньше люди сражались с ними мечами да обычными секирами. Кнут крепко дружил тогда с Тордом Седоволосым, который жил по соседству, в низовьях Ежовой Реки, в Травяной Долине.

Вот как-то раз в начале лета приезжает Кнут к своему отцу Арнору в Ежовый хутор. Встретились они по-родственному, и Кнут говорит:

— Беседовал я с Тордом Седоволосым касательно того дела, о котором шла речь на последнем тинге. По-прежнему Торд горюет безмерно. Он только и помышляет о том, как бы распрямить крючок, который был загнут против его воли. И, по-моему, одно ему может принести облегчение — если воспользуется он законом относительно Гуннара Бродяги, сына Ульва. Мне говорили, что видели Гуннара несколько раз в этих местах, и потому я обещал Торду поддержку в его заботе, ведь и Торд не раз выручал меня.

Казалось, его слова не доставили радости Арнору, но отвечал тот спокойно:

— Напрасно обещал ты помощь Торду, не спросив у меня совета. Трудно мне будет поддержать тебя, потому что мне кажется, что несправедливое дело вы затеяли. Не хочется мне ссориться с Ульвом Сопуном, да и чтобы между ним и тобою возникла недружба, я тоже не хочу. Так что если вы хотите Гуннара поймать и убить на моей земле, то этому не бывать, ну а если придет вам охота сунуться в Хвостатый Лес, можете проходить через мои земли, держать не буду.

— Спасибо и на том, — сказал Кнут и уехал восвояси.

Через месяц, в пору первого сенокоса, сказали работники Арнору, что видели, как по его угодьям на север проехали всадники, числом около пятнадцати. Арнор Лысый ничего не ответил, только велел взнуздать своего любимого коня Готи. Вот скачет он быстро вслед за всадниками, нагоняет их и видит, что это Торд Седоволосый со своими людьми, а к нему присоединились Кнут Хмурый, тоже со своими людьми, и Тордовы родичи — Овечий Скегги, Ваги Сутулый, Ивар Девчушка, Даг Навозник и Асмунд Четверик. Были там еще старшие сыновья Торда — Бьярн Челюсть и Бьёрн Улыбка, которые были большими задирами и славились тем, что любили затевать драки и свары.

Говорит им Арнор:

— Вижу я, что быстро воспользовались вы моим словом. Брать его назад я не могу, да только не хочу, чтобы вы ехали, не выслушав меня.

Торд Седоволосый ему отвечает:

— Что бы ты ни сказал нам, Арнор, от своего решения я не откажусь.

Тогда Арнор ему сказал, что хоть он и понимает отцовское чувство Торда, но и Торд тогда поймет, каково придется Ульву, если им удастся найти и убить Гуннара, и добавил:

— Да только сомневаюсь я, чтобы удалось вам его найти, потому что немногие отваживались зайти в Хвостатый Лес, а еще меньше таких, кто выходил оттуда.

Торд усмехнулся и говорит:

— Не беспокойся, Арнор, я посылал своих людей подглядывать за Гуннаром, когда бродил он безнаказанно, вопреки закону, по твоим землям, и давали ему здесь пищу, и указали путь, и оказывали помощь. И они знают, по какой дороге и в каком месте уходил он каждый раз в лес. А что касается отцовских чувств Ульва, то больше жаль мне других отцов, сыновей которых еще совратит Гуннар, если останется жив.

— Пусть будет по-твоему, да только сдается мне, что не принесет это дело славы никому из вас, и не все вы вернетесь назад, — нахмурился Арнор и с тем уехал к себе.

Вот на третий день подъезжают Торд и его дружинники к Поперечной Реке, переправляются через нее и вступают в Хвостатый Лес. Назвали его так первые люди Земного Круга, потому что отродясь никто из них не видел таких деревьев с длинными листьями, свисающими до земли, и с ползучими растениями, обвивающими стволы. На стволах у этих деревьев росли длинные и острые шипы, и люди Торда все изранились и оборвались, пробираясь через чащу. Люди впоследствии говорили, что они проявили мужество, пройдя через Хвостатый Лес. Вскоре нашли они тропинку и поняли, что этой дорогой часто ходит Гуннар, если судить по следам. Два дня шли они по лесу, и за это время пропало двое человек из дружинников — Транд Сиплый и Асмунд Четверик — когда люди Торда остановились на привал. Они исчезли без всякого шума, и никто не заметил, как это произошло. С тех пор их никто и никогда не видел. Торд не стал тратить много времени на их поиски и двинулся дальше. С великим бережением и тайной подошли они к месту, где схоронился Гуннар. Гуннар жил в сухой пещере, которая была в скале из песчаника. Таких скал много на севере Хвостатого Леса там, где он подходит к Отлогому Склону на Холодной Спине. Теперь это место называется Гуннарова Пещера.

Тордовы люди подобрались к пещере и увидели, что в ней горит костер, а Гуннар спит. Тут они все вместе накинулись на него, и не успел он проснуться, как его связали и вытащили наружу. За то время, пока Гуннар скрывался в Хвостатом Лесу, он очень возмужал. У него были золотистые волосы, которые падали ему на плечи. У него был светлый цвет лица и горбинка на носу. Глаза у него были очень красивые — он был голубоглазый. Взгляд зоркий и пристальный, широкий лоб и полные щеки. А борода у него только начинала расти. У него была челка над бровями, и он был широк в плечах, и грудь у него была сильная. У него были очень красивые и сильные руки, и все его поведение было благородным.

Торд Седоволосый встал перед ним и говорит:

— Теперь должен ты ответить сполна за свою заносчивость, за то, что возомнил о себе как о человеке, который стремится к ненужному никому Необычному. Из-за твоей гордыни погибли твои сверстники, так что придется тебе заплатить жизнью за свои прегрешения.

Гуннар ему отвечает:

— Невелика честь вам, десятку мужей, убивать меня связанным. Не думаю, что похвалят вас люди, когда узнают о таком деле. Что же касается моей вины, то и сейчас я повторю, что скорблю о твоем сыне, Торд, но виновным себя не считаю.

Тогда улыбнулся Бьярн Челюсть и говорит:

— Сумеем мы покончить с тобой и снявши путы. Берись за него, брат.

И Бьярн Челюсть снял с Гуннара веревки, а его брат Бьёрн Улыбка обеими руками крепко схватил пленника за волосы и пригнул его голову к земле. Бьярн взмахнул секирой. Тут Гуннар с силой рванулся назад, и Бьёрн подался за ним. Секира обрушилась на его руки, отсекла их и вонзилась в землю. Бьёрн посмотрел и видит, что руки у него отсечены почти по локоть.

— Здорово ты рубишь, брат, — сказал он, упал на землю и сразу умер.

Все люди Торда и Кнут Хмурый, которые стояли вокруг с копьями и секирами, испугались и шарахнулись в стороны. А Гуннар помчался к пещере, забежал туда, и когда преследователи кинулись за ним, он метнул в них обеими руками боевые кольца, так что сразу двое человек — Овечий Скегги и Ивар Девчушка — повалились на землю. Тут все увидели, что перевязок здесь не потребуется — метательные кольца раскроили им черепа так, что мозг вытек наружу. Тордовы люди сунулись в пещеру еще раз, но Гуннар стал умело метать остро отточенные кольца и убил одного работника Кнута Хмурого, которого звали Пэтр Коровий Сосок, и покалечил двух родичей Торда — Вагна Сутулого и Дага Навозника, так что они больше не могли сражаться. Люди потом говорили, что Гуннар совершил большой подвиг, сражаясь мужественно и умело против стольких врагов.

Решили они тогда действовать по-другому. Торд приказал нарезать ветви и длинные листья деревьев и сплести из них толстые рогожи. Когда все было готово, двинулись они в пещеру, держа перед собой рогожи и выставив мечи, и гуннаровы кольца не могли пробить их защиту. И так они оттеснили Гуннара в глубину пещеры, а потом отбросили плетенки из ветвей и листьев и ринулись на него с мечами и секирами. И хотя он защищался доблестно и ранил двоих или троих, люди Торда и Кнута тоже нанесли ему несколько ран. Они обезоружили его и связали снова. Они хотели тут же убить его. Больше всех ярился Бьярн Челюсть, который очень сокрушался о смерти брата. Он размахивал секирой и хотел на месте порешить Гуннара. Говорят, того же хотел и Торд, и впоследствии это повредило ему во мнении людей. Но Кнут Хмурый не допустил убийства.

— Только рабы мстят сразу, — презрительно сказал он.

Он сказал, что люди плохо будут говорить о них, если убьют они Гуннара связанного и сгоряча. Он считает, что будет лучше, если Гуннар умрет не от руки Торда или его родичей, потому что сыновья Торда тоже погибли не от рук Гуннара, а только по его вине. Он добавил, что знает средство, как умертвить Гуннара, чтобы не преступить закон и не вызвать чрезмерного гнева Ульва Сопуна. Торд согласился с Кнутом. Они положили убитых на коней, привязали Гуннара к седлу и поехали из леса.

Теперь ехать по лесу людям Торда было труднее, потому что им мешали тела убитых. Им то и дело приходилось прорубать дорогу мечами, так что оружие у них совсем затупилось. Только Бьярн Челюсть размахивал своей секирой как ни в чем не бывало — она у него оставалась острой, как бритва. Лишь к исходу четвертого дня они вышли к Поперечной Реке.

Вот хотят они перейти реку вброд и видят на другом берегу людей числом около тридцати, кто на конях, а кто пеший. И это оказались люди Арнора Лысого, а сам Арнор в отцовской кольчуге и сверкающем шлеме сидел на своем любимом коне Готи, загнав его по брюхо в воду. И видят люди Торда, что намерения у него не самые мирные. Тут выезжает вперед Кнут, загоняет своего коня по брюхо в воду, так что между ним и Арнором становится не больше пяти локтей, и говорит:

— Значит ли все это, отец, что подготовил ты нам почетную встречу? Немало трудов мы затратили и большим опасностям подвергались, когда проходили через Хвостатый Лес, чтобы совершить задуманное.

— Почета вам как раз и недостает, родич, — отвечает Арнор. — Немного славы вы сыскали, пойдя против Гуннара, сына Ульва, как я вам и предсказывал. Да только славу вашу я не собираюсь увеличивать, встречая вас с почетом, как ты уже, наверное, догадался. Я разрешил вам проехать через мои земли, когда вы направлялись через Хвостатый Лес, и сдержал свое слово, как вы убедились. Но ничего не было сказано о том, каким путем ехать вам обратно. И, говоря коротко, обратно через мои земли вы не проедете. Не хочу я, чтобы Ульв Сопун и его родичи обвинили нас в пособничестве несправедливым делам, которые затеял Торд, потому что с твоей стороны и так для этого сделано более чем достаточно. Ты ведь и сам теперь смог убедиться в мужестве и благородстве Гуннара.

Кнут говорит:

— Возможно, это и так. Но теперь назад я уже не поверну. Никто не сможет упрекнуть меня в том, что я бросаю дело на полдороге, чем бы это потом ни кончилось. Однако подумай и над тем, что нам сейчас придется убить Гуннара. И Бьярн Челюсть сделает это с большим удовольствием. И это усилит враждебность Ульва еще больше. А я придумал, как умертвить Гуннара, чтобы никто из нас не считался виноватым. Но для этого нам надо проехать через твои земли к Ущелью Троллей. А кроме того, нам нужно еще поскорее похоронить мертвых по обычаю, чтобы покоились они в обжитой земле.

Кнут говорил долго и красиво, так что казалось, будто Арнор стал колебаться, оставить ли прежним свое решение. И никто не знал, чем закончится дело, как вдруг Гуннар, сидевший связанным на коне, закричал Арнору:

— Пропусти их, Арнор, через свои земли. И пусть не покажется тебе эта уступка бесчестьем. Я предсказываю тебе, что слава твоя от этого только возрастет. А мои родичи не будут питать вражду к тебе, ведь я сам прошу об этом.

Всем показалось удивительным и достойным восхищения, что, несмотря на раны и потерю крови, голос Гуннара оставался таким же сильным и звонким, как обычно. Арнор отступил со своими людьми от берега, и Торд Седоволосый с дружиной беспрепятственно пересек Поперечную Реку. Когда они проезжали мимо Арнора, Гуннар Бродяга спросил у него:

— Знают ли у тебя дома, Арнор, куда и зачем ты направился?

Арнор отвечал утвердительно.

Тогда усмехнулся Гуннар и говорит:

— Значит, мы еще встретим кое-кого в пути.

— Кого ты имеешь в виду? — спрашивает Арнор.

Гуннар отвечает:

— Я имею в виду твою дочь, Хельгу Красавицу. Ты ведь знаешь, что когда ты помогал мне скрываться все это время, я беседовал с ней несколько раз. И могу тебе сказать, что это та девушка, которую я больше всего хотел бы получить в жены, и я не скоро женюсь, если из этого ничего не выйдет.

Тут многие засмеялись, сочтя слова Гуннара шуткой, а Арнор сильно помрачнел и сказал:

— При других обстоятельствах я охотно поговорил бы с тобой об этом деле, но сейчас твои слова кажутся мне оскорбительными.

— Очень жаль, если тебе так показалось, — говорит Гуннар, — я совсем не шучу. Для меня очень важно, чтобы мой замысел удался. А что касается до моих обстоятельств, то сдается мне, что они вряд ли станут хуже, чем уже есть, и счастье не на стороне Торда и твоего сына.

Арнор ничего не ответил и отъехал от Гуннара, а люди Торда похоронили убитых и продолжали свой путь. В середине второго дня они заметили всадника, который скакал им навстречу. Через некоторое время стало видно, что это женщина, и Кнут Хмурый узнал в ней свою сестру Хельгу. Хельга подъехала прямо к Гуннару и весело улыбнулась. Тут все увидели, что из глаз у нее текут слезы. Гуннар был очень бледен, потому что раны его никто не лечил и еще потому, что почти всю дорогу его везли связанным. Но в седле он держался прямо.

Хельга была очень красива. По словам сведущих людей, не было женщины красивее ее. Волосы у нее были пепельные, густые и длинные. Говорят, что своими волосами она могла закрыться вся. Хельга не сказала ни слова, подъехала к Гуннару и положила руку ему на плечо. И так она ехала рядом с ним какое-то время. Тогда стало очевидно для людей, что они с Гуннаром очень расположены друг к другу. Через некоторое время Кнут говорит:

— Отправляйся домой, сестра. Я не допущу, чтобы ты достигла намеченного места вместе с нами.

Хельга спрашивает:

— Собираешься ли ты, родич, применить силу, чтобы заставить меня отказаться от задуманного? Впрочем, тебе не привыкать совершать бесчестные поступки.

Кнут покраснел как кровь и больше не возобновлял этого разговора.

На третий день утром люди Торда подъехали к Ущелью Троллей. Это было самое узкое место каньона, в котором протекал Рыбачий Ручей. Стены ущелья были отвесными, и высота их в этом месте была не меньше ста локтей, а вверху они почти сходились, так что расстояние между ними не превышало двадцати локтей. На западном берегу Рыбачьего Ручья стоял дом, который построил Сигурд, отец Арнора, еще до Большой Битвы и до того, как появились тролли. В пору сенокоса здесь жили работники. Здесь были широкие и тучные луга. Над каньоном по приказанию Сигурда был построен прочный мост такой ширины, чтобы по нему могла проехать повозка. Когда же на Рыбачьем Ручье стали появляться тролли, люди Сигурда втащили мост на восточный берег, чтобы чудища не могли перебираться на обжитую землю. Но тролли все-таки переходили со своего берега. И как они это делали, никто не знал.

Вот подъезжают люди Торда к мосту, осматривают его и видят, что он еще крепкий, и дожди не сильно повредили его. Они подтаскивают его к краю обрыва, привязывают к западному концу длинные веревки и с помощью крепких шестов поднимают мост стоймя, затем на веревках опускают мост на ту сторону.

Гуннар внимательно следил за их работой и все подшучивал над ними. Он сказал такую вису:

Рать, блистая сталью,

Зрю, потеет справно.

То не бури ль бранной

Гром гремит булатный?

Нет, то берег здешний

Смрадным потом кропят

Люди Торда, чтобы

Путь в заречье торить.

Тролли бы побрали

Разом их старанья!

Торд и Кнут, казалось, не замечали его насмешек и работали наравне с другими. Но остальным очень это не нравилось. Больше всех негодовал Бьярн Челюсть. А Гуннар знай осыпает их стишками. Тут Бьярн хватает секиру и бросается к Гуннару, который сидел на траве у ног Хельги. Он опирался спиной о ее колени, потому что раны его стали совсем плохими. Тогда Хельга быстро обхватила голову Гуннара руками и говорит:

— Хватит ли у тебя решимости и нахальства, Бьярн, сын Торда, зарубить сначала женщину?

Бьярн ухмыльнулся и отвечает:

— Если бы ты, женщина, знала, какая смерть ожидает Гуннара, ты бы приберегла свои объятия для человека, которому суждено жить подольше. А ты, Бродяга, видно, уже догадался, что мы собираемся оставить тебя в доме на том берегу. И когда придут туда тролли, вот тогда мы потешимся и послушаем, какие стишки ты им расскажешь. Так что недолго осталось тебе хлопать по животу свою возлюбленную.

Вскоре люди Торда закончили свою работу, вновь связали Гуннару руки и ноги и отнесли в дом. Здесь давно уже никто не жил, так что потолочная балка слегка просела, стены покосились, и дверь не закрывалась. Не осталось в доме и никакой утвари, так что Гуннара положили прямо на пол и там оставили. Они вышли наружу, подперли дверь колом и вновь перетащили мост на восточный берег. Хельга внимательно наблюдала за происходящим. Она говорит Кнуту:

— Почему вы не оставили его просто на берегу?

Кнут говорит:

— Я знаю этого человека. Он ни за что не стал бы ждать своей погибели, а обязательно попытался освободиться. Если бы это ему не удалось, он бросился бы в ущелье. И тогда вина за его смерть все равно легла бы на нас.

Люди Торда ждали до вечера, что появятся тролли. И так оно и случилось. Первой заметила чудищ Хельга. Она быстро отошла в сторону и села на камень, а до этого она все время стояла у края обрыва и глядела на дом. И Торд с Кнутом поняли, что что-то случилось. Тут все заметили троллей, которые приближались к дому. Их было трое. Они открыли дверь и вошли внутрь. Бьярн Челюсть громко засмеялся.

Долгое время ничего не происходило, так что солнце приблизилось к закату. Вдруг дверь открылась, и из дома вышел Гуннар, живой и здоровый, а за ним тролли. Эти тролли были очень похожи на людей, только выше ростом и толще. У них были большие круглые головы, и уши у них были очень большие, а на месте рта и носа было гладкое место. У них были красные круглые глаза, которые светились в темноте, и от их взгляда даже у самых мужественных воинов душа ухолила в пятки. Гуннар подошел к краю обрыва, и тролли вместе с ним. Гуннар говорит:

— Не говорил ли я тебе, Бьярн, что прежде чем браться за перевязки, надо сначала помахать секирой?

Тут Бьярн закричал в ярости и метнул в Гуннара свою секиру. И все думали, что тому несдобровать, но тут один из троллей быстро вытянул вперед руку, которая стала вдруг очень длинной, и поймал секиру в воздухе. Гуннар сказал тогда такую вису:

Бьярн-боец —

Вот удалец! —

Секиру мечет.

Летит, как кречет,

Стальной клинок —

Кончины рок.

Но ловкости мало.

Хельга видала:

Рука поймала

Смерти жало.

Хорош подарок —

В битве жарок!

— Спасибо тебе за секиру, Бьярн, — добавил Гуннар. — Это доброе оружие, как уже имел случай убедиться твой брат, и оно мне еще пригодится.

И люди потом сочли, что Бьярн выглядел еще глупее прежнего, если только это возможно.

Тогда все воины, кроме Кнута, стали метать в Гуннара Бродягу свое оружие, но ни копья, ни секиры не попадали в цель, потому что тролли отбивали или ловили их в воздухе. И было удивительно смотреть на их дьявольскую ловкость и проворство, потому что расстояние между ними не превышало двадцати локтей. Гуннар же все это время стоял спокойно, не говоря ни слова, и не пытался уклониться от оружия.

— Зачем мне столько железа? — сказал он, когда люди Торда прекратили попытки поразить его. — Я прикажу троллям занести его в дом, чтобы оно не заржавело. То-то будет Арнору подарок, когда он придет со своими работниками на сенокос.

— Ты сам стал троллем! — гневно закричал Торд. — Но мы поймаем тебя и убьем без оружия. Для тебя достаточно будет и веревки на шею.

По всему было видно, что Торду порядком надоела кутерьма вокруг этого дела. Он приказал браться за мост, чтобы снова поставить его над ущельем. Но Гуннар что-то сказал одному из троллей, и тут все увидели, что у того из глаз вылетели огненные спицы, и мост развалился надвое, словно его перерезали ножом. Все были потрясены увиденным, а Кнут громко выругался.

Гуннар говорит:

— Я все-таки постараюсь совершить задуманное и проникнуть через Великую Стену. Ведь тролли как-то попадают в пределы Земного Круга. Сдается мне, что не рождаются они из земли, как думали раньше. Это ведь только страх перед Неведомым и боязнь Необычного заставляли нас убивать троллей. Теперь я знаю, что это асы посылали к нам троллей, чтобы те служили помощниками. Они подчиняются любому приказу человека. Вот и меня вылечили тролли, когда я попросил их об этом. Я ухожу, но три года истекут не скоро, так что у тебя, Торд, будет еще время побегать за мной, если тебе придет такая охота.

Хельга говорит:

— Но как же ты вернешься назад? Ведь мост теперь разрушен.

— Разве работники твоего отца разучились плотничать? — отвечает Гуннар. — Мост ему еще пригодится. По-моему, оставлять такие луга нескошенными просто расточительно. А что касается троллей, то они и не думали никогда нападать на людей. Вспомните — разве вы можете назвать хоть одного человека, который погиб от их руки? Это только неразумие наше заставляло бояться их.

— Но ведь тролли перебирались на наш берег и без моста, — говорит Хельга. — Эй, тролли, покажите нам, как вы это делаете! Пусть они покажут нам, Гуннар, свое умение, раз должны подчиняться приказам человека, как ты говоришь.

Тут один из троллей сел на край обрыва и вытянул вперед ноги. И ноги его стали быстро удлиняться, так что сразу преодолели расстояние до противоположного берега и уперлись в камень. И получился тонкий мост, по которому мог бы пройти смелый человек. Но не успел на него вступить другой тролль, как все увидели, что на ноги сидящему чудищу вскочила Хельга и быстро перебежала на другую сторону.

— Мне было очень страшно, — сказала она Гуннару и взяла его за руку.

— Зачем ты это сделала? — спросил Гуннар.

— Мне должно быть с тобою, — говорит Хельга. — Вместе мы уйдем за пределы Земного Круга.

Гуннар говорит:

— Хорошо.

Не говорится, сказали ли они еще что-нибудь людям Торда. Тролль втянул свои конечности и встал. Они все вместе — люди и тролли — пошли на запад. И, поскольку солнце уже почти закатилось, оставшиеся на краю ущелья недолго видели их в сумерках.

Рассказывают, что Гуннара и Хельгу по пути к краю Земного Круга застигла ночь. Тогда они приказали троллям поставить для них палатку, и те повиновались им. Они поставили палатку из неизвестного людям полотна, и там были постели, и пища, и питье. Гуннар и Хельга переночевали в шатре. Люди говорят также, что они стали мужем и женой в ту ночь, но Хельгу не слишком осуждали за этот поступок. А иные говорили, что не решались осудить из боязни перед ней.

Утром они вновь отправились в путь, и Гуннар приказал троллям следовать за ними. Так они шли до полудня и за это время успели перевалить через гряду высоких холмов. Тут Гуннар остановился, и они увидели далеко, насколько хватало глаз, еще одну цепь холмов, таких же, как и те, что были у них за спиной. Солнце уже перевалило за полдень, и шли они долго, но Хельга потом рассказывала, что сил у них, казалось, только прибывало. В этих местах никогда еще не бывали люди, и Гуннар шел осторожно. Он нес на плече секиру, которую в него метнул Бьярн.

Через некоторое время Хельга остановилась и пристально посмотрела вперед. Гуннар спросил, что она видит. Хельга говорит:

— Сдается мне, что там, на равнине, что-то движется. Посмотри сам, Гуннар, может быть, меня обманывают глаза.

Гуннар посмотрел и говорит:

— Глаза не обманывают тебя. Кто-то идет нам навстречу. Поспешим.

Они прошли еще около двух тысяч локтей, и тогда стало ясно, что навстречу им идут мужчина и женщина. Тут солнце склонилось так, что осветило Великую Стену, и от нее отразились радужные лучи. Гуннар и Хельга увидели, что Стена разделяет их и неизвестных людей. Гуннар остановился, и Хельга поняла, что он в сильном волнении. Он то бледнел как снег, то становился красным как кровь и сильно закусил губу. Хельга крепко взяла его за руку и спрашивает:

— Значит ли это, что те люди живут по ту сторону Земного Круга?

Гуннар усмехнулся и говорит:

— Не нужно быть большим мудрецом, чтобы ответить утвердительно.

И у него достало сил превозмочь волнение и двинуться вперед. Тогда Гуннар и Хельга заметили, что люди по ту сторону Великой Стены тоже сдвинулись с места. И так было каждый раз — стоило Гуннару и Хельге остановиться, как останавливались незнакомцы, когда же они шли, шли и те люди. И их невозможно было сначала рассмотреть из-за сияния Великой Стены. Но когда они сблизились на десяток шагов, сияние уменьшилось, и Гуннар остановился и вскрикнул от удивления, потому что они увидели, что мужчина и женщина, стоявшие по ту сторону Великой Стены, были как две капли воды похожи на них самих.

И так они стояли некоторое время друг против друга. Тогда Гуннар говорит одному из троллей:

— Сделай проход в Великой Стене.

— Не понимаю тебя, бонд, — говорит тролль.

Рассказывают, что впервые тогда люди услышали голос тролля, ведь до сих пор они подчинялись Гуннару молча. И голос этот был похож на человеческий, но сразу становилось ясно, что говорит не человек. И это было очень необычно. Хельга рассказывала потом, что у нее захватило дух от страха.

Гуннар говорит троллю:

— Я хочу пройти к тем людям, что стоят напротив нас. Сделай так, чтобы это стало возможно.

И тогда тролль вплотную подошел к Стене, лег навзничь так, что голова его уперлась в Стену, и поднял руки. И руки его стали удлиняться и стали совсем другими. Он соединил их в кольцо такой ширины, что через него мог пройти человек. И это кольцо стало двигаться внутрь Стены, а потом раскалилось докрасна. И Гуннар с Хельгой встали на грудь троллю и вышли сквозь это кольцо за пределы Земного Круга, а Тролль убрал руки и поднялся.

Гуннар казался совсем спокойным. Он учтиво приветствовал незнакомцев, и те отвечали ему. Гуннар опустил секиру к ноге, и то же сделал незнакомый муж. Гуннар спрашивает:

— Почему вы так похожи на нас?

— Пусть тебя не смущает внешность, — отвечает незнакомец. — Сейчас, пока идет наша беседа, мы связаны с вами единой нитью. Эта нить соединяет наши души, наши поступки и тела. А видеть наш истинный облик не дано никому из людей. Так удобнее вам понимать нас. И если бы к нам вышел другой человек, он увидел бы нас в его обличье, но не в нашем.

— Значит, вы и есть асы? — спрашивает Гуннар.

— Да, вы привыкли называть нас богами, — отвечает ас. — Но ты, Гуннар, поймешь вскоре нечто большее, чем понимают ваши боги, ибо ваши боги — это вы сами и есть. Вы и то, что придумано вами. Вы остались прежними в новой стране. Ваши боги — это ваши жилища и ваши капища, ваш Дом годорда и ваша охота, ваши пастбища и поля, ваш бог — это вся ваша жизнь, которую твои сородичи не хотят менять ни на волос. Мы дали вам земли столько, сколько хватило бы сил обработать, но жадность обуяла вас, и вы стали убивать друг друга, чтобы забрать себе еще больше. Мы дали вам столь обильную пищу, что голод уже не грозит вам, но вы продолжаете держать рабов, так что человек у вас помыкает человеком. Тогда мы послали вам троллей, как вы их называете, чтобы они исполняли рабью работу. Но и их вы встречаете секирами и мечами. Вы остались прежними в новой стране. Мы дали вам дальнеговоритель, чтобы вы слышали нас, обращаясь за советами. Но вы слышите только то, что хотите слышать. И сны, которые видите вы по ночам, кажутся вам сказкой. Даже снам о троллях не хотели верить вы. Верите вы только тем снам, в которых рассказывается о жатве или о пахоте, о смерти или новых свадьбах. Необычное по-прежнему кажется вам смешным или недостойным внимания. Прежними вы остались в новой стране.

— Что же это за страна, о которой ты толкуешь? — спрашивает Гуннар.

— Трудно объяснить рыбе, как выглядит зеленый луг, — усмехнулся ас. — Но я попробую.

И асы пристально взглянули в глаза Гуннару и Хельге. Хельга потом рассказывала, что ей показалось, будто взгляд женщины-аса проник в ее мозг, и их мысли встретились. Так она рассказывала. Правда, люди утверждают, что всем ее речам трудно поверить. По ее словам, асы сначала показывали им то, о чем рассказывается в сагах. Гуннар и Хельга словно воочию видели, как корабли, которые плыли из Северного Пути в Ледовую Страну, попадали в сильные бури, корабли тонули, и асы спасали людей со всем имуществом, а потом уносили их на огромных железных лодках в небо. И будто все те, кто живет нынче в пределах Земного Круга, на самом деле находятся на одной из звезд. Хельга рассказывала также, что асы показали ей и Гуннару, как обживались люди на новом месте и как асы огородили пространство для их жизни Великой Стеной. Но объяснить, как они это делали, она не умела. А потом асы показали им обширные земли, которые лежали за пределами Великой Стены. И Хельга с Гуннаром увидели, что ужасающие бури бушуют на бесплодных просторах, невиданные злобные чудовища обитают в дремучих лесах, в бездонных морях ходят волны, подобные горам, зловонные болота кишат ядовитыми гадами, и нет места людям за пределами Круга.

Впоследствии люди недоверчиво слушали этот рассказ Хельги, но говорят, что именно с тех пор, как она побывала за пределами Земного Круга, она стала великой колдуньей и получила уменье насылать сны, привораживать животных и лишать мужчин силы. Хельга рассказывала, что когда наваждение кончилось, Гуннар потер рукой лицо и сказал:

— Выходит так, что живем мы не в Земном, а в Небесном Круге. Зачем же вы перенесли нас сюда?

— Разве то, что спасли мы твоих предков, уже не благодеяние? — отвечает ас. — Гостями мы были у людей, и хоть мы не люди, горько было видеть нам, как тонут и гибнут в пучине доблестные и гордые воины и их жены. Стремление их к свободе заставило нас помочь им.

— Почему же только наших предков удостоили вы этого спасения? Знаю я, что немало народов выходило в море на могучих кораблях под парусами, как о том свидетельствуют саги. Значит, и их застигали бури, и они разбивали свои ладьи о прибрежные скалы. Знаю я еще, что наши предки сражались с ними на море и на суше, и мужество чужих народов было великим — иначе не слагались бы висы о былых битвах. Много ли чести победить труса?

— И мы знаем об этом, Гуннар, — говорит ас. — Да только не нашли мы среди людей другого народа, мужи которого были бы столь горды, кто столь яростно отстаивал бы свою честь. Пришлись вы по сердцу нам, пришельцам.

Гуннар усмехнулся и отвечает:

— Сдается мне, что говоришь ты не все, что знаешь. Если бы хотели вы просто спасти их, то оставили бы их в той стране, куда стремились они, а не переносили жить в пределы Небесного Круга, на чужую звезду. Зачем же вы сделали это? Какую участь уготовили нам?

Ас нахмурился и говорит:

— Зря ты задал этот вопрос, человек, не похожий на сородичей. Придется мне отвечать тебе. Но знай, что тогда ты уже не сможешь жить по-старому.

Гуннар помолчал и говорит:

— Будь что будет.

Ас говорит:

— Тогда знай, что перенесли мы твой народ сюда, потому что хотели посмотреть, как поведут себя люди, если оторвать их от прежней жизни, если дать им в новом обиталище цель, если заставить стремиться к этой цели.

— Что же это за цель? — спрашивает Гуннар.

— Благоденствие! — отвечает ас. — А что нужно вам для благоденствия, мы знаем лучше вас.

— Сдается мне, что за благоденствие взяли вы дорогую цену, — говорит Гуннар. — Сдается мне, что прежними мы не остались в новой стране, что изменили вы нас. Вы отняли у нас любопытство. Теперь никто из моих сородичей не хочет выйти за пределы Круга, никто не хочет жить по-другому. Плохое дело затеяли вы. Вы обманули наших предков, а теперь боитесь признаться в обмане моим сородичам, живущим ныне. Но вы должны это сделать. Верните нас в ту страну, куда стремились наши предки, чтобы жили мы по законам, назначенным судьбой, а не вами. Довольно вам печься о нас.

— Теперь это уже невозможно, — говорит ас. — Даже если бы мы захотели сделать это, уже не найдется места в той стране, совсем другими стали люди, живущие там, они будут считать вас дикарями, да и не захотят твои сородичи покинуть привычные жилища. Подумай и вспомни, и тогда ты поймешь, что я прав.

Гуннар говорит:

— В сагах рассказывают, что предки наши ходили на ладьях в далекие страны — в Бритланд и в Страну Сарацин, в Курланд и в Гардарики, в Йорусаланд и в Сюрланд, и даже до Виноградной Страны добирались они. И в этих походах преодолевали они опасности великие. Почему же здесь мы живем, окруженные Стеной, словно овцы в загоне? Почему вы, асы, держите нас взаперти? Почему отобрали у нас корабли и внушили отвращение к морским походам? Если не хотите вы вернуть нас в страну предков, дайте нам тогда всю эту землю, а не только клочок ее. Или жаль вам бесплодных пустынь и вонючих болот? Научите нас, как сражаться с хищными тварями, населяющими эти просторы. Неужто меньше сил у нас, чем у наших предков?

— Ты видел, как опасен этот мир, — отвечает ас. — Обширны и буйны его океаны, суровы и негостеприимны земли. Скажи, Гуннар, разве стал бы ты подвергать новой опасности свое дитя, выручив его раз из беды? Мы боимся за вас, как мать боится за свое дитя.

— Дитя растет, — говорит Гуннар. — И, бывает, мать мешает ему своей слепой любовью. Выходит, благоденствие превратили вы в западню для людей.

— Пока дитя неразумно, у него должна сохраняться вера в силу родителей. Если откроем мы Великую Стену и напасти великие обрушатся на твоих сородичей, поколеблется у них вера в наше могущество, Гуннар.

— Так вот чего боитесь вы, — говорит Гуннар. — Но если вы столь могущественны, почему не поделитесь толикой своей мощи с людьми?

— Ты не похож на своих сородичей, Гуннар, — согласился ас. — И ты сможешь понять то, что недоступно им. Пусть будет по-твоему. Мы возьмем тебя в свою страну и дадим часть нашей силы.

Тогда Гуннар повернулся к Хельге и говорит:

— Нам с тобой собраться недолго. Пойдем с ними, посмотрим, а потом вернемся и расскажем людям. Так или иначе, мы все должны выйти из Круга.

Тут заговорила женщина-ас:

— Нет, Гуннар, — сказала она. — Ты должен оставить Хельгу. Вы не сможете пожениться и иметь детей — ваша кровь не должна смешаться.

Гуннар опустил голову и долго молчал. И через некоторое время говорит:

— Коли так, не нужна мне ваша сила, не хочу я смотреть на ваш мир. А помешать нам с Хельгой вы не сможете. Разве можно запретить любовь?

— Так нужно, — отвечает ас. — В наших возможностях гораздо больше того, что ты можешь себе представить. И мы не стали бы применять нашу силу, если бы ты был похож на своих сородичей. Но ты другой, ты не послушаешь моего совета. Вот потому-то Хельга уйдет назад, в пределы Круга. А ты останешься здесь, с нами, и назад уже не вернешься никогда. Но не огорчайся, Гуннар. Ты узнаешь и увидишь столько, сколько не знают и не видели за всю жизнь все твои сородичи, сколько их есть. Ведь этого ты хотел, стремясь к Необычному?

Гуннар говорит:

— Злым делом назвали бы это люди, если бы кто силой разлучал влюбленных. Да, видать, у асов свои законы. Но ты ошибаешься, если думаешь, что я не похож на своих сородичей. Я не более добр, чем они, когда дело доходит до моей выгоды.

Тут Гуннар быстро схватил свою секиру, высоко поднял ее и обрушил на голову аса. Но ас успел отразить удар, и их секиры встретились в воздухе со страшным лязгом. Гуннар отскочил, и ас отскочил тоже. Гуннар снова напал на аса, но сколько бы раз он ни пытался ударить секирой противника, ас в точности повторял его движения, и каждый раз их секиры сталкивались, издавая страшный гром. Долго продолжалась их битва. Тут Гуннар заметил, что ни один из них даже не ранен. Он опустил секиру, а ас засмеялся и говорит:

— Не предупреждал ли я тебя, Гуннар, что на время нашей встречи и тела, и души наши связаны единой нитью? Так что моя смерть была бы и твоей смертью.

Гуннар долго смотрел на него, и за это время они стали еще больше похожи, чем раньше. Но Гуннар ничего не сказал в ответ асу. Он осмотрел свою секиру и говорит:

— Хорошим оружием владел Бьярн Челюсть. Нисколько не затупилось. Да только у асов вряд ли оно мне понадобится.

Потом он подошел к Хельге, обнял ее и сказал:

— Отправляйся домой. Недолгим было твое замужество. Я не хочу больше, чтобы ты оставалась здесь.

Он говорил с ней сурово, и Хельга была сильно рассержена. Она пошла к Великой Стене. А Гуннар обратился к асу:

— Сдается мне, что твоя уверенность в моей непохожести и непокорстве не такая уж неправда, судя по тому, что я собираюсь сейчас совершить. Велико ваше могущество и волшебство, но тебе, ас, оно принесет только беду. И пусть все асы знают, что из западни всегда есть выход.

Тут Хельга дошла до Стены и обернулась. И видит она, что Гуннар приставил лезвие секиры против сердца и с размаху бросился на землю, так что секира рассекла ему грудь. И в тот же миг в груди у аса открылась зияющая рана, и из нее потоком хлынула бледная кровь. Ас сильно закричал и стал корчиться в судорогах, и Хельга потом рассказывала, что он перестал быть похож на человека. Женщина-ас бросилась к нему, желая помочь, но он сразу умер, а Гуннар умер еще раньше.

Так рассказывает сага о Гуннаре Бродяге. После случившегося женщина-ас открыла перед Хельгой Великую Стену, Хельга взяла с собой троллей и вернулась домой. Она стала искусной колдуньей, как уже говорилось выше. Она была женщиной смелой и независимой в речах. Многие именитые мужи сватались к ней, но она выбирала только тех, кого хотела. Говорят, ей достаточно было посмотреть мужчине в глаза, чтобы он потерял рассудок и выполнял любые ее приказания. Хельга была очень богата, потому что не было в Круге другого хозяина, у которого был столь же тучный и многочисленный скот, как у нее. Да и тролли помогали ей. У Хельги было семеро детей, и всем им впоследствии сопутствовала удача. И о многих делах Хельги и ее сыновей рассказывается в других сагах, но гораздо больше их подвигов осталось не записано. Но это вызвано не желанием скрыть случившееся, а незнанием нашим.

И здесь кончается сага о Гуннаре Бродяге, сыне Ульва.

Далия ТРУСКИНОВСКАЯСЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ПЛАНЕТАРассказ

— Какая разница между разведчиком и старой девой? — сурово спросил Артем.

Группа молчала. Трое курсантов уставились на свои защитные перчатки, девять — в пространство.

— Стало быть, никакой, — подытожил Артем. — Зачет отменяется. Группа увольняется в запас.

И он направился к двери.

— Командир, командир, в чем дело? — опомнившись, зашумели ребята.

Артем резко повернулся.

— Так какая же разница между разведчиком и старой девой?

И он очень презрительно остановил взгляд на оттопыренном клапане левого рукава у самого высокого курсанта. Потом подошел и потрогал пальцем башмак другого своего подопечного, сказав при этом неодобрительно: «Додумался...»

Остальные, не дожидаясь упрека, стали подходить к столу и выкладывать самые неожиданные вещи — главным образом всякие портреты и портретики, но попадались игрушечные модели кораблей, брелоки, какой-то фамильный перстень с печаткой, какой-то старинный блокнотик с застежками...

— Буду защищать диссертацию, — объявил Артем, сгребая все это в кучку. — Тема — неиспользованные пространства в скафандрах и комбинезонах. А потом — другую диссертацию. О проблеме сувениров среди бойцов дальней разведки. А потом — третью. О том, что выгоднее брать в периферийный космос старых дев. По крайней мере, ясно, с кем имеешь дело...

— Мы больше не будем, — безнадежно пообещал староста группы.

— И ведь, что любопытно, все двенадцать, — заметил Артем... — Сговорились, что ли? Опоздали вы родиться, ребятишки. А вот родились бы лет примерно на тридцать раньше — и планета для вас нашлась бы подходящая. Сентиментальная планета.

Группа почувствовала, что командир настроился на мирный лад.

— Это ее название — Сентиментальная? — спросил староста.

— Нет, просто мы ее так прозвали.

— А на самом деле? — нестройным хором спросила группа.

— Так я вам и доложил! Это одна из тех планет, контакт с которыми отложен на неопределенное время. Даже трасса, на которой она обнаружена, временно закрыта. Вы же знаете, ребятишки, что если есть двадцать доводов «за» и двадцать первый «против», то контакт отменяется. Это такое же непреложное правило, как запрет брать в разведку личные вещи.

Группа шумно вздохнула. Артем все понимал. Мальчишкам было по восемнадцать. И они уже теперь знали, что работать им придется скорее всего в одиночку. Утешением служило то, что разведчик имел право уволиться в запас после десяти лет работы, а следовательно, создать семью и жить нормальной жизнью. Но эти мальчики были горды решительно всем — и что прошли жестокий конкурс в разведшколу, и что обречены на десятилетнее одиночество, и что есть в Уставе дальней разведки пункт, запрещающий брать с собой пресловутые личные вещи. Они с детства накрепко запомнили, что именами разведчиков называют планеты и астероиды.

Мода на талисманы была в дальней разведке поистине неистребима. Поэтому Артем, помолчав, отодвинул кучку сувениров к краю стола, давая понять ребятам, что они могут опять рассовать портреты и брелоки по комбинезонам.

Но группа не торопилась. Будущие разведчики чувствовали, что командир задумался о каких-то невероятно интересных вещах и событиях, приключившихся за тридцать лет до рождения курсантов. И вместо того, чтобы смиренно разобрать вещички, курсанты молча подсели к столу, глядя снизу вверх в лицо командиру.

— Этого случая в учебниках вы не найдете, — сказал он. — Но раз во Вселенной есть одна такая диковинная планета, то может обнаружиться и другая. И кому-то из вас черт ее подсунет. Так что слушайте...

Не скажу точно, в каком это было году, но я возвращался из отпуска на свою базу. Летел с четырьмя, кажется, пересадками. И не на рейсовых, а на чем придется. И вот вообразите себе ситуацию — где-то на полдороге меня вызывают в командирскую рубку, а дело было на транспортнике, и я выслушиваю приказ нашего Центра немедленно мчаться на одну из опорных станций одной из новых трасс, неважно какой. Естественно, меня высаживают на ближайшем маяке, туда через два дня приходит рейсовый корабль, с него я опять на что-то перескакиваю... Словом, на это нелепое путешествие уходит чуть ли не месяц, но с Центром, как вы сами понимаете, не поспоришь, и мне остается только тупо бормотать тот набор проклятий, который я недавно усвоил на сумасшедшей планете, где обитатели объединяются в отряды, чтобы убивать друг друга.

Наконец я прибыл на станцию. Прямо на трапе меня подхватили под руки и с почестями доставили к начальнику тамошней разведки. Я знал его еще по... неважно, по каким делам, но мы друг друга хорошо знали и могли не церемониться.

— В чем дело, Берни? — очень сердито спросил я. — У вас что, своих ребят мало?

— Неприятная история, мой мальчик, — совершенно спокойно заявил он. — Я бы не стал запрашивать Координационный совет Центра, но ребята из главной диспетчерской случайно проболтались, что ты пролетаешь совсем рядом... ну, я тебя и выпросил ненадолго.

— Рядом, говоришь? — полюбопытствовал я. — Можно сказать, мимо носа пролетал. Очень любезно с твоей стороны!

Я готов был подробно растолковать Берни, кто он после этого такой, но он заставил меня заткнуться одной фразой:

— Ингарт провалился.

Все упреки разом вылетели у меня из головы. И, пока я осваивал это жуткое сообщение, Берни добавил:

— И Светозар с ним вместе.

Вот тут-то я, пожалуй, впервые в жизни растерялся. Ингарт, Светозар и я — мы в школе были неразлучной троицей. Мы ведь из того отчаянного выпуска, который посылали на семнадцатую и сорок восьмую трассы. Стало быть, какой же это катаклизм мог случиться, чтобы провалились Ингарт и Светозар?..

— Раньше сообщить не мог? — рявкнул я. — Я бы всю трассу на ноги поднял!

И действительно — я мог сюда добраться по крайней мере на семь суток быстрее, если бы сам проявил инициативу.

— Во-первых, я не мог сообщить тебе об этом на транспортник. Ты разве забыл, мой мальчик, что бывает за утечку информации о планетах группы «М»? Во-вторых, когда ты летел сюда, я еще не совсем добился приказа о твоем временном переводе к нам. Понимаешь? Я, конечно, могу не трогать тебя, пока не получу официального приказа...

Тут Берни замолчал и как-то загадочно огляделся.

— Точно, хрупкое у тебя тут оборудование, и я бы всю твою шарманку по винтику разнес, — согласился я. — Все правильно. Ну, рассказывай про ребят. Куда и когда вы их высадили? Какие условия? Когда был последний сеанс связи? И почему вы вообще решили, что они провалились?

Берни стал деловито излагать ситуацию.

Я, конечно, затребовал карты, сводки с наблюдательных зондов, видеозаписи и вообще все, что имелось. Начал с общих данных — ну там атмосфера, климат, тип населения... Оказалось — гуманоиды, и довольно развитые притом. Создали, судя по всему, высокоорганизованное общество. Все это установили посредством зондов. Следующий этап знакомства, как вы понимаете, есть кратковременная разведка. Ее провел в течение нескольких суток Светозар. Правда, наблюдательная станция была от Сентиментальной далековато, и дорога заняла у него едва ли не больше времени, чем сама разведка, но поскольку технический уровень планеты был не очень ясен, то и решили не рисковать. Ну, данные были в общем положительные. Настолько положительные, что Светозар даже не стал тратить времени на обратную дорогу, а дождался Ингарта, и они вместе ушли в глубокий поиск. Ушли и пропали.

То есть что значит — пропали? По расчетам Берни, утвержденным начальством, им отводилось на внедрение два месяца, на сбор всевозможной информации — три, на непредвиденные случайности — один. Связь — только аварийная. Никаких опасностей, впрочем, не ожидалось. Ингарт еще поострил с орбиты насчет увеселительной прогулки, и больше никто ни от него, ни от Светозара не слышал ни слова.

Через полгода за ними в условленную точку была спущена «малютка». Они пропадали еще месяц. Тогда в окрестностях разбросали зонды. Никакой вразумительной информации не получили. Войн и катаклизмов за это время в окрестностях не имелось. А «малютка» стояла себе на лесной поляне совершенно нетронутая и стоит там до сих пор.

Тогда забросили робота для поиска по амулету. Робот проболтался там еще недели две и нашел один амулет в кустах под деревом.

Как вы знаете, разведчик может лишиться амулета в каких-нибудь жутких обстоятельствах. Его так просто не снимешь. Но следов схватки робот не обнаружил. Ему приказали сторожить «малютку», и только тогда Берни решил, что пора бить тревогу.

И в результате я оказался на опорной станции.

У них хватило ума ничего больше не предпринимать до моего появления. А еще раньше каким-то чудом они оставили запись первого донесения Светозара, хотя имели полное право ее стереть. Никакой особенной информации она не содержала.

Разумеется, я потребовал запись.

И с первых же кадров все понял. Они собирались всю оставшуюся жизнь дразнить Светозара этой записью. Я сам не удержался от смешка, когда увидел его на экране.

На фоне почти земного пейзажа, с поправкой на цветовую гамму, обозначилась фигура, одетая с фантастической нелепостью — в розовую рубашку с широким кружевным воротником и завязками с помпончиками. Штаны, видимо, полагались соответствующие — Светозар был виден по пояс. Он откровенно веселился по поводу такого маскарада. Да, и еще волосы. У Светозара волосы всегда были как конская грива — вороные, прямые и жесткие. Тут же я обалдел, увидев над его головой ореол кудрей. Словом, записи этой суждено было преследовать Светозара до ухода на пенсию.

— Внимание, внимание! — заговорил Светозар.— Наши объективы установлены в самом центре Сентиментальной планеты.

— Кончай баловство и докладывай, — вмешался голос Берни.

— Репортаж ведет ваш покорный слуга! — не унимался Светозар. — Сколь чувствительно вы обижаете меня своим тоном! Ладно, начал.

Он перечислил кое-какие данные, не имеющие отношения к нашему разговору, — показания приборов перед посадкой, ну и прочее. Ему не терпелось перейти к главному — к местному колориту.

— Поселяне трогательны до крайности, — восхищался он. — Никто у меня не спрашивает документов, хотя этого добра уже полны все карманы. Зато вчера чуть было не попался ваш покорный слуга — он допустил жесточайшую ошибку. Не сумел разрыдаться настоящими слезами на похоронах канарейки! Нет, правда! А может, и не канарейки. Транслейтер выдал только буквальный перевод — «солнца-лучу-подобная-птичка». Это надо было видеть — впереди шел хозяин в серебряной траурной мантии, нес поднос с мертвой птичкой, а за ним шли соседи и проливали горькие слезы. Настоящие слезы! Они закопали птичку под кустом и принялись произносить речи о мгновенности и бессмертии красоты. Я пристроился из любопытства сзади, они меня заметили и чуть не разорвали на кусочки — как это я могу быть таким бесчувственным и не оплакивать певчую птицу? Причем у меня, когда я отбивался, вдруг возникло странное ощущение: они так вопили о своей чувствительности, что... Ну, в общем, страшно эти вопли не вязались с их свирепыми лицами. Похоже, они наконец-то нашли возможность разрядиться. А потом, как будто устыдившись, они кинулись врассыпную. И оборачивались, и заглядывали на бегу за все углы... Они чего-то испугались, а может, им действительно стало стыдно. Они же тут все чувствительные! Ладно. Сегодня я видел глупость еще почище вчерашней. Это называлось: «Час воспоминаний о прекрасном и удивительном». Я сдуру соблазнился названием. И что же оказалось? Десять лет назад в этой местности останавливался проездом то ли художник знаменитый, то ли скульптор — главного я так и не понял. И три очевидца с умилением докладывали, как он шел вдоль ограды сада, притянул к себе цветущую ветку и понюхал ее. Тут, правда, вышло недоразумение. Они не сошлись насчет породы ветки и довольно-таки язвительно принялись ее выяснять. И опять то же самое — вдруг все смолкли и переменили тему.

— Я вижу, ты и сам стал там здорово чувствительным, — заметил голос Берни. — Ну а конкретно?

— Конкретно? — Светозар усмехнулся. — То-то и оно, что ничего конкретнее сообщить не могу. Правительства, промышленности и армии не обнаружено. А сама планета приятная. Теплая. Красивая. Транспорт наводит на мысль, что по крайней мере один заводик тут имеется. У них очень симпатичные тележки. Одежда в основном домашней выработки. Ничего похожего на наши видеоустановки, естественно, нет. Они, кажется, еще и до радио не додумались. А вот поют здорово. Обязательно привезу записи.

Тут запись оборвалась, и по экрану загуляли пестрые зигзаги.

— Это Крис, — объяснил Берни. — Мы же не думали, что это действительно понадобится. Остался только самый хвост записи. Но я могу тебе передать серединку своими словами. Светозар сказал, что Ингарт может прибывать сразу же, мы условились о деталях, и еще я помню одну вещь. Он сказал о времени, что оно тут воспринимается очень странно. Не летит и не тянется, а как будто делится на периоды — медленные и быстрые. И периоды эти регулярны. Впрочем, поскольку сутки у них длиннее наших, его могло сбить с толку какое-то субъективное ощущение.

Экран погас.

Рассуждать было нечего, Светозар и Ингарт, узнай они, что я провалился, тоже бы долго не рассуждали.

— Когда мне выдадут амулет? — спросил я.

— Держи.

— У ребят были такие же?

— Совершенно.

Тогда, ребятишки, мы тоже пользовались амулетами-браслетами, только они были шире ваших и с пупырышками и не подгонялись под цвет и фактуру кожи. Но принцип действия был тот же самый: излучатель плюс «собачка». Когда «собачку» включали и настраивали на нужную волну, она, уловив эту самую волну, тащила тебя за руку в нужном направлении, как настоящая собака. Только ваши «собачки» настраиваются не на искусственные сигналы амулета, а на биоволны, вот и вся разница...

Ладно, я нацепил амулет. Берни намертво закрепил его, и мы направились на склад за оружием, ящиком с инъекторами, транслейтером и вообще всем, что надо. Разумеется, я получил все, что требовал, и в обход всяких инструкций. Разведчик моего класса мог такой ерундой и пренебречь.

Я торопился. Я весь персонал засадил за работу. Одновременно снаряжали спускаемый аппарат, прямо на мне подгоняли экипировку, а Берни, невзирая на пузо, умудрялся путаться под ногами в прямом смысле слова: он настраивал мою «собачку» на амулеты Ингарта и Светозара, а поскольку браслет с меня было уже не снять и вокруг возились с экипировкой несколько человек, он делал это, ползая на четвереньках. Я же протягивал ему руку, как королева для поцелуя.

Словом, на Сентиментальную я отправился без промедления.

Приземлился на лесной поляне и спрятал аппарат без всяких приключений. Костюм был приготовлен заранее, я вылез из комбинезона и облачился в небесно-голубую рубашку и синие панталоны, в ажурные чулки и туфли с пряжками. Долго расправлял причудливый бант рубашки. Волосы у меня, как видите, до сих пор вьются, так что обошелся без парикмахера... Словом, привел себя в соответствующий вид и отправился искать ту «малютку», которая до сих пор ждала Ингарта и Светозара.

Она стояла нетронутой.

Я проверил охранявшего ее робота, заложил в него индекс своего амулета, настроил на повышенную готовность и отправился по тропинке наугад. Ребята в свое время приземлились примерно здесь, и я должен был выйти из леса там же, где и они.

Я увидел в долине два поселка, один побольше, другой поменьше. Тот, что побольше, в давние времена сошел бы, пожалуй, за городишко. Маленький меня не интересовал. Там каждый новый человек — событие, а принимая во внимание характер населения, и незабываемое событие. Поэтому ребята явно предпочли более крупный населенный пункт.

Я пошел по дороге, огибавшей поселок, оглядываясь в надежде на какой-нибудь транспорт. И тут мою правую руку так тихонько повело...

«Собачка» проснулась!

Я замер, подняв свою правую руку и взирая на нее с благоговением. Я, наверно, сам был похож на охотничью собаку, сделавшую стойку. Где-то поблизости был единственный оставшийся ненайденным амулет! Я посмотрел на шкалу — это были позывные Светозара. И я понесся вперед — туда, куда тянула «собачка». И не скажу, что продираться сквозь колючки в ажурных чулках — великое удовольствие. А миновать эти колючки никак я не мог — «собачка» вела напрямую, сквозь садовые изгороди...

Дело в том, что поселок состоял из одноэтажных домиков, окруженных садами. Заборов тут не было, а вместо них имелись совершенно непроходимые кусты. Причем их назначения я до сих пор не понял — пройдя полсотни шагов, можно было попасть в сад или к крыльцу дома без всяких ворот или калиток.

В садах росли на низких деревцах какие-то оранжевые плоды, размером и формой похожие на огурцы, а также качались странные колосья, зерна в которых были с мой кулак, не меньше. Что-то имелось и на грядках, только я не мог разглядеть издали, что именно.

И ни души не было ни на улице поселка, ни в садах.

К тому времени я уже четыре раза побывал в глубокой разведке, привык к капризам матушки-природы и удивления не проявил, решил, что этим займется настоящая экспедиция, которую пришлют когда-нибудь потом.

«Собачка» потащила напрямик через огород. Но стоило мне миновать бугристые грядки, как из-за деревьев словно пружиной выбросило некое существо.

Не успел я разглядеть его толком, как оно оказалось за изгородью.

Другое существо только и ждало моего замешательства. Оно сорвалось с деревца у меня за спиной и пронеслось мимо, вслед за первым. Странные эти беглецы были ростом мне по пояс, юрки и увертливы до чрезвычайности. А я уже знал, что аборигены Сентиментальной практически неотличимы от нас, людей, и по внешнему виду, и по скорости реакции.

И вот вам, ребятишки, предел человеческой глупости: застыв, как монумент, среди грядок, я мгновенно перебрал в памяти прорву самых жутких вариантов, начиная от полудикой расы предков, как на Гельтане, и кончая неуемными интервентами с сорок третьей трассы. Только разглядев за кустами третье существо того же роста и с той же загадочной повадкой, я понял, что это просто здешние мальчишки, затеявшие набег на чужой огород.

От радости я даже рассмеялся. Тут над грядками возникли еще две головы и недоуменно переглянулись. Пора было вступать в переговоры. Я включил транслейтер, а «собачку» временно отключил, чтобы не сбивала с толку.

Видя, что я веду себя миролюбиво, мальчишки вылезли из кустов.

— А это не ваш огород! — вот первое, что я услышал от маленьких нахалов. Так бы и взял всю ораву в разведшколу — они уже не хуже моего усвоили, что лучший способ защиты есть нападение. Да и сентиментальности в них не было ни на грош.

— Да и не ваш, ребята. Что это вас потянуло на такую недозрелую кислятину?

— Вот еще! Ормаканы давно созрели! — возмутился один из них, совершенно земной, рыжий и загорелый.

— Созрели? Не может быть!

— Действительно созрели!

Мальчишки предъявили мне свою добычу. Разумеется, для меня что зрелый, что незрелый ормакан ценности не представляли, и разницы между ними я не видел. Но нас в свое время обучал актерскому мастерству один въедливый старикан — он добился-таки того, что мы получали наслаждение от удачно сыгранного этюда. И я с удовольствием был добрым дядей, не читающим нотаций из-за ерунды.

Отвечал мне главным образом рыжий. И отвечал толково. Объяснил, что они не местные, живут и учатся в заведении, вроде нашего интерната, как раз в том городке, куда я направлялся. Сюда прибегают поиграть, и здешние жители их знают. Вернее, это они уже хорошо знают здешних, где ругаются, а где — нет, где — гоняют, а где — просят, чтобы только грядок не топтали.

Ни в речи, ни в повадках, ни даже в одежде ребят не было ничего сентиментального. Правда, их рубашки больше смахивали на девчоночьи блузки, но этим все и ограничивалось. Мальчишки казались мне совершенно земными, особенно рыжий.

Событий полугодовой давности ребята не знали. Опять же мои пропавшие однокашники провалились, может быть, и вовсе на другой стороне планеты.

Мы лежали на обочине дороги, и мальчишки с наслаждением уписывали ормаканы.

— Послушайте, почтенные, а ведь так тоже не годится, — вдруг сообразил я, — с вами же еще товарищи были! Вы едите, а они — слюнки глотай? А ну, кто сбегает за ними?

Мои собеседники, как были с набитыми ртами, сорвались и унеслись.

Я подумал, что пора смываться. Бегаю-то я сами знаете как. Пока ребята приведут товарищей, уйду на полкилометра и затеряюсь между домиками.

Я включил «собачку». Она не унималась, тянула. И тянула как раз в ту сторону, куда умчались мальчишки.

Они возникли неожиданно — рыжий, его приятель и трое беглецов. И моя правая рука вдруг сама по себе протянулась к самому маленькому беглецу — смуглому и черноволосому.

На запястье мальчишки болтался амулет.

Сперва я даже не понял, как этот амулет держится. Потом старательно вгляделся — еще и потому, что заподозрил «собачку» во вранье. Нет, «собачка» тянула точно. И у мальчишки, при всем его маленьком росте, были широкие кисти, почти как у взрослого. Однако ж надо было узнать, где он отыскал амулет.

Я после некоторых отвлекающих маневров поинтересовался, откуда у него эта странная штука.

— Не знаю... — задумчиво ответил мальчишка, глядя сквозь меня в мировое пространство. — Я не помню. Я ведь многого не помню.

— И я тоже, — вмешался рыжий. — И они.

— Как же это так? — мне вдруг стало не по себе. Мальчишки оказались загадочными.

— Не знаю, — сказал владелец амулета. — Мы поэтому и живем все вместе. Нас лечат и учат. А у вас в городе нет такой школы?

— Наверно, есть. Я учился в обыкновенной школе, — ничего лучшего я не придумал.

— А почему вы так странно разговариваете?

— Как я разговариваю?

— Как мы! — хором ответили ребята.

— А как же я, по-вашему, должен разговаривать?

— Как взрослые!

Тут только я вспомнил, где нахожусь.

Мальчишки были совершенно земными, это сбило меня с толку, и я начисто забыл про похороны канарейки, час воспоминаний о прекрасном и прочие местные затеи. А впридачу имелся браслет...

— Так где же ты нашел эту штуку? — вернулся я к прежней теме.

— Нигде не находил.

— Значит, тебе ее кто-то дал, — бодро вывел я, хотя это было совершенно неправдоподобно.

— Не-е... не давали. Мне иногда кажется, что она у меня была всегда.

— Как это — всегда? С рождения, что ли?

Пожалуй, впервые в жизни я занервничал.

— Ну, не знаю! Всегда! — выкрикнул мальчишка.

— У меня тоже была такая, — опять влез в разговор рыжий. — Только я ее потерял в лесу.

— Как это тебе удалось? — мое любопытство было неподдельным. Чтобы отцепить амулет, нужно здорово попыхтеть.

— Откуда я знаю? Соскользнула! Раньше никогда не соскальзывала, даже когда купался, а тут вдруг, как будто велика стала, взяла и свалилась. Я даже не заметил, куда.

— А где ты взял ее?

— Не знаю. Наверно, тоже всегда была. Как у него.

Я стоял перед мальчишками в растерянности. Теперь «собачку» спокойно можно было отключить. Второй амулет был найден. Но что за ерунда произошла со Светозаром и Ингартом, какая нечистая сила заставила их снять амулеты?

Тут один из моих примолкших собеседников вдруг выкрикнул какое-то слово, и мигом вся компания, по-разбойничьи пригибаясь и ныряя под ветками, унеслась. Хотите — верьте, хотите — нет, но мне послышалось знакомое «атас»!

Я обернулся. По садовой дорожке подходила женщина. Это, видимо, была хозяйка огорода.

Она улыбнулась мне и поздоровалась первой.

Мне было тогда... а сколько же мне было, если это произошло за пять лет до старта «Стеллы»? Я, ребятишки, после развеселой экспедиции на Тримультан сам толком не знаю, сколько мне лет. Может, вы и докопаетесь, что за временные сдвиги происходят на этом бешеном шарике, а с меня довольно, что при полном рассудке оттуда убрался.

Впрочем, это неважно. Важно другое. Я уже немного разбирался в людях вообще и в женщинах в частности. Много всяких перевидал. И я сразу понял, что передо мной стоит красавица.

Я извинился за вторжение со всей доступной мне витиеватостью. Сказал, что мне послышался голос племянника, и я не удержался от того, чтобы прижать его кудрявую головку к своей широкой груди, ну и так далее.

— Но если один из этих мальчиков — ваш племянник, то почему вы не заберете его к себе? — удивилась она. — Почему вы позволяете, чтобы его воспитывали в Приюте Небесных Детей?

— Вы считаете, что я могу обеспечить должный уход за ребенком? — удивился я.

— Ах, милый незнакомец, даже если бы мальчик у вас голодал, это было бы лучше, чем приют!

Она огляделась.

— Разве вы не знаете?..

— Что, милая незнакомка?

Видно, я употребил неподходящее обращение. Она с подозрением взглянула на меня.

— Все дети, которые воспитываются в Приюте Небесных Детей, совершенно счастливы, — вдруг отчеканила она. — И мальчики, которые прибегают ко мне рвать неспелые ормаканы, вовсе не проявляют этим своих агрессивных наклонностей. Они кротки и чисты. Они хотят скрасить мое одиночество. Их игры нежны и безобидны. И я говорю с ними строками прекрасных стихов.

— А разве вы живете одна... в уединении... в сладостном уединении? — Ей-богу, проще было бы говорить по ассиро-вавилонски!

— Да, я Посвященная, — загадочно ответила женщина. По ее интонации я понял, что всему свету известно, кто такие Посвященные, и вопросов лучше не задавать.

— Вот оно что... — на всякий случай вздохнул я. — А дети прелестные. Обаятельные.

— Да, особенно один мальчик. Я смотрю на него и думаю о том, что он мог бы быть моим сыном. Поразительное сходство...

Она замолчала.

— С кем же?

— С тем, кому я посвящена.

— Может, мальчик — его родственник? Ну, скажем, племянник?

— У него не может быть племянников! — гордо отвечала она. — Он — тот, кому я посвящена! Или вы до сих пор не поняли, что я действительно Посвященная?

— Понял. Трудно было поверить, — соврал я на всякий случай.

— Я сразу заметила это удивительное сходство, — продолжала женщина. — Особенно меня поразили его глаза. Во мне жило предчувствие этого взгляда. Как будто я существую лишь ради того, чтобы встретить именно его. Хотя сходство, разумеется, случайно. И все же эта мимолетность прекрасна, ибо она освещает путь души во мраке к несбыточному.

Сказано было красиво, но совершенно непонятно.

— И давно вы... посвящены? — осторожно спросил я.

— Давно. Пятнадцать лет. Но на самом деле — больше. Я поняла, что буду ждать пришельца, в шестнадцать. Заявила об этом в девятнадцать. Мудрейшие дали мне проверочный срок, и через три года я подтвердила свое заявление. И вот я жду. И никто не нарушает моего уединения.

— Вам не скучно одной? — спросил я и сам удивился пошловатости оттенка собственного голоса.

— Как может быть скучно той, которая ждет? Я работаю, мои ткани вывозят в далекие города... И к тому же здесь недалеко живет еще одна Посвященная. Мы навещаем друг друга, говорим о своих предчувствиях, читаем стихи. Даже развлекаемся. Вот, поглядите...

Мы обошли дом. На рыжем газоне перед окном стояли какие-то странные фигуры из лилового камня.

— Это наши фантазии, — показала она тонкой белой рукой, и ее жест был таким изысканно-томно-нежным, что мне страшно захотелось передразнить ее. — Так мы с Лиалой думаем о тех, кого ждем. Все наше ожидание мы вкладываем в эти линии и изгибы. Не правда ли, поэтично? И цвет... О, цвет камня — это так много значит...

Она говорила еще что-то об их совместном творчестве, но я не слушал. Дело в том, что у подножия одной из фантазий я обнаружил надпись. И надпись эта меня ошеломила. Моя левая рука на всякий случай еще раз пробежалась в кармане по клавишам транслейтера. Транслейтер не врал. Это слово действительно было моим именем.

Я мечтал об одном — скрыться и запросить транслейтер, что все это значит. Однако моя собеседница продолжала толковать о возвышенном, и я, помнится, даже удивился, что сперва принял ее сгоряча за красавицу. Когда женщина столько говорит, вся ее красота, ребятишки, исчезает бесследно, вы уж мне поверьте. Когда она замолкала — да, ею можно было любоваться,..

— А ваша подруга... Посвященная она... давно? — некстати спросил я.

— Лиала? О, она давно посвящена, и в ее жизни были странные события, укрепившие ее веру.

И Посвященная опять заговорила о предчувствиях, ожиданиях и томлениях. Расспросить ее о странных событиях я не мог — да и что это могли быть за события? При потрясающей чувствительности этих женщин их могли на всю жизнь впечатлить кошмарный сон или явление паука на рукаве платья.

Словом, все эти нежности ценности не представляли, и следовало поскорее исчезнуть, чтобы через некоторое время при надобности опять появиться и продолжить разговор на правах хоть и случайного, но старого знакомого. Разумеется, в том случае, если мне удастся собрать достаточно информации о Посвященных.

Я заторопился. Все же на прощание у меня хватило галантности спросить, как зовут мою очаровательную собеседницу. Ее звали Эйола.

Первым делом, выйдя на дорогу, ведущую к городку, я запросил транслейтер, свойственно ли данному языку такое звукосочетание, как «Артем». И транслейтер отрапортовал, что не свойственно.

Дорога была пустынна. Надо полагать, что до города я добрался незамеченным.

И, как ни странно, первым делом выяснил, что такое Посвященные.

Я набрел на городской либрарий. Это что-то вроде библиотеки, только в комплексе с мастерскими для ваяния и музыкальными кабинетами. Я бы проскочил мимо, но меня остановили двое мужчин в расцвете лет и сказали, что сегодня их посетило в либрарии душевное просветление — они прочли изумительные стихи, очаровательно гармонировавшие с цветом листа, на котором написаны. И любезно сообщили название зала, где эти стихи висят на стенке.

Через этот зал я попал в другой, где собрана информация насчет общественной жизни и порядка.

Ну, что касается Посвященных... У них, ребята, есть такая организация, которая ведает всеобщим семейным счастьем. Свадьба там — это праздник для всего города. Каждый житель обязан иметь семью и потомство. Если он лет этак до двадцати пяти не навесил на себя эту обузу, то дальше его судьбой занимается местное отделение этой организации. Ему подыскивают подходящую партнершу, ей — партнера, проводят разъяснительную работу, если надо — устраивают архиромантические свидания на берегу прелестного озера и под восхитительной луной. Читая об этом, я за живот брался со смеху, представляя, как бы меня эта организация обрабатывала.

Ну, а с Эйолой дело обстояло так. Женщина, не желающая вступать в брак, могла прийти и заявить примерно следующее — мол, было ей видение прекрасного пришельца, и она хочет всю жизнь его ожидать. Ей дают проверочный срок, и если она настаивает на своем решении, ее оставляют в покое. Иногда такие Посвященные отказываются от ожидания и выходят замуж, но очень редко. О том, дождалась ли хоть одна своего пришельца, информации в либрарии не было. Еще я узнал, что все к ним относятся с величайшим уважением, ибо они воплощают тайное стремление каждого всю жизнь мечтать о недоступном идеале.

Меня вся эта петрушка откровенно развеселила, и я даже решил — если ко мне, обратив внимание на мой брачный возраст, начнут здесь приставать насчет женитьбы, я тоже объявлю себя Посвященным! Буду первым мужиком в этом сословии и тем прославлюсь на всю планету.

Информация о Посвященных была первой, на которую я напоролся. Потом я занялся делом. Пустился, так сказать, в исторические изыскания. Попутно поглядел, не выплывет ли где Приют Небесных Детей. А заметил вот что — информация обо всем, что делалось больше сорока лет назад, отсутствует совершенно. То есть стихи имелись за последние шестьсот лет, кажется, решительно все, и картинок, изображавших милые девичьи личики тысячелетней давности, я тоже обнаружил прорву, но ничего технического, ничего социального в этом странном либрарии не было. Правда, нечто в историческом жанре я нашел — сборник легенд об основании города и каких-то его покровителях, живущих в глубине озера. И ничего больше. Как будто чья-то решительная рука взяла и отрубила все прошлое.

Смотритель, глядя на мои штудии, что-то забеспокоился, и я понял, что на сегодня хватит.

Выйдя из либрария, я поразился — дневная жара уже спала, и на улицах городка было полно молодежи. Юноши и девушки, одетые в невообразимо изящные наряды, танцевали на площадках, а люди постарше прогуливались в парках и, к моему ужасу, пели хором, втягивая в круг всех мимо идущих.

Между деревьями был натянут кусок ткани, а на нем надпись: «Вас ожидает час воспоминаний о прекрасном и удивительном!» И указание, как найти ту самую аллею в парке, где соберутся любители повздыхать и поахать.

Я вспомнил, как Светозар угодил на птичьи похороны, и пошел — это все-таки было лучше, чем петь в хоре.

Там уже собрались чувствительные натуры, они сидели на траве вокруг лавочки, на которую взобрался выступающий. Он рассказывал о совершенно неповторимом восходе в горах, и все восхищались.

Потом слова попросил другой оратор.

— Красота природы неоспорима, — начал он, — но я расскажу об иной, несравненной красоте. Слушайте, поскольку я видел воистину прекрасное и удивительное. Может быть, никто из вас этого никогда не увидит.

Лицо у него было настолько серьезное и вдохновенное, что даже я без тени сомнения приготовился слушать.

— Это было много лет назад, светлым утром. Я шел по тропе мимо садовых изгородей и думал о красоте цветущего луга. И вдруг услышал голос женщины. Она стояла на ступеньках высокого крыльца и звала своего любимого. Мы подходили к крыльцу с разных сторон, но его она видела, а меня нет, потому что тропа делала поворот. Я же увидел ее сквозь листву и остановился, пораженный ее красотой. Но еще больше я был поражен тем, что узнал ее. Это была Посвященная.

— Посвященная? И звала возлюбленного? — раздались недоверчивые голоса.

— Да! Она повторяла его имя, она сбежала к нему с крыльца и потеряла свой прозрачный шарф, подобный утреннему туману. И он тоже побежал ей навстречу. Он был одет, как все мы, но на его лице я увидел странное изумление. Он даже не обнял ее сразу, а только осторожно прикасался пальцами к ее лицу и волосам. И я понял, что душа его полна тончайшей поэзии.

— Ты видел Пришельца, которого дождалась Посвященная! — зашумели в толпе. — Этого действительно никто из нас никогда не увидит, потому что этого не бывает!

— Один раз за вечность это может случиться! — воскликнул оратор. — И это случилось! Я помню светлое золото ее волос, и зеленый шнур, перехвативший их, и даже то, как на руке пришельца блеснуло что-то, похожее на чешуйчатую цепь из темного металла. И я скрылся, потому что есть вещи, которых не должен видеть никто.

Этот чертов очевидец видел разведчика с амулетом! Но почему же много лет назад? И что за неожиданные страсти между разведчиком и Посвященной? Ни Ингарт, ни Светозар вовек бы себе такого не позволили.

Я пытался увязать между собой все эти странные сведения и не заметил, как и кому удалось угомонить толпу. Когда же я опять включился в происходящее, все лица были благодушны и все взоры — чувствительны. Вот только оратор на скамейку уже залез другой.

— Я не стану оспаривать тебя, Иллаль, — сказал он, — потому что если ты видел прекрасный сон, то и этого достаточно, чтобы поделиться своей радостью с нами. Одно только странно — однажды и я видел загадочного незнакомца с браслетом на руке. Это не цепь, Иллаль, это блестящий браслет — во всяком случае, мне так показалось. Но в этой истории совершенно нет ничего возвышенного, лишь странное и необычное.

— Тебе, пожалуй, не следует рассказывать эту историю, — ответил Иллаль. — Ведь мы собрались сюда, чтобы поговорить о прекрасном.

И тут Иллаль как-то странно оглянулся. И еще несколько человек оглянулись.

— Не бойся, друг, — сказал стоящий на скамейке, — в моей истории нет ничего, что можно истолковать неверно, во вред кому-нибудь из нас.

— О каком вреде ведешь ты речь? — раздался голос из толпы.

И от голоса этого все шарахнулись.

Ну, шарахнулись — это я, пожалуй, перегнул. Этак аккуратненько отстранились, освободив ему в толпе побольше места. Кое-кто даже потопал прочь, мурлыкая песенку.

Тот, кто спросил, ничем от прочих не отличался. Был он строен и красив, с ухоженным лицом, с густыми волосами, возраста неопределенного. Вот только взгляд его был не беспокойным, как у остальных, а твердым и даже чуть насмешливым.

— Я говорю о том, что не соответствует высшим критериям возвышенного и может огорчить грубым натурализмом, — не растерялся тот, на скамейке. — А ведь величайший вред, который можно принести каждому из нас, — это разрушить царящие в его душе идеалы. Разве я не прав?

— Ты прав, и я рад, что ты придерживаешься такого мнения, — миролюбиво заметил спросивший. Затем он оглядел всех и молча вышел из толпы. Его проводили взглядами.

— Пойдем, — сказал своему товарищу Иллаль. — Пожалуй, на сегодня хватит с нас возвышенного.

— Нет, пусть говорит! — внезапно оживилась толпа. — Мы слушаем. Пусть расскажет.

— Но это будет не о прекрасном!

Все заулыбались, кое-кто переглянулся, и я впервые увидел на лицах то, чего увидеть здесь никак не ожидал, — лукавство.

— Говори! — крикнули несколько голосов.

— Ну так слушайте. А Иллаль пусть намекнет мне, если ему покажется, что пора вспомнить о возвышенном.

Тут оратор обвел взглядом окрестности с высоты своей скамейки. И, не заметив, видимо, ничего подозрительного, начал.

— Это случилось много лет назад. Неважно, когда. Вы поймете, что я имею в виду, когда дослушаете мой рассказ до конца. Я договорился о встрече с очаровательной девушкой, которая, к сожалению, не стала моей женой. Мы желали послушать пение сумерки-услаждающей-птицы и встретить рассвет на берегу озера, чтобы совершить ритуал в честь хранителей города. Поскольку все мы, здесь присутствующие, хоть раз в жизни да бегали с кем-нибудь утром на берег, оправдываться не буду. И вот, когда стемнело, я вышел из дома и направился к месту встречи. Но я немного задержался и решил укоротить путь. Тогда я жил возле площади Сладостных Разлук. И чтобы попасть на берег, я должен был обойти Приют Небесных Детей.

— Ты мог бы и не называть его, — сказал Иллаль. — Все мы знаем, где площадь и где озеро.

— Да, ты прав, друг. Больше я ни разу и не назову его. Я решил спрямить путь. Вы скажете, что это невозможно. А я вам отвечу, что воспитанники постоянно проделывают в ограде лазы, ходы и просто дырки. И я знал об одном таком лазе. Со стороны улицы его закрывает ствол сухого дерева вместе с ветвями, и там очень трудно протиснуться. А если незаметно прокрасться через территорию, я мог выйти к другому лазу — теперь его заделали. И вот я торопливо шел к сухому дереву, стараясь не отрываться от спасительной тени стен, и почти дошел до него, но вдруг увидел, что из лаза кто-то выбирается. Я замер. Этот незнакомец двигался очень неуклюже. Когда он вылез, я понял, в чем дело. Каждой рукой он прижимал к себе по громоздкому свертку. Тогда я и увидел блеснувший браслет. О том, что было в свертках, не спрашивайте меня. Я постоял, дав ему возможность спокойно уйти, но сам уже не рискнул пробегать через территорию. Вот и все, что я могу вам рассказать.

— Ты поступил правильно, — твердо сказал кто-то.

— Да помогут хранители тому незнакомцу — он совершил доброе дело, — добавил другой.

— Есть же смельчаки, которые не боятся спасать... — начал было третий, но вдруг обернулся и замолчал.

— Есть, — подтвердил рассказчик. — И поскольку ничьи дети не свободны от подозрения, молча поблагодарим тех, которые не боятся. И его тоже.

— Пойдем, — сказал Иллаль. — Ты рассказал странный и прелестный сон. По дороге ты закончишь его. Ты опишешь, как встретился со своей девушкой и как вы шли по берегу босиком то по песку, то по воде.

— И вода была удивительно теплой, — как ни в чем не бывало продолжил его друг. — И облака уже были пронизаны свечением...

Я отошел от них в большом недоумении. Что-то на Сентиментальной планете было не так. Чем-то все эти чувствительные натуры были озабочены. То, что Светозар сразу не заметил этого, вполне естественно. Его слишком поразили и развеселили здешние ритуалы. Видимо, они с Ингартом в конце концов напоролись на нечто такое, что управляет этим миром трогательных предчувствий и птичьих похорон.

Я прокрутил в памяти все события этого дня. И мне стало ясно, что ключ к тайне если не в Приюте Небесных Детей, то очень близко от него. Начать хотя бы с Эйолы. Как пылко она вступилась за своих огородных грабителей! А сами мальчишки — без тени чувствительности, но зато с сознанием какой-то своей непохожести на нормальных обитателей планеты. Об амулетах я уж старался не думать, чтобы не усложнять ситуацию. И, наконец, тайное одобрение общества похитителю загадочных свертков из Приюта. Рассуждения о спасителях и детях... Уж не дети ли это были — малыши, завернутые в одеяла?

Странные дела творились здесь под вывеской чувствительности...

Приют я нашел быстро. Он состоял из нескольких зданий с общим двором, но у каждого имелся и особый двор, наглухо огороженный.

Я сказал привратнику, что хотел бы видеть воспитателя старших мальчиков. Его позвали.

Им оказался широкоплечий пожилой мужчина вдвое тяжелее меня. И он, поздоровавшись, посмотрел на меня таким выжидающим взглядом, что я, разведчик, почувствовал себя неловко.

— Ваши воспитанники, друг, повадились убегать во время полуденного отдыха в поселок и воровать ормаканы на огородах, — сказал я, не упоминая, впрочем, конкретных грабителей.

— Убегали и воровали? — переспросил он.

— К сожалению, именно это самое они и делали.

— Они не могли убегать, — с какой-то безнадежностью сказал воспитатель. — Мы строго наблюдаем за ними.

— И все-таки они как раз сегодня были за пределами Приюта.

— Я понимаю... — мрачно ответил воспитатель. — Ничего не поделаешь. Покажите ордер на изъятие, и я приведу к вам мальчиков.

Он отвернулся и часто задышал — так, как дышат иногда люди, стараясь удержаться от слез.

— У меня нет никакого ордера.

Тут он резко повернулся ко мне.

— Так зачем же вы пришли?

— А как вы думаете?

— Вы хотели предупредить? — неуверенно спросил он. — Вы действительно хотели только предупредить?

— Да, — ответил я, — только предупредить.

— Тогда скорее уходите, — обрадовался воспитатель. — Вы знаете, что бывает с теми, кого волнует судьба этих детей.

— Я знаю, — уверенно сказал я. — И тем не менее, друг, я задам тебе один вопрос.

— И я отвечу тебе, друг.

— Где спальня мальчиков?

— На втором этаже вот того дома. Но если перепутать двери и войти в правый подъезд, можно оказаться в комнатах невинных крошек. Если перепутать подъезды, понимаете? Там, справа, невинные крошки!

Он настойчиво повторял эти слова, глядя мне в глаза.

— Я понимаю, друг, — сказал я. — Но, мне кажется, не им сейчас грозит опасность.

— Да, — согласился он. — Если кто-нибудь, кроме тебя, видел мальчиков за пределами Приюта... Ты понимаешь?

— Поэтому я и здесь.

— Скажи привратнику, что ты пришел пригласить меня на день совершеннолетия своей дочери или племянницы, ну, скажи что-нибудь такое...

— Я скажу.

И с тем я ушел.

Был уже вечер. Все расходились по домам. Увеселительные заведения закрывались, и либрарий тоже давно закрыли.

Я с утра не ел. То есть притворился перед мальчишками, что жую ормакан, и не больше. В конце концов, не исключено, что в исчезновении Светозара и Ингарта сыграла роль здешняя пища. Конечно, условия близки к земным, но ситуация, в которой я вынужден действовать, не позволяет лишних экспериментов. То-то будет радости у Берни, если и я сгину...

Запас продовольствия был на «малютке», да еще возле места моего приземления спрятан контейнер с аварийным запасом. Я прикинул — и получалось, что до настоящей темноты я как раз попадаю в лес, ужинаю и возвращаюсь к Приюту. Из Приюта вывожу мальчишек... и что же тогда? Опрос по всем правилам, конечно. Медицинский анализ по мере возможности — а результаты пусть выводят на орбитальной. Была у меня и бешеная мысль посадить мальчишек в «малютку» и отправить их на опорную станцию к Берни — пусть разбирается! Причем именно этих двух — рыжего и смуглого. Носителей амулетов.

Словом, медленно двигаясь по поселку, за которым уже виднелся лес, я еще не знал, что именно предприму.

Возникла у меня мысль найти Эйолу. Это могло выглядеть так: я случайно узнал, что мальчишкам, за которых она так яростно вступилась, грозит опасность. Кстати, тут и выяснится, что такое ордер на изъятие. Но впутывать в свои дела аборигенов и теперь почти что не разрешается, а тогда и подавно запрещали. А разговор мог повернуться по-всякому...

Впрочем, меня в какой-то мере оправдывала ситуация.

Последние «за» и «против» я обдумывал уже возле дома Эйолы. Всюду в окнах гас свет. У нее окна светились дольше других. Я поднялся на высокое крыльцо и услышал два женских голоса. Эйола жила одна, следовательно, к ней пришла гостья. И, похоже, та, вторая Посвященная, живущая в этом поселке. Я решил обождать. Время позволяло.

Наконец обе женщины вышли на крыльцо, посмотрели на небо, процитировали по очереди каких-то древних поэтов и расстались. Эйола вошла в дом, другая спустилась и пошла прямо на меня.

Я не видел надобности кидаться в кусты. Ведь она уже заметила силуэт. Мало ли куда идет неторопливый незнакомец?

А вышло из моей неторопливости вот что.

— Ар-тем! — воскликнула она.

Я так и застыл в полном ошалении. Здесь, на Сентиментальной, меня, разведчика, окликнули по имени!

А она мелкими шажками побежала ко мне, повторяя:

— Дождалась! Дождалась!

То, что было дальше, распадается в моей тренированной памяти совершенно недопустимым образом на ряд кадров.

Она подбегает и замирает, протянув ко мне руки.

Я вижу ее лицо — лицо пожилой женщины, бывшей когда-то красавицей. Ее губы шевелятся, и вдруг я понимаю, что ей не хватает дыхания.

Как я подхватил ее, не помню.

Дальше — я держу на руках ее легкое тело, никнущее, стремящееся к земле, и не могу удержать, а оно совсем легкое...

И она падает в рыжую траву, шепча мое имя.

Дальше — срабатывает условный рефлекс. Пальцы сами высвобождают из упаковки инъектор.

Да, я сгоряча сделал ей инъекцию. Из головы совершенно вылетел тот факт, что она все-таки неземной человек, и то, что спасло бы меня, ее может окончательно погубить. Может быть, так оно и случилось.

Но я забыл, клянусь, забыл в то мгновение, что мы из разных миров! У меня в ту секунду восторжествовала не стальная логика разведчика, а совсем другая, сумасшедшая логика, логикой сна я бы назвал ее, ведь во сне всякая ерунда оправдывается еще большей ерундой. Ведь раз она зовет меня по имени, стало быть, нас с ней что-то связывает, и мы наконец-то встретились, и главное — сделать ей эту проклятую инъекцию, тогда все будет хорошо.

Стимулятор должен был подействовать в считанные минуты, но результата не было. Я стоял на коленях и глядел в ее лицо, почему-то счастливое. По траве рассыпались волосы. Потом я встречал на Сентиментальной еще нескольких женщин с такими же волосами. Когда видишь впервые — впечатление очень сильное. Длинные, лежащие мелкими волнами, очень светлые, почти белые, но на каждом завитке отливающие ослепительным золотым блеском... Ладно, не об этом речь.

Все произошло очень быстро — крик, падение, инъекция. Вряд ли прошло больше двух минут. Я стоял на коленях, а Эйола, услышавшая крик, сбегала с крыльца.

Наши глаза встретились.

Она замерла.

— Ар-тем? — в изумлении воскликнула она. Я вскочил. Это было уже совсем диковинно. Тогда она подбежала и тоже опустилась на колени.

— Лиала! Лиала! — позвала она.

Лиала молчала. Эйола подняла голову, посмотрела на меня, и я все понял. Лиала была мертва.

Я медленно, шаг за шагом, стал отступать в темноту.

Не знаю, сколько их было, этих шагов под окаменевшим взглядом Эйолы. В конце концов я повернулся и побежал что было духу.

Я завалил операцию. Я наследил, как первокурсник на практике. Оставаться после всего этого здесь я не имел права.

Я добежал до поляны, где меня ждала «малютка», дал сигнал о чрезвычайных обстоятельствах и получил разрешение на старт.

Берни, слушая меня, ушам своим не верил. Он забрал у меня все мое имущество — «собачку», транслейтер, оружие и прочее, чтобы техники проверили их исправность. Потом решил направить меня в ближайшую студню космопсихологии, потому что в рассказе моем концы с концами не сходились. Кроме того, начинал я докладывать строго и объективно, как полагалось разведчику моего класса, а доходило до смерти Лиалы — я срывался и нес околесицу. То есть я почему-то думал, что Берни заинтересуют мои личные ощущения в ту минуту, и, не видя ожидаемой реакции, начинал нервничать и наваливать кучу глупейших подробностей.

Ближайшая студия была... Ну, неважно, где она была, но, пока меня туда доставили, пока убедились, что я не вру и не галлюцинирую, прошло какое-то время.

Я просился обратно на Сентиментальную. Однажды, пробуя сопоставить факты, я соорудил некую гипотезу. Кто ж знал, что она окажется верной! Все, что произошло со мной, в нее вполне укладывалось, но сама она, как я тогда решил, не лезла ни в какие ворота.

Теперь-то мы знаем про парадокс Аллепса и хронографики Джонстона, но тогда Ричи Аллепс был обыкновенным студентом математического факультета, и, кстати, не самым прилежным.

Все же я поделился этой идеей с Берни, и он покрутил пальцем у виска. Этого и следовало ожидать.

На мой первый рапорт насчет отправки на Сентиментальную, разумеется, пришел отказ. Мне рекомендовали сперва использовать до конца свой отпуск. А Берни поддержал высокое начальство и объявил, что разведчиков все-таки следует беречь от чересчур сильных потрясений. Тут уж я покрутил пальцем у виска. Одним словом, чуть не поссорились.

Пришлось мне связаться с Координационным советом, плести всякие дурацкие интриги и выдумывать ходы да подходы. Нашелся-таки умный человек! И я помчался обратно на опорную станцию и предстал перед очами Берни как раз в ту минуту, когда он рассказывал кому-то по ультрасвязи, каким манером от меня избавился.

Я имел конкретное задание — разобраться с Приютом Небесных Детей. Умный человек наверху, с которым я поделился своей горестью, санкционировал «изъятие» мальчишек из Приюта и доставку их на станцию. В конце концов, раз уж местные жители, похоже, сами воруют оттуда детей, то исчезновение смуглого и рыжего не будет приписано сверхъестественным силам.

Мы послали зонд, и он принес очаровательную информацию. В поселке, который мне предстояло прошагать, исчезло несколько домов вместе с садами и огородами, и лежали вместо них совершенно дикие холмы и долины.

Берни только глазами захлопал. Он сказал, что теперь будет верить не только в катаклизмы, но и в эльфов с гоблинами. Воспользовавшись его обалделым состоянием, я оперативно погрузился в спускаемый аппарат и умчался на Сентиментальную.

Мысль моя подтвердилась. Но из этого следовало, что в Приют я должен был торопиться — еще неизвестно, какие сюрпризы там ожидают меня.

Я опустился ранним утром. И в поселке оказался, когда еще все жители спали.

Среди прочих домов исчез и дом Эйолы. Это меня обрадовало. Стало быть, следы удалось замести, хотя никакой моей заслуги в этом не было. И никто не упрекнет меня в смерти той странной женщины...

Я все вспомнил. И с ужасом понял, что не только судьба Ингарта и Светозара беспокоила меня, но и сюда тянуло, именно сюда, где я держал на руках невесомое тело. Неприятно, ребята, чувствовать себя убийцей, уж вы мне поверьте, хотя были и объективные обстоятельства, и все прочее для утешения совести.

О том, что убийство не вписывается в мою гипотезу, я как-то не подумал...

И вот я шел по извилистой улице поселка от дома к дому и думал об одинокой женщине, дождавшейся-таки на старости лет своего пришельца. И о том думал, до чего на свете все не вовремя получается. Она, уже в годах, дождалась меня — молодого. Стало быть, разминулись мы с ней во времени, кто-то опоздал родиться, а кто-то поспешил. И все равно бы не дал я ей счастья — так не лучше ли смерть на самом взлете чувства, просветленная и прекрасная?

Я не чувствителен, честное слово, и мысли эти были совершенно не в моем духе. Берни бы сострил, что это действует климат Сентиментальной. Но посмотрел бы я на самого Берни в такой ситуации...

Улица сделала поворот, и я оказался напротив крыльца. А на том крыльце стояла женщина. Ветер шевелил ее длинные золотистые волосы.

Она увидела меня, и я увидел ее.

— Ар-тем! — воскликнула она и побежала ко мне. — Артем! Артем! Дождалась! Дождалась!

Ее полупрозрачный шарф слетел с плеч и плавно опустился на землю.

С нелепой мыслью, что все это уже было однажды, что я уже каким-то образом пережил эти минуты, я сделал несколько шагов к ней, а потом побежал, все быстрее и быстрее, пока мы не поймали друг дружку в объятия. Но я не верил своим глазам, не смел прижать ее к себе. Я трогал кончиками пальцев ее лицо, ее волосы. Это была Лиала — в расцвете зрелой красоты, пылкая и нежная, и она говорила мне невообразимо прекрасные слова, и впервые в жизни я понял стихи поэтов Сентиментальной...

Безумная гипотеза насчет обратного бега времени побеждала, но мне вдруг стало страшно, и я принялся внушать себе, что имею дело с поразительным внешним сходством, что дом Эйолы по какой-то надобности срыли, а не должны построить через несколько лет и что передо мной какая-то родственница Лиалы, а не она сама, Лиала...

— Лиала... — сказал я и не услышал собственного голоса. Но она услышала.

— Лиала, твоя Лиала, — повторила она. — Я же знала, что ты придешь! Я так ждала тебя! Я вся, вся, до последней капельки крови, посвящена тебе! Любовь моя единственная!

Я выдернул зеленую ленту из ее волос, и они рассыпались. Лиала рассмеялась. И тут я услышал шорох.

Рука сама нашла на бедре лучемет.

Но я вспомнил, кто это шел от озерного берега после каких-то загадочных ритуалов. Убивать его я никак не мог — иначе кто бы рассказал мне четыре месяца назад об этом утре?

Четыре месяца, подумал я, какая ерунда, человек не может так помолодеть за четыре месяца, тем более женщина...

Но мне было не до гипотез. Тем более я не учёный. Я привык один собирать столько фактов, что их хватает на десять лабораторий. И я отмахнулся в тот миг от умных мыслей. Я просто хотел быть счастливым, настолько счастливым, чтобы забыть про все на свете разведки и гипотезы.

И знаете, ребята, мне это удалось.

Несколько дней я прожил в домике Лиалы. Ночью перетащил туда запас продовольствия и устроил себе каникулы.

Наверно, я не умею быть счастливым. Потому что в последний из этих прекрасных дней я уже размышлял вовсю.

Похоже, что наши четыре месяца соответствовали по крайней мере десяти годам на Сентиментальной, если не пятнадцати.

Десять, рассуждал я, еще куда ни шло. Мальчишкам тогда было гораздо больше десяти. Но пятнадцать? Страшно было подумать, что в таком случае их уже не существует, ведь ни рыжему, нн смуглому на вид еще не было пятнадцати...

В том, что огородные грабители и есть Ингарт со Светозаром, я уже не сомневался.

Наступила пора действовать.

Я расконсервировал робота и в одну ночь, которую почему-то счел самой подходящей, отправился в городок.

Чертов робот при движении шумел. И не то чтобы громко шумел, но достаточно неприятно, а главное, непривычно для местных жителей. Я оставил его на окраине городка, а сам пошел к Приюту.

Моя тренированная память, невзирая на перемены в ландшафте, сразу вывела и на сухое дерево, и на дыру в заборе. Оставался только один вопрос — я ли в рассказе того оратора на скамейке выносил свертки с детьми, или произошло совпадение и кто-то другой спас непонятно от чего совершенно других ребятишек. Упоминание о браслете еще ничего не доказывало, здешние чувствительные души увлекались всякими побрякушками, и вполне могло статься, что какое-то время у мужчин были в моде браслеты.

Я забрался во двор. Подошел к тому дому, на втором этаже которого размешались «невинные крошки», если ничего не изменилось.

Мне помог случай. Привратник, услышав сигнал, распахнул ворота. Въехала повозка.

Наконец-то я увидел здешний транспорт. И изумился. Впечатление было такое, как будто при дворе Карла Великого кто-то из паладинов появился верхом на роботе. На такой штуковине не стыдно было бы проехаться по любой из цивилизованных планет. Если учесть, что одежду здешние жители ткали сами, а съестное выращивали на собственных огородах и о консервах не имели понятия, становилось как-то не по себе.

Его встретили несколько сотрудников Приюта.

— Тише! — приказал, вылезая из кабины, некто одетый совершенно не в стиле романтичности и сентиментальности. Мне даже показалось, что он вооружен.

— Мы готовы, — доложил тот из сотрудников, кто, видимо, занимал самую главную должность.

— Принимайте детей.

Из внутренности повозки ему подали спящую девочку лет трех.

— Эта?

— Да.

— Берите и следите строже. А то опять выкрадут, и придется искать по всему материку.

Девочку унесли.

— А вот новенькие. Все — с индексом «Эн-Эль».

— Сколько? — спросил сотрудник.

— Шесть.

— У нас может не хватить места.

— Не беда. Ведь мы скоро забираем у вас троих. Ну, не делайте скорбного вида. Их же никто не убивает! Вы отлично знаете, где они будут жить и чем заниматься!

— Знаем, — согласился сотрудник, и ему стали передавать из повозки свертки с малышами.

— И побольше дисциплины, — сурово посоветовал тот, чья одежда до странного напоминала мундир. — Я уважаю ваши нежные души, но проявляйте свою нежность в нерабочее время.

— Вы имеете в виду конкретные случаи? — осведомился старший из сотрудников.

Я заметил, что младенцев несут не на второй этаж известного мне дома, а совсем в другую сторону. Стало быть, здесь имелись еще помещения для «невинных крошек». Разумеется, я отправился вслед за процессией с младенцами.

То, что меня никто не заметил ни в доме, ни в коридоре, ни в палате, следует считать обыкновенным чудом, какие бывают иногда с разведчиками.

То, что в палате «невинных крошек» имелось слабое освещение, а над изголовьями постелек — имена детей, было редкостным везением, что тоже иногда случается, хотя и реже, чем чудо. Ведь если бы не эти таблички — как бы я нашел Ингарта и Светозара в компании одинаковых заспанных мордашек? А так — повторилась история с лиловой фантастической скульптурой. Непонятные значки чужого алфавита сложились в знакомые имена.

Я даже погладил транслейтер в кармане от радости. Потом вытащил сперва Ингарта, потом Светозара из глубоких постелек, завернул их поплотнее и с этим неудобным грузом прокрался по коридору в сторону лестницы. Положение было предурацкое — мои однокашники и боевые товарищи могли, проснувшись, с перепугу разреветься на весь Приют.

Во дворе я вздохнул свободнее и двинулся к дыре в заборе.

Я уже наполовину пролез в нее, когда меня заметили.

Тот, в мундире, что-то скомандовал невидимкам в машине и молча побежал ко мне. Ну, бегал-то он слабовато, но мог быть вооружен. Я пустился по темной и пустой улице, подальше от приютских ворот, прижимая к себе младенцев. То ли Ингарт, то ли Светозар проснулся, захныкал и притих.

Я услышал, как из ворот выезжает повозка. То, что они решили преследовать меня на ней, было в общем неглупо, но они не знали, какой красавец ждет меня на окраине! Я остановился за углом, набрал на диске команду «Ко мне», чуть не выронив при этом младенцев, и понесся навстречу роботу.

Все произошло, как я и надеялся. Получив следующую команду, «Остановить», робот выбросил под колеса повозки обе свои клешни на длиннейших лапах и поднял ее на дыбы. Из повозки посыпались преследователи.

Увидев моего красавца, они кинулись врассыпную.

Но я догадывался, что они не станут сочинять стихов по случаю странной встречи, а вызовут подкрепление. С двумя такими таратайками робот отлично справится, с тремя тоже, но если у них имеется что-нибудь посерьезнее или летательные аппараты?

Я велел роботу поставить повозку как следует и нести меня к «малютке». Хорошо, что у красавца отсутствовало чувство юмора. Хорош я был, восседающий в объятиях робота, между клешнями, с двумя младенцами! Я бы, разумеется, запросто добежал до леса, но бежать с таким грузом страшно неудобно, а доверить его роботу я не мог — дети все-таки, мало ли что...

Таким манером я добрался к домику Лиалы.

Положив Ингарта со Светозаром на крыльцо, я вошел. Она не спала. Ни слова не говоря, она обняла меня.

Лиала никогда ни о чем не спрашивала. Я — ее пришелец, и этого было довольно. Она не беспокоилась ни о моем прошлом, ни о своем будущем. И когда я торопливо принялся объяснять ей, что должен на какое-то время исчезнуть, она только улыбнулась и ответила, что будет ждать.

А больше мы ничего не успели сказать друг другу. Сперва с крыльца раздался рев, и я кинулся утешать своих дорогих однокашников. А потом мы услышали гул со стороны городка. Было похоже на приближение какого-то гусеничного сооружения, и скорость у него была приличная.

Велев Лиале запереться дома, чтобы ее, упаси боже, не сочли причастной ко всем событиям, я опять схватил младенцев и взгромоздился на робота. Мы прибыли к «малютке» как раз вовремя, чтобы соблюсти все правила погружения и взлета.

Дорога была веселой. Ни до, ни после того у меня не было такого очаровательного путешествия. В «малютке» было много нужных и ненужных вещей, но совершенно отсутствовали пеленки. А Ингарт со Светозаром не желали лежать мокрыми, и попытка завернуть их в чехлы от кресел, увы, не удалась. С питанием тоже было туго.

Я соорудил из дискоориентира погремушку, и Берни утверждает, что, когда малышей уже извлекали из «малютки», я продолжал сидеть у пульта и тупо трясти дискоориентиром. Очень может быть.

Я догадываюсь, о чем вы хотите спросить. Да, Ингарт и Светозар во второй раз прошли через детство, отрочество и юность. Правда, им дали другие имена, чтобы информация об этой истории не растекалась по всем обжитым галактикам. Они опять стали разведчиками. Иногда я их встречаю. Они здороваются, потому что нас как-то случайно познакомили. Я тоже здороваюсь. Вот и все.

Сдав младенцев в соответствующее заведение, я опомнился и задумался о своих делах. Так получилось, что я простился с Лиалой навеки. Понимаете, почему? Правильно. При наших темпах, когда ответа на рапорт ждешь чуть ли не две недели, снаряжают тебя месяц и так далее, я мог опоздать и явиться лет этак за двести до рождения Лиалы.

В общем-то я надеялся, что мне удастся обмануть своенравную планету и вернуться на нее в строго рассчитанное время. Поэтому я и начал строить свои пресловутые графики, из-за которых было потом столько шуму.

Однажды мы уже разминулись во времени... Она умерла потому, что счастье вернулось слишком поздно. Вот что я понял. Когда она обещала ждать меня, я ничего не сказал ей — я же знал, какой будет для нее — или была? — эта последняя встреча...

Прошлое и будущее диковинно перепутались в моей голове. А это неприятно, когда в каждом счастливом мгновении улавливаешь горчинку то ли вчерашнего, то ли завтрашнего дня. Я уже готов был согласиться с поэтами Сентиментальной, учредившими культ предчувствий.

Но я отклоняюсь. Значит, я работал над графиками. И я их сделал и приложил к рапорту, в котором опять просился на Сентиментальную, особо на их впечатляющую силу, правда, не надеясь — я ие учел тогда пульсирующего характера хронопотока и долго бился над возникшими несоответствиями, так от них и не избавившись.

Сперва мне эту экспедицию строжайше запретили. И правильно сделали. После моего правдивого доклада о драке робота с повозкой меня вообще чуть не дисквалифицировали. Ничего себе контакт, в самом деле... Более грубую ошибку разведчику даже придумать трудно. Это числилось за мной, так сказать, с одной стороны, а с другой — спасение от смерти двух товарищей. Ей-богу, не знаю, что бы с ними случилось, задержись я еще на месяц. Исчезли бы? Растаяли? Я предлагал взять с собой крысят для эксперимента — в конце концов, самому стало любопытно. Меня и слушать не желали.

Времени на споры с высоким начальством уже не оставалось. Я вернулся к Берни и стал ему внушать мысль о похищении Лиалы.

Когда я толковал ему о взаимной любви — он кивал головой и все понимал. А когда доходило до дела — спокойно сопротивлялся.

— Не имеем права, — вот и все, что я слышал от него.

— Да какие же, к бесу, произойдут необратимые изменения во Вселенной, если с богом забытой планеты исчезнет одинокая женщина? — не понимал я. — У нее же все равно не было детей. И мы не вождя правительства увезем. Ничего на Сентиментальной от этого не случится... И с научной точки зрения тоже все благополучно — мы и Сентиментальная находимся во встречных хронопотоках...

— Ничего себе словечко выдумал — хронопотоки! — морщился Берни. — Не кажется ли тебе, что измышление терминологии — не твоего ума дело?

— Они по сравнению с нами живут задом наперед, — продолжал я, не обращая внимания на его колкости. — Пока, я нахожусь на Сентиментальной, и я живу задом наперед. С их точки зрения — старею, с нашей точки зрения — молодею. Живу в другую сторону, понимаешь? Следовательно, если привезти Лиалу на опорную станцию, она станет жить по нашим временным законам.

— А это еще не доказано. Вот получу разрешение на такой опыт, тогда — пожалуйста, а ты мне не Главный Научный Совет! — огрызался Берни. Ему трудно было переварить мою гипотезу. Я понимал, что если бы приказом по всем трассам было объявлено, что встречные хронопотоки существуют, он бы поверил без рассуждений. Но когда такую чушь городит человек, далекий от всех существующих наук о времени и пространстве, самое мудрое — не обращать внимания.

Но он был прав. Опыт мог закончиться печально. Если мой организм мгновенно перестроился на иное течение времени, да и Светозара с Ингартом — тоже, это еще не значило, что так же случится и с Лиалой. Впрочем, одно я знал твердо — она не умрет. Она уже умерла однажды — сумасшедшей ночью, от любви ко мне. И хотя такая смерть, несомненно, прекрасна, я хотел спасти ее — ведь я мог же ее спасти!

Но пока я проповедовал на опорной станции насчет взаимной любви, мое время стремительно неслось в одну сторону, время Лиалы — в другую.

Времени уже вовсе не было. Всеми правдами и неправдами я связался не более не менее как с Классификационным Центром. В конце концов, только от него зависело отнести планету к определенной группе. Если на нее сгоряча наложат запрет до неопределенных времен — тогда крах. А если их удастся убедить, что есть хоть малейшая перспектива для контакта, — победа! И сам факт этой победы уже прозвучит для Берни достаточно солидно и убедительно.

Разумеется, у них уже были рапорта Главной разведбазы нашей трассы, в которых фигурировали все мои подвиги. Но знал я также, что моими графиками заинтересовалась одна почтенная лаборатория. Так что в случае неудачи мне грозил выговор за то, что прыгаю через голову начальства, не больше... А в случае удачи...

Сеанс связи вышел короткий, я тараторил, как взбесившийся кристаллофон, и почему-то особенно напирал на то, что планету явно посещали и посещают представители неизвестной нам цивилизации, живущие скорее всего по нашему времени — иначе откуда эта вера в пришельцев и чуть ли не культ Посвященных? А загадочный Приют для детей с нарушениями памяти? Ну, все, что успел, я им разложил по полочкам. Одного не учел — проклятой пульсации.

Мне велели ждать решения на опорной станции. Туда и пришел первый нагоняй от моего начальства за неумеренную инициативу. Я перехватил его и скрыл от Берни и прочего экипажа. Время я тратил на то, что Берни обозвал сгоряча псевдонаучным графоманством. По моим подсчетам, два месяца моего отсутствия могли равняться пяти-шести годам для Лиалы. Может быть, семи. Из этого я и исходил. Но из лаборатории мне сообщили, что если все данные, собранные зондами и мною лично, верны, то на Сентиментальной время от времени происходит что-то вроде вспышки, дающей сгусток уплотненного времени. Каков механизм этого безобразия, я не знаю. Да и никто пока, наверное, не знает.

Я преследовал Берни, я донимал его днем и ночью, да еще из лаборатории меня обнадежили, и он не выдержал.

— Забирай свою красавицу! — заорал он. — Вези куда хочешь! Чтоб в течение суток снял ее с Сентиментальной и смылся с опорной станции! Мне вся эта ерунда ос-то-чер-те-ла-а-а-а!

За два часа я приготовился к спуску. Аппарат ждал меня в камере, а я, распевая дикие арии из неизвестных человечеству опер, влез в костюм. И тут в дверях моего бокса возник Берни.

— Все отменяется, — мрачно сказал он.

— Ты донес в Классификационный Центр! — вот первая чушь, пришедшая мне в голову.

— Перестань. Я никогда этим не занимался. Просто они наконец приняли решение. Сентиментальная оставлена вне контакта. Трассу — и ту закрывают.

— А лаборатория?..

— Чего не знаю, того не знаю. Ведь они же сражались за твою гипотезу?

— Ну?

— Ну, так очень может быть, что планету закрывают как раз потому, что твоя гипотеза победила. Кому нужна планета с обратным течением времени? И какой планете нужны пришельцы из другого, как ты изволил придумать, хронопотока?

— Нужны, — безнадежно сказал я.

— Выходит, никуда я тебя не пущу.

— Пустишь.

— И не проси.

Тут на борту опорной станции произошло неслыханное — драка. Ошеломленный Берни даже не мог мне толком воспротивиться. Заперев его в боксе, я понесся к аппарату. По дороге рассуждал примерно таким образом — я разведчик, приживусь где угодно, а уж на Сентиментальной — запросто! Даже перспектива заучивания наизусть стихов меня больше не пугала. Главное — вернуться к Лиале. А слава первооткрывателя хронопотоков пусть достанется кому угодно — желающие найдутся!

В общем, когда я подлетал к орбитальной, чтобы оттуда спуститься на планету, план действий уже созрел. Я даже знал, как избавлюсь от амулета и чем именно собью с толку погоню.

Самое смешное — что я осуществил этот план безукоризненно.

Но когда я вышел из леса, то остановился в великой растерянности.

Луг между опушкой и поселком был весь в воронках, как будто его бомбили метеориты. Параллельно тропе извивалась глубокая, чуть ли не в мой рост, канава, то поворачивая вдруг в сторону под прямым углом, то опять возвращаясь. И еще я споткнулся о странную штуку. Я бы назвал ее прадедушкой лучемета — у нее тоже имелись дуло, кассетник, спусковой тумблер и еще кое-какие детали, но изготовлена она была, судя по виду и весу, из древесины. Впрочем, может, только частично.

Я подобрал ее, чтобы спросить у Лиалы — как всякий молодой разведчик, я гордился тем, что разбираюсь в марках оружия, и не мог потерпеть, чтобы имелось хоть что-то, мне незнакомое.

Поселок стал еще меньше, и вид у него был такой, будто его пытались снести, но на полдороге передумали.

Дом Лиалы стоял на месте, но тоже пострадал. В одной из стен была пробоина, здоровенный пролом, через который можно было войти.

Я, разумеется, кинулся к этому пролому, но меня строго окликнули. Я повернулся и увидел подходившего мужчину. Дуло его лучемета, потому что названия этой штуки я до сих пор не знаю, было нацелено на меня.

— Ты чей? — спросил он.

— Свой, — больше мне ничего не пришло в голову.

Из пролома выглянула женщина.

— Оставь его в покое! — закричала она. — Тут только что прошли наши цепью. Всех, кого можно было выловить, они выловили!

— Он мне не нравится, — заявил мужчина, — я покараулю его, а ты беги на пост.

— Говорю тебе, он не из них. Ты смотри, как он одет и что у него на шее.

— Но он и не наш.

— Ладно, хватит! Иди, незнакомец, куда идешь,— обратилась ко мне женщина, выбираясь из пролома.

— Благодарю тебя... — хотел было я начать уцелевшую в памяти с прошлой экспедиции формулу вежливости, но ей было не до меня. Она уже бежала к мужчине.

— Ты подписал Документ?

— Да.

— Сумасшедший...

Она опустилась на рыжую траву возле его ног, обутых в грубые сапоги.

— Как я тебя просила... как я тебя умоляла...

— Все подписали. У нас не было выбора.

— Я же на коленях перед тобой стояла...

— По-моему, тебе понравилась война, — жестко сказал мужчина. — Тебе очень понравилось ночью красться по чужим огородам и собирать незрелые ормаканы на развороченных грядках. Тебе понравились вечно голодные лица наших детей. Тебе понравилось, что наш дом наполовину разнесло!

— Но разве не было другого выхода?

— Не было. Вот, смотри, я принес тебе копию Документа. Тут все ясно сказано: «Стремление к техническому совершенству оказалось пагубно для нас, и из десяти ученых, занятых техническими проблемами, лишь двое улучшали ткацкие станки, плуги и повозки. Остальные создавали оружие. Этому пора положить конец. Если не удержать тех, кто стремится к техническому совершенству, в один ужасный день они придумают оружие, которым можно будет взорвать целый город».

— Это правда, — согласилась женщина, — все беды из-за них.

— Так о чем же ты споришь? Эти люди нам не нужны. Пусть уж лучше мы будем пахать землю теми же плугами, что и наши деды.

— Да, но чем же виноваты дети?..

— Разве ты хочешь стать матерью ребенка, который вырастет и погубит все живое?

— Нет! — воскликнула она. — Но я буду учить своих детей только добру, и они вырастут...

— Ты же знаешь, что это от тебя не зависит, — печально сказал мужчина. — Уж если ты родишь ребенка с техническими способностями, то они рано или поздно проявятся.

— Но ведь он может придумать что-то хорошее, доброе...

— Скажи, — ласково обратился к ней мужчина,— как по-твоему, кто придумал Документ и кто его подписал?

— Не знаю.

— Но ведь не один же человек его сочинил! И все в нашем краю идут подписывать его, все, понимаешь! Всем надоела война, и никто не хочет риска. Все согласны на то, чтобы дети несколько раз проходили проверку! Все согласны, что детей с агрессивными склонностями нужно приравнять к больным и лечить! Все готовы к тому, что если в семье случится несчастье и родится такой ребенок, надо отдать его под опеку государства!

— Сколько таких проверок будет? — безнадежно спросила женщина.

— В два года, в четыре, в шесть и в десять.

— И они будут жить, как в тюрьме?

— Ты имеешь в виду этих несчастных детей, способных неизвестно что наизобретать? Не знаю. Не думаю, чтобы это была тюрьма. Нам же сказали, что их будут лечить...

— Все это очень странно. А если их не успеют вылечить и они вырастут — что с ними сделают тогда?

— Откуда я знаю! — воскликнул мужчина. — Это, в конце концов, уже не наше дело. И когда это еще будет — через много-много лет! За это время обязательно что-нибудь придумают. А пока главное — жить в тишине и покое, строить дома и пахать огороды.

— Это они очень умно придумали, чтобы Документ подписывали отцы, — горько сказала женщина. — Ни одна мать вовек бы его не подписала.

— Не знаю. Знаю только, что я устал. Я не помню, когда мы последний раз собирались все вместе, с братьями и сестрами, и говорили о хорошем, и читали стихи... А ты — ты еще помнишь наизусть свои любимые стихи?

— Ничего я не помню... — опустив голову, ответила женщина, и они оба замолчали.

На меня они совершенно не обращали внимания, хотя я стоял довольно близко и не собирался уходить.

Но мужчина мог и вспомнить. Этого мне вовсе не хотелось. Я завернул за угол дома и попытался построить все то, что я сейчас услышал, в стройную систему. Прошлое Сентиментальной планеты понемногу начало проясняться.

Тут я увидел, что к дому подходят трое детей. Они тащили какие-то плетеные циновки вроде соломенных, одна из них была с обгоревшими краями. Двое младших мальчиков не обратили на меня никакого внимания и поднялись в дом по крыльцу. Старший ребенок, девочка лет двенадцати, опустила свою вязанку циновок на землю и посмотрела на меня удивленным взглядом.

Потом она отступила на несколько шагов, но взгляда не отвела.

Ее золотистые волосы были схвачены шнурком на затылке.

И она была очень похожа на Лиалу.

Мне стало страшно, ребята. Впервые в жизни я не знал, что делать дальше. Наши пути опять разминулись, и на этот раз непоправимо. Некоторое время мы смотрели друг на друга.

— Кто ты? — спросила она. — Ты — наш?

— Да.

— Я тебя раньше здесь не видала.

— Я раньше здесь и не бывал.

— Откуда ты?

— Издалека.

— А что делаешь у нашего крыльца?

— Смотрю на тебя.

— Ты пришелец? — вдруг изумленным шепотом спросила она.

Я должен был, обязан был сообразить, что девочки в ее возрасте все поголовно ждут пришельцев, а тем более — на Сентиментальной! Надо было рассмеяться и ответить что-нибудь правдоподобное. Но я не мог... не получилось...

Она подошла, встала на цыпочки, прикоснулась пальцем к моему плечу и, наверно, очень удивилась, что я — из плоти и крови.

А я думал о том, что этому ребенку суждено любить меня, космического бродягу, до самой смерти, и смерть — единственное, что я ей принесу... И ничего я ей не ответил, так что она поняла, что я действительно ее пришелец.

— Я думала, ты другой, — сказал она. — У тебя удивительное лицо. Я впервые вижу такие темные глаза и волосы. Теперь я понимаю, почему Посвященные всю жизнь ждут тех, кого видели только раз.

— Не надо меня ждать... — горько и безнадежно сказал я. — Я больше не вернусь сюда.

Я повернулся и скорее пошел прочь. Сами понимаете, каково мне было на душе.

И тут произошло то, чего я до сих пор не понял и никогда не пойму.

— Ар-тем! — отчаянным голосом крикнула она.

Я обернулся, забыв обо всем на свете!

— Не вспоминай меня никогда, Лиала! — приказал я. — Не смей меня вспоминать, слышишь?

— Но ты же знаешь мое имя! — воскликнула она. — Значит, ты мой пришелец!

Я бросился прочь.

— Я буду ждать тебя! Я буду ждать тебя всю жизнь! — кричала она мне вслед. — Я тоже буду Посвященной!

И я еще долго слышал ее голос...

Потом, вернувшись на опорную, я получил соответствующий нагоняй, но не от Берни, который вообще видеть меня не желал, а от куда более высоких инстанций. Меня вообще собирались наконец дисквалифицировать, но вдруг пришел запрос из Высшего Научного Совета.

Мои графики и докладная записка о встречных хронопотоках попали в конце концов в хорошие руки. Специалисты заинтересовались ими, мой термин ввели в употребление — и представляю, как это известие разозлило Берни! — и я нежданно-негаданно был прощен начальством и включен в состав экспедиции на Тримультан, где чуть не спятил.

А потом жизнь понеслась вперед по всем законам нашего времени.

Я потом предлагал план серии экспедиций на Сентиментальную, блиц-экспедиций, по нескольку суток каждая, со сменой разведгрупп. Было интересно, как эта планета докатилась до своей непонятной войны, и с чего они додумались до Приюта Небесных Детей, и действительно ли у них имелись такие методы диагностики, чтобы у двухлетних безошибочно определять технические способности. Ведь такая методика требует времени для разработки, и хоть ее истоки мы бы успели застать. Но Сентиментальную закрыли.

Вот так-то, ребята... Такая вот любопытная история наоборот. В результате я стал очень странно относиться к смерти. У разведчиков иногда бывают странные идеи — можете считать их суевериями, если угодно, но никуда вы от них не денетесь... У меня идея возникла такая.

Мне приходилось терять товарищей по группе. Очень иногда нелепо гибли ребята — хоть на том же Тримультане... И я говорил себе — держись, у тебя есть еще один шанс — вдруг это встречные хронопотоки виноваты, и через несколько лет мы встретимся — я постарею, зато ребята помолодеют? Встретимся, разойдемся, а потом опять когда-нибудь встретимся? Ведь раз это случилось однажды, то почему не может повториться? Просто ребята ушли во встречный хронопоток, и мы опять движемся навстречу друг другу...

А пока я не отпускаю их из моей памяти, и там они все моложе, все беспокойнее, все задиристее, чтобы при встрече я сразу их узнал. Такая вот интересная идея. Жить с ней вроде бы легче. Чувствуешь себя Посвященным в какой-то мере...

Почему я вам это рассказал? А вы подумайте. Но не о том думайте, чем разведчик отличается от старой девы. А о том, кто вы такие есть и как вы нужны друг другу.

Что же касается сувениров, брелочков, картинок и ночных шлепанцев любимой бабушки, то уж не обижайтесь — в следующий раз это вам так не пройдет. Всю коллекцию вывалю на стол начальнику училища, и пусть разбирается. Забирайте свое барахло и можете быть свободными. Зачет переносится на завтра.

Александр КОПТИВРЕМЯ ЛЕТИТРассказ

Эта история началась в один из субботних августовских дней, когда и у Олега, и у меня выдалось свободное время. К тому же Олег отправил к матушке в деревню супругу с дочерью, а я напрочь рассорился с невестой и вел «роскошную» холостяцкую жизнь.

Мы встретились на Олеговой даче, расположенной в живописном местечке Раннамыйза. И так как с момента последней встречи минуло два месяца, то естественным было наше нетерпение поделиться последними новостями, впечатлениями и анекдотами.

Пока Олег занимался кофе, я натаскал дров и разжег камин.

Закончив приготовления, Олег уселся поближе к огню и поведал о последнем симпозиуме в Риге, о том, как удачно съездил в Красноярск, где проводились последние испытания детища возглавляемой им лаборатории. Не преминул пройтись и по своим лоботрясам, которые только и делают, что курят, пьют кофе, точат лясы, и все это в рабочее время, а начальство глупеет не по дням, а по часам.

Я в свою очередь поделился воспоминаниями от поездки в Коктебель, где подобралась недурная компания. Вспомнил историю прохода на писательский пляж и каким вкусным и холодным был арбуз, которым мы предварительно попытались сыграть в водное поло. Вам никогда не доводилось плавать на арбузе? Усиленно рекомендую попробовать.

Живописал я и последнюю командировку на Дальний Восток и в Сибирь по журналистским делам.

Потом пошли в ход свеженькие анекдоты. А затем, опять-таки по традиции, наступила солидная пауза, которая являлась своеобразной подготовкой к серьезной теме или же поводом отхода ко сну.

— Послушай, Андрей! — Олег задумчиво наблюдал за пляской огня. — Не замечал ли ты, что в последние годы время летит быстрее, чем раньше?

— По-моему, это первый признак старости, — шутливо возразил я.

— Или же начинающегося маразма и нежелания думать у некоторых, — парировал Олег. — И это говорит любитель фантастики. А может быть, уже бывший любитель? Что ты прочитал за последний месяц?

— Честно говоря, ничего, кроме своих репортажей... или почти ничего, — сознался я. Действительно, мало внимания уделял литературе, и это было моей ахиллесовой пятой.

— Оно и видно, — констатировал Олег. — А проблема, что происходит со временем, меня очень занимает.

Сам посуди, мы крутимся как белки в колесе. Стремимся одновременно переделать с десяток дел. И чем активнее работаем, чем больше нагрузки, тем незаметнее пролетают месяцы, годы.

— Время спешит, забывать о том нельзя, — вклинился я. — Это довольно банальная истина, Олеша.

— Конечно, банальная. Только о банальных вещах мы и задумываемся меньше всего, всё рвемся в дебри, чащи, клондайки... Я же задумался и сделал кое-какие выводы. Начнем с того, что время, наряду с пространством, одна из основных форм существования материи, выражающаяся в закономерной последовательной смене одних явлений другими. Главный вывод теории относительности Эйнштейна состоит в том, что время и пространство существуют не сами по себе, в отрыве от материи, а находятся в такой универсальной взаимосвязи, в которой выступают как стороны единого и многообразного целого. Доказано, что течение времени и протяженность тел зависят от скорости движения этих тел и что структура или свойства четырехмерного континуума (пространство-время) изменяются в зависимости от скопления масс вещества и порождаемого ими поля тяготения. Открытие неевклидовой геометрии опровергло кантовское учение о времени как внеопытной форме чувственного восприятия. Исследования Бутлерова, Федорова и их последователей обнаружили зависимость пространственных свойств от физической природы материальных тел, обусловленность физико-химических свойств материи пространственным расположением атомов. Значит, можно сказать, что и время является физической величиной, а именно одним из сложных видов энергии. Если допустить это, то станет очевидно, что все виды энергии, да и другие свойства материи — постоянно меняющиеся величины. Изменяется скорость света, интенсивность излучений и так далее. Причем зачастую происходит это в силу причин, о которых мы не имеем никакого понятия.

За последние сто лет воздействие человека на планету, проникновение в природу физических законов нашего мира неуклонно возрастает. Неизмеримо повысились уровень и интенсивность мышления. К примеру, сегодня мы занимаемся также одним из сложнейших видов энергии — биополями...

— Извини, но ты, кажется, ушел в сторону. При чем здесь биополя и время? А кроме того, о быстротечности времени говаривали и древние. Возьми того же Платона, Конфуция...

— Я выдам еще одну банальную истину: в природе все взаимосвязано. Моя гипотеза заключается в том, что чем выше интенсивность мышления и соответственно больше энергетический потенциал биополей, тем выше скорость времени.

Пока я не могу привести конкретных фактов. Однако возьмем пример из области схоластики: то, что мы называем акселерацией, или ранним развитием детей. Я наблюдал за своей Ленкой, которой семь лет (отлично помню себя в этом возрасте), и могу уверенно сказать, что, хотя я и не был самым глупым среди сверстников, она обгоняет меня по умственному развитию того же периода, по диапазону увлечений и интересов лет на пять, а то и больше.

Значит, на каком-то нейронном уровне мозг ребенка получает импульсы, стимулирующие и ускоряющие его работу, затем подключаются и физиологические аспекты. Но ведь преждевременное развитие подразумевает и преждевременное старение. Кстати, аналогичная вещь прослеживается не только на наших детях, но и на людях среднего поколения. Не случайно за последнее время произошел резкий скачок в плане невротических заболеваний и психических расстройств.

— Все это смахивает на фантастику, — заметил я. — Ты случайно не переквалифицировался в писатели?

— Пока нет. Есть одна задумка, каким образом можно подтвердить мою гипотезу. Хочу собрать приборчик, тем более что в ближайший месяц у нас будет затишье, основные разработки закончены. На носу коллективный отпуск, а нескольких способных ребят я попрошу остаться и помочь...

Помню, мы еще некоторое время обсуждали эту тему, а затем разошлись по комнатам.

Идея Олега меня поразила, хотя и думалось: что, если это не фантастика, а истина, но страшноватенькая?

На следующий день мы расстались и закрутились по своим орбитам. Несколько раз общались по телефону. Я знал, что дела у Олега не клеятся, хотя в чем, он не уточнил. Затем позвонила Татьяна, его жена, которая жаловалась на непонятные раздражительность и странности в повелении мужа и интересовалась, не знаю ли я причины этого. Обещал заглянуть к ним. Однако в тот же вечер, а вернее, ночью раздался звонок в дверь. Открыв, я увидел Олега. Больше всего меня поразил не его поздний визит, а тот факт, что он, ни слова не говоря, прошел на кухню и поставил на стол бутылку коньяка. При этом он явно находился «под мухой». Это было невероятно! Отвращение Олега к спиртному не раз служило в наши юношеские годы поводом для плоских шуточек и острот над ним.

Я занялся чаем. Присели. Выпили. Помолчали.

— Что произошло? — не выдержал я.

Олег издал смешок, от которого у меня по телу поползли мурашки.

— Что? — переспросил он. — Да почти ничего. Не знаю, как и начать... Еще подумаешь: свихнулся!

— Ладно, кончай интродукцию. Выкладывай. Ближе к телу! — я начал потихоньку заводиться.

— Помнишь мою идейку о времени?

— Еще бы, — с чувством сказал я. — Она мне три ночи спать не давала.

— В общем, приступил я к разработке прибора. Поначалу все шло гладко. Даже успел провести макетные испытания. А когда занялся окончательным монтажом, началась чертовщина!

Однажды прихожу на работу, а со стола исчез один из основных блоков схемы. В лаборатории нас было только трое. Слава и Рейн — отличные, испытанные ребята. Сам я вечером ушел последним и собственноручно поставил лабораторию под сигнализацию. Целое расследование провели. На третий день выяснилось, что блок смахнула со стола в корзину уборщица.

Я стал осторожнее, все схемы, чертежи, расчеты стал хранить в сейфе. Через две недели пожар в лаборатории. Сейф-то остался цел, а вот содержимое... Потом озверело начальство и заставило заняться разработкой, практически не по нашему профилю. Потом серьезно заболела Ленка... Потом...

Олег приложился к бутылке и посмотрел на меня дикими глазами.

До сих пор я самонадеянно считал, что меня невозможно чем-либо по-настоящему испугать. Оказалось, ошибся... Даже с моим филологическим образованием было понятно, что количество «случайностей», выпавших на долю Олега, вышло за рамки логики и здравого смысла.

Стены квартиры угрожающе надвинулись. И даже моя маленькая кухня, где я так любил читать и работать, больше не казалась уютной, а напоминала мрачный подвал алхимика.

— Что же случилось потом? — спросил я.

— Еще эти идиотские звонки посреди ночи. Поначалу в трубке стояла тишина. Затем начиналась какая-то тарабарщина, напоминающая испорченную магнитофонную запись. В этой какофонии я только и разобрал два слова: не надо... Так повторялось неделю. Вчера я отключил телефон... — Олег умолк.

— И...

— Он зазвонил... и опять...

— Знаешь, — сказал я решительно, — можешь послать меня к черту или к его двоюродной бабушке, но мой тебе совет: брось «временны́е» изыскания, и как можно скорее. В конце концов у тебя интересная работа, начальство ценит, прекрасная семья. Что еще нужно человеку для счастья? И не советую тебе распространяться о случившемся.

Не знаю, чем можно объяснить все «чудеса», которые с тобой произошли. Вмешательством ли потусторонних сил, игрой природы, пришельцами из космоса или еще чем-то. Но ясно одно: кому-то не надо, чтобы ты занимался ЭТИМ. А теперь раздевайся и ложись спать. Домой я тебя не отпущу.

Олег вяло кивнул. Я так и не понял, слышал ли он мою тираду или нет.

Утром мы расстались, а вечером я улетел в Свердловск на фестиваль политпесни. Несколько раз пытался дозвониться до Олега, но безуспешно.

Вернувшись через две недели, я позвонил Олегу прямо из аэропорта. Незнакомый женский голос ответил, что Олега нет, и поинтересовался: кто звонит?

Я назвался.

— Приезжайте к нам, Андрей. У нас горе. С вами говорит Лиза — сестра Олега.

— Что... неужели...

— Нет-нет, он не умер. Но... он в больнице... я не могу по телефону... приезжайте...

— Буду через полчаса, — ответил я и бросился на стоянку такси. Там стоял хвост часа на полтора. Частник заломил такую цену, за которую где-нибудь на Севере можно было бы арендовать самолет, но иного выхода не было.

Когда открылась дверь, я сразу же спросил:

— Где Татьяна?

— Проходите. Сейчас я вам все объясню.

Мы присели на диван.

— Олег находится в психоневрологической больнице, — начала Лиза.

— Как это случилось?

— Три дня назад посреди ночи он вдруг начал буйствовать, крушить мебель, кидаться на стены. Таня вызвала «скорую», и его увезли. Она поехала в больницу. Уже второй день обивает пороги врачей, чтобы пропустили к нему, но безуспешно. Скажите, — она с надеждой взглянула на меня, — может быть, вы знаете, что случилось с Олегом? Ведь это какой-то кошмар! Он никогда таким не был...

Я отвел глаза.

— Перед отъездом Олег заходил ко мне, — ответил я. — Правда, он был немного взвинчен из-за неполадок на работе, но ничего сверхнеобычного я не заметил...

Лиза посмотрела на меня и ничего не сказала. Слезы текли по ее осунувшемуся лицу.

Я никогда не был хорошим утешителем. Мы расстались через полчаса.

Медленно шагая к остановке, я лихорадочно пытался выработать мало-мальски логичный план действий. Прежде всего надо добраться до Олега, переговорить с ним. Перебирал в уме фамилии знакомых врачей, через кого можно было бы выйти на психдиспансер.

Вернувшись домой, прошел на кухню и как раз ставил чайник на газ, когда в комнате раздался грохот. Уронив чайник, я кинулся туда и обнаружил на полу люстру, вернее, то, что от нее осталось.

Опустился на стул и закурил: «Первое предупреждение. Значит, следующим на очереди я». Настало ВРЕМЯ решать...

Александр КОПТИУСЛОВИЕ ПЕРЕХОДАРассказ

— Вы проиграли! — синтезированный голос звучал торжественно, с едва уловимыми нотками сарказма.

— Ах ты, чертова консервная банка! — Леон с ненавистью переводил взгляд с робота-уборщика, расположившегося в кресле, на экран дисплея с застывшими фигурками. — Начинаем новую, — прорычал он, ткнув пальцем в клавишу ввода.

— Напоминаю, — робот смачно скрипнул пластиковым коленом (как это ему удавалось, для Леона оставалось загадкой), — счет 36:2 в мою пользу!

— Без тебя знаю!

Через полчаса ситуация повторилась. Несколько секунд Леон сидел молча, затем, едва шевеля губами, приказал:

— Марш в грузовой отсек! Драить банки с фторозолом, чтоб ни единого пятнышка не осталось.

— Операция очистки проводилась три дня назад, — меланхолично констатировал робот.

— Заткнись!

— Согласно шестнадцатому параграфу Кодекса, выплескивание отрицательных эмоций на робота приравнивается к издевательству над ним, тем самым...

— Что?! Бунт на корабле?! — завопил Леон, хватая с пульта толстенное описание «Унигейма». — Я т-тебя, микропроцессорный инсинуатор! Пока я капитан, не смей и заикаться о Кодексе! Тоже мне искусственные разумные существа. Интеллектуалы! — на последнем слове Леон сплюнул.

Робот тут же подтер пол, развернулся, демонстративно скрипнул суставами и удалился.

Леон, не глядя на пульт, ткнул пальцем сенсор и уставился в видеоэкран отсутствующим взглядом. Обида, такая знакомая обида заполняла его: «Всегда не везет». И когда, испугавшись конкурса в университет, пошел на космофак. В конце концов и в космосе много интересного. Просторные салоны межзвездников, белый мундир с золотыми нашивками, очаровательные путешественницы, с восхищением взирающие на космического аса... Может, все и сложилось бы, не урони он в период стажировки на палубу лихтера семитонную капсулу. Угораздило нажать не ту кнопку! И хотя никто не пострадал, этой швартовки ему не простили. Два года работы орбитальным диспетчером в захолустье, потом припланетный каботаж на стареньком буксире.

И вот рейс на Пропилею в качестве единственного пилота грузовика, который дошел бы до порта и сам. Сейчас Леон проклинал себя за то, что променял четыре тома Хамаморо на операционную систему «Унигейм», куда входило 150 готовых игровых программ плюс возможности для создания еще тысячи. И как это Максим смог уговорить его променять лазерный тесак на кубик вакуума? За четыре месяца полета он смог выиграть у компьютера двенадцать партий, и то в игру, придуманную самим. Тогда он загрузил «Унигейм» в робота-уборщика, надеясь, что у «дворника» мозги послабее. «А теперь эта железка еще и мораль читает! Не везет, так не везет!»

Странная это была планета, странная и неуютная. Клим ощутил отрицательный заряд психоэнергетического поля уже на стационарной орбите, по которой вращался «Арго», в ожидании возвращения разведочных зондов, исследовавших эллипсовидную, чуть напоминающую дыню, планету Кро. Однако первые же результаты, полученные разведчиками, захватили его. На планете имелась цивилизация нетехнологического типа. Особенно заинтересовали Клима ритуальные обряды, связанные, видимо, с местным культом. И поскольку межпланетная история и этнография были слабостью Клима, он решил высадиться на планету.

Местом посадки он выбрал лесной массив вблизи небольшого поселения в вытянутой экваториальной части планеты. Подогнав детали защитной окраски в тон с окружающей его растительностью, Клим двинулся в сторону деревни и скоро обнаружил тропинку. Он спрятался за крупным валуном. Долго ждать не пришлось.

Вскоре появилась темно-бурая фигура. Было ясно, что это разумное существо, а не представитель местной фауны. В Школе навигаторов курс практикума по общению с гуманоидами был краток, но сейчас, к счастью, общения от Клима и не требовалось. По крайней мере в обычном понимании слова «контакт».

Подождав, пока расстояние между ними не сократилось метров до десяти, Клим глубоко вздохнул и начал «погружаться», как учили в Школе. Уже через несколько секунд он почувствовал наложение образов, понятий, картинок, запахов. Погружаясь все глубже в чужое сознание, он растворялся в нем через идентификацию зрительных образов, лексических пластов, символов и, наконец, связных мыслей. Главный фокус заключался в том, чтобы не пережать ручку девиатора. чтобы чужое сознание не подавило собственное. Перекачка информации должна оставаться односторонней. Ему удалось вовремя остановиться. Решив ограничиться для начала объемом памяти в одни сутки, Клим включился на запись.

...Рыжий возвращался с работы в подавленном состоянии. Низкое небо, полосатое, как брюхо желтого дракона, поливало сгорбленных прохожих леденящим дождем, от которого не спасали даже накидки. Но он не обращал внимания ни на дождь, вкрадчивым ручейком пробирающийся за воротник, ни на одиноких ходоков. Торопиться некуда.

После обеда к нему подошел Семипал, старейшина копровщиков, и вручил перламутровую палочку вызова на Ристалище.

— Завтра в полдень!

— За что? — вырвалось у Рыжего.

Но Семипал лишь посмотрел на него с сочувствием и отошел в сторону.

Совет Великих являлся символом высшей власти. Сотни лун Великие вызывали людей на Ристалище, и ни разу Рыжий не слышал, чтобы они проиграли. Уклониться же от вызова на площадь Вилохвостого дракона было равносильно смерти. Никто не знал, на кого в следующий раз падет жребий. И сколько ни изучай танцы, ни комбинируй движения, все равно проиграешь. Ходили слухи, что Великие подправляли правила. Но легче от этого не становилось. Для Рыжего проигрыш означал получение знака отверженного, которому не место в обществе. Отмеченные судьбой жили в изолированных поселениях, выполняя самую черную работу. Никто не имел права заговаривать с ними, отвечать на вопросы, дотрагиваться до них. Полная обструкция, отказ от семьи и всех благ — таким был удел Отверженных.

Рыжий добрел до своей хижины, показавшейся сырой и промозглой, как темница. Женой он обзавестись не успел, а теперь и не суждено. Разведя в очаге огонь, он взял с полки потрепанный сборник баллад, доставшийся в наследство от отца. Но даже любимый стих «В щупальцах боли обрету свое сердце» не снял оцепенения, не вселил уверенности в завтрашнем дне.

«Проклятое завтра!»

...Долговязая фигура аборигена скрылась за поворотом тропинки, но Клим отметил это только краем сознания. Такого удачного погружения он не ожидал. Какое совпадение образов и понятий! Он уже воспринимал Рыжего как человека, с увлечением «проматывая» его воспоминания. Дальше, дальше... «А теперь пора отправляться к месту, которое он называл Ристалищем...»

Рыжий находился на площади, состоящей из множества зеленых и пурпурных квадратов. Шумела толпа. По соседству возвышалось приземистое здание храма Вилохвостого дракона, отдаленно напоминающее средневековое противоатомное убежище. Рядом с Рыжим стояли еще семеро с перламутровыми палочками. Двоих он знал: Кремень и Палец, оба с улицы Дождевиков.

Из храма вышли трое жрецов в белых плащах, их головы украшали странные конструкции — помесь короны с термокастрюлей.

Из толпы вынырнул голуболицый человечек и, сложив ладони трубочкой, прокричал:

— Выходите, Отмеченные судьбой! Поклонитесь народу. Удостойте Великих чести сразиться с вами в священном танце!

Голуболицый приблизился к ним и вдел каждому в ухо по большому черному кольцу. Восьмерка вышла на поле, заняв два ряда пурпурных квадратов. Жрецы разделились. Один из них занял позицию в центре, в то время как другие разместились по угловым квадратам. Рыжий почувствовал, как к горлу подступает противный ком: «Сволочи! Еще не начали, а уже все перевертыши. Попробуй потанцуй тут...» Перед глазами колыхалась толпа, сероватые мазки лиц на фоне ядовито-желтого неба. Внезапно откуда-то из-под земли послышалась похожая на завывание ветра музыка.

Сражение началось. Уже через три серии движений жрецы заняли большие диагонали и изготовились брать черноухих поодиночке. Неверное па — и Кремень, опустив голову, покидает поле. Попытка оставшихся в первом ряду Отмеченных объединиться для защиты была быстро пресечена. Стремительные па жрецов сразу через три-четыре квадрата с перескоком над головой жертвы не оставляли никаких шансов. Когда его сосед ринулся к центру поля, Рыжий быстро передвинулся во второй ряд. «Может быть, двигаясь по краю, удастся дольше продержаться», — подумал он. В это время белые перевертыши затеяли хоровод вокруг четверки черноухих, на время забыв о Рыжем. Пропустив несколько возможностей перескока, они словно бы выискивали какое-то особенное положение жертв. «Хотят перескочить всех сразу за одно па», — отметил Рыжий, в отчаянном прыжке выскакивая в последний ряд. Толпа взревела. Подскочил голуболицый, натянул ему на голову перевернутую корону. Черный перевертыш! Лишь ощутив на себе взгляды жрецов, исполненные ненависти, Рыжий поверил, что ему удалось прорваться в «крепость».

И все же это только отсрочка. Два белых перевертыша стояли на главных диагоналях, третий заканчивал расправу над черноухим. Рыжий двинулся на него. Перемахнув через два квадрата, он пролетел над головой белого перевертыша, клацнув возле ненавистного уха.

Конец последовал сразу после приземления...

Клим остановился. Первый раз ощущение чего-то знакомого возникло у него несколько минут назад. «Укусил, съел... должна быть какая-то причинно-следственная связь! Но не стоит преждевременно напрягаться, подсознание само сделает нужную работу и подскажет верный ход».

На площади голуболицый объявил, что сегодня высочайшей чести говорить с Великими удостоен копровщик Рыжий.

У входа в храм появился жрец:

— Сними повязку! — приказал он Рыжему. — Только Великие входят в святая святых в одежде.

Рыжий заколебался. Обнажиться перед толпой — великий позор.

— Ну! — торопил жрец. В его руке сверкнуло лезвие.

Рыжий повиновался и, сбросив повязку, шагнул в проем.

Когда глаза привыкли к темноте, Рыжий увидел перед собой возвышение, покрытое звериными шкурами с перламутровым отливом. На троне восседал сморщенный человечек в золотистой шапочке. Вокруг стояла группа жрецов. Чадящие факелы наполняли овальное помещение угаром. У дальней стены виднелась белоснежная статуя Вилохвостого дракона, искусно вырезанная из полупрозрачного камня.

Несколько секунд человек рассматривал Рыжего, затем его взгляд внезапно смягчился, черты лица застыли в маске участия:

— Поведай мне свои печали, копровщик Рыжий, — его голос звучал подобно свирели на зимнем ветру.

Рыжий беспомощно оглянулся — в руках у фигур, стоящих по углам, угадывались крепкие дубинки.

— Тяжела работа от зари до зари. В прошлом году мы трудились до первого вздоха заката, сейчас же старейшины заставляют работать до первой песни ночи...

В группе жрецов произошло движение.

— Работа не может быть печалью. Поведай Великому Исповеднику, что у тебя на сердце.

— Еды стало меньше...

— Не то, — произнес другой жрец.

— Я не знаю... — начал Рыжий.

— Расскажи о том, что тебя волнует, — повторил старик. Его лицо по-прежнему излучало участие, но глаза были пусты...

— Нет у меня семьи, — сказал отчаявшийся Рыжий. Его мысли безнадежно перепутались, как запутываются в сетях гривы волосатых рыб.

— Рассказывай, рассказывай, копровщик... Расскажи о сестре.

— Я не видел ее десять лун. С тех пор, как муж увез ее в гнилую деревню...

— Продолжай...

— Я ее очень любил, больше отца и матери, больше брата...

— Расскажи о брате, — перебил его Исповедник. — Я очень внимательно слушаю...

— Я его почти не помню, — ответил Рыжий. — Помню: он был очень капризным, и у него противно пахли ноги...

— Продолжай, — хором загундосили жрецы.

Рыжий начал несвязно рассказывать о своих попытках жениться. Когда он умолкал, жрецы как будто совещались, обменивались между собой непонятными фразами, а Исповедник произносил что-нибудь малозначащее, но ободряющее рассказчика. Когда он дошел до конца истории и начал ее по новой, его прервали:

— Не повторяйся! Поведай нам свои печали!

«Это ли не печали?» — с горечью подумал Рыжий. Он понес какую-то чушь о рыбалке и ловле пцейров на лупатых живчиков... И чем дольше затягивался этот разговор, тем острее чувствовал он неестественность происходящего. До него доносились обрывки фраз: «необходимо изменить условие перехода на процедуру отторжения...», «в силу условия сходимости... безусловный переход на процедуру 116...». Малопонятными были они для Рыжего, но не для Клима, которого особенно заинтересовали действия жреца, сидящего слева от Исповедника. Перед ним на столе лежали три кучки разноцветных палочек, которые он перекладывал при каждой фразе Рыжего. Причем в то время как две из них постоянно росли, содержание одной то увеличивалось, то уменьшалось. «Счетчик Стэка», — отметил Клим.

Между тем русло исповеди повернуло на мелкие грешки Рыжего. И хотя Исповедник время от времени произносил какие-то слова, Клим видел, что эта тема его не особенно занимает. Но едва Рыжий произнес «...тот пирожок я украл...», как жрецы всполошились, а Исповедник вскричал:

— Стой! Ты сознался. Как живчику ни виться, а костра не миновать! Хоть ты и неплохо прыгаешь на поле, с Великими тебе не тягаться! Слушай и запоминай: отныне ты приобрел СКВЕРНУЮ РЕПУТАЦИЮ!

Колени Рыжего подогнулись. Он пополз к трону, пытаясь поцеловать левый мизинец жреца, но тот торопливо подобрал ногу под складки плаща. Отчаяние воцарилось в душе Рыжего. Не меньшее потрясение испытал и Клим. Ведь последняя фраза прозвучала не на языке аборигенов, а на искаженном КОСМОСЛЕНГЕ. Это казалось абсурдом. Ведь планета Кро не была зарегистрирована в межзвездных каталогах. Ни один из земных кораблей не проходил по системе...

— Отныне, — продолжал жрец, злобно сверкая глазами, — твой удел — находиться среди отверженных. Подайте белый знак.

Несколько жрецов ухватили Рыжего за руки. Исповедник сполз с трона и, проковыляв к жертве, прижал к плечу белую полоску. Запахло паленым. Рыжий безумными глазами взглянул на знак, намертво приклеившийся к коже, и лишился чувств.

Клим отключился от сознания Рыжего. Толпа на площади начала редеть. Большинство аборигенов спешило по домам до наступления темноты. По ночам в деревне и ее окрестностях было небезопасно. Пошаливали разбойники. К тому же из дальних лесов неведомо какими путями к деревне подобралась стая хищных лишайников, занимающаяся своим промыслом с наступлением темноты. От путника, попавшего в их ловушку, не оставалось ничего, кроме деревянных или каменных предметов одежды.

Клим принял таблетку спорамина и, набирая скорость, помчался по направлению к капсуле. Оружия он с собой не захватил, а общаться с ночными обитателями Кро не входило в его планы. Он миновал почти половину пути, держа направление по биолокатору, когда ощутил рядом с тропинкой затаившегося зверя. Оставалось либо бежать в обход, рискуя напороться на какой-либо коварный сук, либо резко увеличить скорость. Клим выбрал второе. И тут же он увидел громадный сгусток темноты, оторвавшийся от земли и планирующий на него. Ветер ударил в лицо, забил легкие. Громадный белый коготь, похожий на лазерный тесак со спиленным дулом, полоснул по комбинезону. Клим несся вперед на пределе своих сил. Через несколько секунд он почувствовал, что преследователь отстал. Перейдя на бег трусцой, он достал микроаптечку, с легким чмоком присосавшуюся к руке. Несколько раз тропинку пересекали фосфоресцирующие существа, похожие на утконосов. Но попыток заполучить пришельца на ужин в качестве деликатеса больше не повторялось. Через полчаса Клим был в безопасности.

Отдышавшись и обследуя рану, уже начавшую затягиваться, Клим устроился перед пультом.

«Неплохо узнать, чем занимаются «великие» и «несравненные»!» — подумал он и занялся настройкой на биоволны жрецов. Однако стены храма создавали ощутимые помехи, и Климу пришлось повозиться с настройкой. Конечно, нечего было и думать о проникновении в сознание жрецов. Связь была очень неустойчивая. Но уловить смысл диалога собравшихся за восьмигранным столом в боковой келье оказалось возможным.

— ...Нет, это неслыханно, колючих драконов вам в глотку! — возмущался Исповедник. — Сегодня ты, Ом, встал на колени перед этим вислоухим копровщиком. Неделю назад вы, трое кретинов, чуть не пали жертвой таких же ротозеев, как сегодняшний...

— О, Мудрейший! — прошептал длинноносый жрец, похожий на кофейник. — Надо менять Закон! Условный переход...

— Нет-нет, — раздалось несколько голосов.

— Замолчите! — рявкнул старец. — Продолжай, Брат.

— О, Великий, если поменять условие перехода на 12-м ритуале...

— Мы это уже пробовали, — возразил один из присутствующих, — две луны назад. В результате ты, Брат, чуть не лишился своей короны. Мне кажется, нужно менять не условие перехода, а идти вместо третьего сразу на шестой ритуал...

И тут Клима озарило: «Ведь это же условие какой-то дикой, примитивной, но все-таки программы!»

Связавшись с компьютером «Арго», он передал запрос для базы: «Какие звездолеты пролетали в направлении данной системы? Были ли зафиксированы ЧП, связанные с ними, и какие?»

Затем Клим отправился спать. Ответ, пришедший на следующее утро, оправдал его ожидания. Восемьдесят шесть лет назад в районе данной звездной системы пролетал грузовоз класса «Ро-Ро 7», пилотируемый Леоном Пухальским. На запрос о промежуточных посадках База ответила отрицательно, однако сообщила, что, проходя систему, Пухальский катапультировал робота-уборщика, за что позднее был отстранен от полетов.

«Все сходится! — удовлетворенно подумал Клим. — Каким-то образом капсула с роботом приземлилась на Кро. И местные ритуалы, несомненно, во многом связаны с искаженными программами. На борту грузовоза имелся солидный набор игр «Унигейм», полный джентльменский набор: шашки, шахматы, Пришельцы, реверси, Президент и, конечно же, «Элиза» — игра в психиатра, в которой Клим не без труда узнал монолог Рыжего со жрецами. А ритуальные танцы, напоминающие обычную игру в шашки? Листинг программы в виде устного народного творчества!» — от такой захватывающей идеи у него по спине побежали мурашки. Клим попытался восстановить ход событий: «Робот попадает на планету. Здесь он становится то ли объектом, то ли субъектом существующего культа Вилохвостого дракона. Способ получения жрецами листинга развлекательных программ был неясен. Однако очевидно, что впоследствии они передавались из поколения в поколение в виде устной традиции. Немудрено, что столь чувствительная к синтаксису информация в результате неизбежных ошибок пересказа (случайных или умышленных) привела к таким жестоким играм, ритуалам, ставшим безысходными. Хорошо еще, что в «Унигейм» не была заложена программа «Фатума», — Клим поежился от одной мысли об этом. — Надо что-то предпринять!»

Клим прошелся по клавишам пульта, вставил в гнездо компьютера кристалл с программами игр и занялся составлением контрпрограммы, рассчитанной на то, чтобы в течение нескольких лет изменить стереотип мышления, главным образом жрецов, и отделить существовавший на планете культ Вилохвостого дракона от наслоений листинга робота-уборщика. К утру работа была завершена. Клим ввел программу в кибера, оборудованного гипноизлучателем. По выполнении задания он должен был самоуничтожиться. А к этому времени на планету прибудут специалисты, которые займутся изучением действия листинга земных программ на развитие местной цивилизации в целом.

Клим закончил подготовку робота и выпустил его из люка. Несколько минут наблюдал за тем, как тот, окрасившись под цвет травы, пробирается по направлению к храму.

«Экспедиции придется нелегко, — подумал он. — Но и после установления контакта долго еще никто не рискнет учить аборигенов игре в шахматы или шашки...»

Пора...

Серебристая чечевица, ломая мешающие ветви, прыгнула в желтоватое небо.

Сергей БУЛЫГАТРИ СЛОНАРассказ

На самом краю далёких, не всеми достижимых пределов, в одной из самых глухих провинций благословенного султаната Роа проживало немногочисленное племя ловцов бесхвостых ящериц. Бесхвостые ящерицы — зеленые, шестилапые, с умными бордовыми глазами — в великом изобилии водились в ближайшем заливе и были на редкость доверчивыми существами, так что охота на них являлась сущей забавой. Мясо у ящериц было нежное и питательное, а икра их считалась изысканным лакомством и посему подавалась лишь к пиршественному столу. И если кому хоть раз удавалось отведать зернистой, рассыпчатой икры, сдобренной салатом из пряных водорослей...

Но, сами понимаете, не так-то просто снизойти до пищи полудиких рыбаков, и поэтому, отправляясь на базар, везли с собой не икру бесхвостых ящериц, а бурдюки, полные самого лучшего, самого верного, самого смертоносного яда, слава о котором гремела не только по благословенному султанату, но и далеко за его пределами. Стрелы, смазанные этим чудесным снадобьем, не знали пощады. А добывали яд...

Когда-то это было великой тайной, теперь, увы, доступной слишком многим...

А добывали яд из сока весьма и весьма благоуханных плодов, которые тяжелыми гроздьями покрывали тамошние непроходимые заросли. Плоды считались горькими и несъедобными, но если их прокипятить в специальном отваре, то получался весьма чудесный и ужасный яд, не знающий противоядия.

Мало того: зерна благоуханных плодов, сваренные в ядовитом отваре, набухали и становились круглыми, твердыми и блестящими, как жемчуг. Жители собирали их, несли в храм и слагали к ногам шестирукого идола, покровителя ловцов бесхвостых ящериц.

Храм был маленький, службы в нем отправлялись простые, как и сама жизнь полудикого племени, так что за всесильным идолом присматривал всего один служитель. Был он молод, сух, невзрачен и неразговорчив. Приняв подношения соплеменников, служитель падал ниц и просил у идола удачи в охоте, — делал он это гнусаво, торопливо и, признаться, без должного уважения к божеству, — а затем вставал и молча выпроваживал из храма молящихся. Молящиеся не возражали.

Оставшись один, служитель брал опахало из павлиньих перьев и принимался подметать храм, подбирая раскатившиеся ядовитые жемчужины и сбрасывая их к подножию идола, который, кстати, уже утопал в них по самые колени, а потом...

Потом он уходил на берег моря и сидел там до самой темноты, смотрел куда-то поверх горизонта и напряженно думал. Бесхвостые ящерицы шныряли вокруг него, а те из них, что посмелее, даже взбирались ему на плечи и пытались заглянуть в глаза.

Служитель ящериц не видел, не видел он и моря, он видел — в мыслях — далекий океан, тот самый, что омывает земную твердь. Порою служителю удавалось даже представить себе весь земной диск — со всеми землями и островами, морями и океанами. Служитель закрывал глаза и видел, что диск покоится на спинах трех слонов, слоны стоят на черепахе, а черепаха...

Но что это за море, в котором плывет черепаха? На этот вопрос никто не знает ответа ни здесь, в поселке, ни во всем благословенном султанате, ни даже далеко за его пределами. Все лишь говорят, что море это бесконечно и неизведанно. Но если имеется море, то оно имеет глубину, имеет берега... и, возможно, в этом море плавает не одна черепаха, а множество, бесконечное множество — ведь море-то бесконечно! Те черепахи, несомненно, разные, и диски на них один на другой не похожи. Хотя... Среди великого множества людей иногда встречаются два человека, похожие один на другого, как близнецы. Так что вполне возможно, что где-то в бесконечном море плавает такая черепаха, которая несет на себе диск, как две капли воды похожий на земной, и там, возможно, тоже есть султанат, ничем не отличимый от султаната Роа, и есть там племя ловцов бесхвостых ящериц, и храм, и служитель.

Вот если бы увидеть того служителя! Им, наверное, было бы интересно вдвоем. И он, здешний служитель, рассказал бы тамошнему о своей догадке, и тот, тамошний, не рассмеялся бы, не стал тыкать пальцем и обзывать безумцем.

А здесь... В благословенном султанате...

Темнело. Служитель вставал и возвращался к храму, а в спину ему светили далекие и непонятные звезды.

Так продолжалось восемь лет. А на девятый служитель вышел к морю, сел... и увидел на горизонте корабль. Большой корабль с большими парусами и яркими вымпелами. Подобных кораблей служитель раньше не видел. Он встал и, загородившись ладонью от солнца, присмотрелся внимательнее. На палубе диковинного корабля стояли бледные, наверное, весьма нездоровые люди, одетые в странные, стесняющие движения одежды. Повязка на бедра, чалма на голову и пояс для ножа — что еще нужно человеку? А эти... Пожав плечами, служитель развернулся и собрался уходить; он надеялся, что тогда уйдет и этот глупый, бессмысленный мираж.

Но тут раздался грохот. Служитель обернулся. От корабля отделилось маленькое белое облачко. Грохот — второе облачко, грохот — третье, четвертое, пятое... Затем грохот раздался в поселке; там разлетались вдребезги легкие бамбуковые хижины ловцов бесхвостых ящериц. О, если это так, то грохот чужеземцев куда опаснее прославленного снадобья для смертоносных стрел! Охваченный страхом, служитель поспешно вернулся в храм, пал ниц перед всесильным шестируким идолом и в ужасе подумал: а что, если и там, в том недостижимом мире, где живет похожий на него служитель, тоже есть большие корабли, болезненно-бледные пришельцы и смертоносные громы? Что тогда?!

Мысли одна безумнее другой снедали служителя, и он, дабы успокоиться, крепко обхватил руками голову и заставил себя забыться.

Погруженный в насильственный сон, служитель не слышал, как чужеземные громы окончательно разметали поселок, как болезненно-бледные пришельцы с гиканьем уселись в маленькие лодки и причалили к берегу. Не слышал он и того, как охваченные ужасом соплеменники тщетно молили о пощаде, как чужеземцы, во славу собственного идола, рубили несчастных. Служитель пришел в себя лишь от удара под ребра. Он поднял голову и увидел, как чужеземцы уже проникли в храм. Трое из них, стоя на коленях, перебирали ядовитый жемчуг в поисках настоящих драгоценностей, а четвертый — тот, что ударил его под ребра, — четвертый спросил:

— Где золото? Камни? Где украшения?!

Странно! Чужеземец разговаривал на понятном ему языке. Выходит, зря говорили, будто на свете есть народы, которые изъясняются между собой столь непонятно, что...

— Где золото?! — повторил чужеземец.

Служитель пожал плечами. Золота в поселке не было. Зачем оно? Его не съешь, им не согреешься, ножи из него быстро тупятся. В обмен на знаменитый яд ловцы бесхвостых ящериц брали пригодные в хозяйстве вещи. Служитель так и объяснил. Его ударили. Он повторил. Его ударили еще и еще. Потом он ничего не помнил...

...И очнулся на палубе диковинного корабля. В море темнело, а на берегу было еще достаточно светло — там догорал бамбуковый поселок. Служитель со связанными руками сидел, прислоненный спиной к мачте. Неподалеку толпились болезненно-бледные чужеземцы, а совсем рядом, заглядывая служителю в глаза, стоял тот самый чужеземец, что разговаривал с ним в храме. И он опять заговорил. Спросил:

— Ты служишь в храме?

— Да.

— Кто твой отец?

— Двенадцатирукий.

— Где он?

Служитель улыбнулся. Двенадцатирукий отлит из чистого золота, он выше чужеземного корабля и по колени усыпан настоящим жемчугом и драгоценными камнями. К храму Двенадцатирукого четыре дня пути по берегу моря, потом пять вверх по реке, шесть по болоту, семь через горы, а потом... Служитель улыбнулся. Нет, он не скажет. Не потому, что он чтит Двенадцатирукого, духовного отца всех служителей, смотрителей, отправителей и вершителей таинств. Нет, просто он смотрел на догоравший поселок и улыбался. Он знал, что где-то бесконечно далеко есть еще один такой же поселок, который не сгорел.

— Чему ты улыбаешься? — воскликнул чужеземец. — Я прикажу, и мои люди убьют тебя.

Служитель вновь улыбнулся и тихо ответил:

— Здесь ты убьешь меня, а там — никогда.

— Где это там? — насторожился чужеземец.

Стемнело. Поселок догорел. На небе сверкали звезды. Служитель подумал, что это его последняя ночь... и рассказал, как умел, о трех слонах, о черепахе, о бесконечном числе черепах и еще об одном служителе, расправиться с которым чужеземец не в силах.

Тот некоторое время молчал, с удивлением глядя на служителя, а потом обернулся, выкрикнул какие-то непонятные слова... и после некоторого ожидания один из его болезненно-бледных спутников принес диковинный шар, раскрашенный разноцветными и неровными пятнами. Чужеземец повертел шар перед глазами служителя, а потом раздраженно спросил:

— Ну и где же твои три слона? Что им здесь подпирать своими серыми спинами?!

Теперь уже служитель ничего не понял, и пришла очередь чужеземца пускаться в объяснения. Он рассказал, что земля не диск, а шар и что его соплеменники не раз уже пускались в плавания вокруг этого шара туда и обратно, но нигде не видели края земли, ни тем более трех слонов, не говоря уже о черепахе.

— Земля кругла, как шар! — сказал чужеземец. — Она одна во всем мире. Одна! Кругом только солнце да звезды. Нет второй черепахи, нет второго султаната Роа, нет второго служителя. Пойми же, глупый дикарь: если ты не укажешь нам дорогу к Двенадцатирукому, то мы убьем тебя, и всё! Всё! Ничего для тебя больше не будет и никого! Пойми!..

Служитель смотрел на дивный шар и молчал. Он верил чужеземцу, потому что на таком большом корабле, как у него, действительно можно обогнуть всю землю, какой бы большой она ни была. Так что же, мир только один и нет другой земли, и не может быть такого, что где-то жизнь устроена лучше, нет места, куда бы можно было скрыться от чужеземцев с их смертоносным громом?!

Служитель молча смотрел по сторонам и более уже ни о чем не думал.

— Так ты поведешь нас к главному храму? — спросил чужеземец.

Их? Тех, что отняли его мечту? Ни за что! И служитель отрицательно покачал головой.

Чужеземец вновь что-то выкрикнул, служителя схватили за плечи и подтолкнули к борту.

Море за бортом было спокойное и гладкое. Служитель смотрел на звезды, отражавшиеся в воде, и ждал. Ждать пришлось недолго — его толкнули в спину, и он упал в море.

Руки его были связаны, и он быстро пошел ко дну. Уже задыхаясь, он глянул вверх, и ему показалось, что он видит звезды, множество звезд. И перед самой смертью он успел подумать: а что, если звезды — это такие же солнца, только очень далекие? Что, если каждая звезда светит для своей земли, а так как их бесконечное множество, то где-то обязательно есть такой же, похожий на него служитель, который когда-нибудь непременно придет и спросит:

— Кто посмел убить моего брата?! Ты?! Ты?! Или ты?!

Александр КаширинФАНТАСТИКА ПРИБАЛТИКИ(библиография)

Алферова Любовь Андреевна, Рига

Ночь в ином измерении (рассказ) 3

Пещера отражений (рассказ) 2

Хрустальная медуза (рассказ) 13

Бааль Вольдемар Иванович, Рига

Источник забвения (роман) 14

Платиновый обруч (рассказ) 3

Эксперимент (повесть) 13

Балашявичюс Бангуолис Пятрович, Вильнюс

Знакомый солдат (рассказ) 11

Бээкман Владимир Эугенович, Таллин

Бамбук (рассказ) 1

Веллер Михаил Иосифович, Таллин

Теперь он успеет (рассказ) 5

Тест (рассказ) 4

Виксниньш Рудольф, Рига

Под сенью тенитлана (рассказ) 2

Пытка (рассказ) 2

Цивилизация в яйце (рассказ) 2

Винник Ирина Борисовна, Рига

Лесное озеро (рассказ) 2

Подарок (рассказ) 2

Последний (рассказ) 13

Приют надежды (рассказ) 13

Вязов Андрей, Рига

Летун (рассказ) 2

Хахаль (рассказ) 2

Гацура Геннадий, Лиепая

Наблюдатель (рассказ) 2

Неудачная поездка (рассказ) 2

Гвин Леон Михайлович, Рига

Тренко Зигфрид Петрович, Рига

Последняя надежда (рассказ) 2

Тридцать третий ход (рассказ) 13

Гуданец Николай Леонардович, Рига

Дурачок Фаби (рассказ) 13

Забудь, прошу тебя (рассказ) 13

Клубника в январе (рассказ) 2

Ковчег (рассказ) 13

Мажордом (рассказ) 13

Машина счастья (рассказ) 2

На берегу Стикса (рассказ) 3

Петля (рассказ) 2

Призовой выстрел (рассказ) 3

Сильное чувство к зеленым человечкам (рассказ) 2

Тайная флейта (рассказ) 3

Тройное навечное заклятие (рассказ) 2

Умирающее море (рассказ) 3

Чудо для других (рассказ) 3

Ягненок Билли (рассказ) 2

Гудков Валерий Алексеевич, Лиепая

«Опыт Р-2» (рассказ) 2

Дорога (рассказ) 13

По моему хотению (рассказ) 2

Смотритель (рассказ) 13

Чертовщина (рассказ) 13

Дукальский Алексей, Рига

День памяти (рассказ) 3

Зайканов Павел Григорьевич, Рига

Взаимно продетые кольца (рассказ) 13

Камни преткновения (рассказ) 2

Иванов Сергей Григорьевич, Рига

Вторжение (рассказ) 13

По ту сторону моста (рассказ) 2

Имерманис Анатол Адольфович, Рига

Пирамида Мортона (роман) 15

Кавский Валентин Николаевич, Рига

Братья и сестры (рассказ) 2

Кольцо желаний (рассказ) 2

Первая бригада (рассказ) 13

Калонайтис Ромуальдас Антанович, Вильнюс

На горизонте — «ЭНИГМА» (рассказ) 9

Последний враг (рассказ) 10

Касянич Юрий, Рига

Сауна (рассказ) 2

Качалова Ирина, Рига

И даже камень говорит... (рассказ) 2

Ковар (рассказ) 2

Кольцов Сергей, Рига

За магнитной стеной, или Сновидения Варежкина (рассказ) 3

Кричевский Виталий, Рига

Цена этого мира (рассказ) 2

Левкин Андрей Викторович, Рига

К вопросу о левитации (рассказ) 13

Командор ордена (рассказ) 2

Обмен (рассказ) 13

Старинная арифметика (рассказ) 2

Морочко Вячеслав Петрович, Рига

«Пыль» (рассказ) 2

Ассистентка в радужном колье, или Комедия творчества (рассказ) 13

В память обо мне улыбнись (рассказ) 3

Ежик (рассказ) 8

Журавлик (рассказ) 3

Камни и молнии (рассказ) 13

Мое имя вам известно (рассказ) 8

На грани (рассказ) 2

Неповторимость (рассказ) 2

Непокоренная (рассказ) 13

Спасти сельфов (рассказ) 3

Там, где вечно дремлет тайна (рассказ) 7

Пальмова Виолетта Семёновна, Рига

Испытание (рассказ) 2

Петков Валерий Васильевич, Рига

Случай без последствий (рассказ) 13

Ребане Хелью Яновна, Таллин

Выигрывают все (рассказ) 16

Город молчунов (рассказ) 16

Детектор истины (рассказ) 16

Контакт (рассказ) 16

Пустые ценники (рассказ) 16

Стена (рассказ) 16

Эксперимент Гессеринга (рассказ) 16

Скайлис Андрей (Вите Андрей Андреевич), Юрмала

Путч памятников (рассказ) 6

Сычеников Валентин Вячеславович, Рига

Ночная гостья Василия Н. (рассказ) 3

Перчик (рассказ) 2

Постоялец (рассказ) 13

Трускиновская Далия Мейеровна, Рига

Бессмертный Дим (рассказ) 13

Вечность для Джульетты (рассказ) 2

Тыщенко Иван Евгеньевич, Рига

Встреча (рассказ) 13

Закон естественного отбора (рассказ) 13

Чепуров Владимир, Рига

Чрезвычайные обстоятельства (рассказ) 2

Шулце Дзинтра Висвалдовна, Рига

Глядя в зеркало (рассказ) 13

Робертик (рассказ) 13

Юфряков Владлен Иванович, Рига

«Тихая» планета (рассказ) 12

Агава Супсова (рассказ) 13

Индекс «К» (рассказ) 3

Наследники доктора Круза (рассказ) 3

Свои (рассказ) 2

1. На суше и на море: вып. 24 повести, рассказы, очерки, статьи / Сост. Ларин С. И.; Худож. Родионова Е. — М.: Мысль, 1984. — 479 с. — 185 000 экз.

2. Пещера отражений: сб. фантастики / Сост. Семенова. В.; Худож. Захарычев Г. — Р.: Лиесма, 1988. — 944 с. — (приключения, фантастика, путешествия). — 60 000 экз.

3. Платиновый обруч: сб. научно-фантаст. произведений / Сост. Семенова В.; худож. Рейнберг А. — Р.: Лиесма, 1982. — 302 с. — (приключения, фантастика, путешествия). — 30 000 экз.

4. Сборник научной фантастики: вып. 27 сборник / Сост. Михайлов С. Н.; Худож. Басыров Г. — М.: Знание, 1982. — 240 с. — 100 000 экз.

5. Фантастика, 1967: сборник / Сост. Подольный Р.; Худож. Гангалюка А. — М.: Мол. гвардия, 1986. — 416 с. — 100 000 экз.

6. Сборник научной фантастики: вып. 23 сборник / Сост. Войскунский Е. Л.; Худож. Басыров Г. — М.: Знание, 1980. — 224 с. — 150 000 экз.

7. Фантастика, 1969-70: сборник / Сост. Подольный Р.: Худож. Блох А. — М.: Мол. гвардия, 1970. — 320 с. — 100 000 экз.

8. Фантастика, 1972: сборник / Сост. Брандис. Е.; Худож. Блох А. — М.: Мол. гвардия, 1972. — 352 с. — 200 000 экз.

9. Фантастика, 75-76: сборник / Сост. Григорьев В.: Худож. Лососинов И. — М.: Мол. гвардия, 1976. — 384 с. — 100 000 экз.

10. Фантастика-77: сборник / Сост. Щербаков В.; Худож. Жутовский Б. — М.: Мол. гвардия, 1977. — 384 с. — 200 000 экз.

11 Фантастика-78 сборник / Сост. Шашурин Д., Осипов А.; Худож. Авотин Р. — M.: Мол. гвардия, 1978. — 363 с. — 200 000 экз.

12. Фантастика-80: сборник / Сост. Кузнецов А., Шкирятов В.; Худож. Авотин Р. — М.: Мол. гвардия, 1981. — 367 с. — 150 000 экз.

13. Хрустальная медуза: сб. научно-фантаст. произведений / Сост. Семенова В.; Худож. Захарычев Г. — Р.: Лиесма, 1985. — 430 с. — (приключения, фантастика, путешествия). — 75 000 экз.

14. Бааль В. И.: Источник забвения: фантаст. роман / Худож. Захарычев Г. — Р.: Лиесма, 1985. — 363 с. — (приключения, фантастика, путешествия). — 50 000 экз.

15. Имерманис А. А.: Пирамида Мортона: фантаст. роман / Худож. Ламстерс А. — Р.: Лиесма, 1978. — 224 с. — (приключения, фантастика, путешествия). — 30 000 экз.

16. Ребане X. Я.: Выигрывают все: рассказы / Худож. Андреева И. — М.: Мол. гвардия, 1988. — 64 с. — (б-ка журн. «Молодая гвардия» Т. 22). — 75 000 экз.

Предыдущая Стр. 2 из 2

Игорь ПИДОРЕНКОНИЧЬИ ДЕТИПовесть

Олег КОСТМАНИЗБЫТОЧНОЕ ЗВЕНОРассказ

Виталий КРИЧЕВСКИЙСАГА О ГУННАРЕ БРОДЯГЕПовесть

Далия ТРУСКИНОВСКАЯСЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ПЛАНЕТАРассказ

Александр КОПТИВРЕМЯ ЛЕТИТРассказ

Александр КОПТИУСЛОВИЕ ПЕРЕХОДАРассказ

Сергей БУЛЫГАТРИ СЛОНАРассказ

Александр КаширинФАНТАСТИКА ПРИБАЛТИКИ(библиография)

Оглавление