– По крайней мере я вел себя осторожно и у меня нет незаконных детей, носящих фамилию другого человека.
– Благословен будь, – сказал Деймон, – и помолись за спасение моей души, когда в следующий раз окажешься в синагоге.
– Успокойся, приятель, – произнес Вайнштейн, – что сделано, то сделано. Сейчас нам надо думать, что делать дальше.
– Хорошо, – согласился, несколько смягчившись, Деймон.
– Значит, ты считаешь, что это могло оказаться для мужа последней соломинкой? – спросил Вайнштейн. – Парня доконало то, что его жена в психушке, а твои фотографии появляются в газетах, и в статейках под ними написано, какие бабки ты заколачиваешь.
– Кто знает? Все возможно. Думаю, мне стоит ему позвонить.
– А это еще зачем? – изумленно спросил Вайнштейн.
– Хотя бы для того, чтобы рассказать всю правду. Некоторые люди, вроде меня, например, имеют привычку советоваться со своей совестью.
– Совесть – повесть, – нетерпеливо сказал Вайнштейн. – Что у нас сегодня? Йом Киппур? День Искупления для гоев? Если у парня было раньше желание тебя прикончить, то после твоего звонка оно возрастет десятикратно. У него и без этого проблем по горло. И для того чтобы удовлетворить свое безумное, эгоистическое представление о том, как покаявшийся соблазнитель должен себя вести, ты хочешь посадить ему на шею еще одну обезьяну. Кроме того, согласно твоей исповеди, даме к тому времени было больше двадцати лет, и она осознавала, что делает. И почему ты так уверен, что у нее тогда не было еще десятка парней вроде тебя?
– Такую возможность отрицать, естественно, нельзя, – ответил Деймон.
– Это гораздо больше, чем простая возможность. Сейчас леди, может быть, и ку-ку, но одиннадцать лет назад она была в лучшей форме. Ты сказал Шултеру, что я твой телохранитель. Боюсь, мне предстоит охранять не только твое тело, но и мозги.
Горячность Вайнштейна потрясла Деймона, но в то же время он слегка обиделся за издевательские комментарии по поводу его совести. Друг детства стал обвинителем, и на какое-то мгновение Деймон даже пожалел о том, что Вайнштейн его окликнул, когда он проезжал мимо лужайки, на которой бывший приятель занимался выравниванием клумбы.
– Ты рассуждаешь как коп, – сказал Деймон. – Если преступление не значится в уголовном кодексе, ты отворачиваешься и смотришь в другую сторону, даже если оно произошло у тебя под носом.
– Ты абсолютно прав, я рассуждаю как коп, – ответил Вайнштейн. – Если тебя замучила совесть, помоги сиротскому приюту. Или отправляйся к исповеди, признайся, что был грешником, обещай больше не грешить и брось десятку в ящик для сборов в пользу бедных. – В голосе Вайнштейна Деймон не уловил и намека на их детскую дружбу. – И еще. Как насчет твоей жены? Что она, по-твоему, скажет? «Добро пожаловать – я счастлива, что у тебя наконец есть семья…» Пора взрослеть, Роджер. Взрослеть. Ты и без этого по уши в дерьме. Не копай яму глубже.
– Ты слишком громко ораторствуешь, – сказал Деймон. – Люди уже оглядываются, чтобы узнать, о чем шум. Но, может быть, настанет время, когда ей придется все узнать.
– Надеюсь, подобный разговор с женой у тебя никогда не состоится. А если это и произойдет, то, будь добр, сделай так, чтобы я при этом не присутствовал.
Деймон и Вайнштейн, храня молчание, быстро шагали по улицам в сгущающихся городских сумерках. К тому времени, когда они добрались до Четырнадцатой, гнев Деймона существенно поутих. Покосившись на бывшего полицейского, он увидел, что тот упрямо хранит суровое выражение лица.
– Эй, бейсболист, – сказал Деймон, – мир, что ли? В первый миг суровая мина на физиономии
Вайнштейна никаких изменений не претерпела, но затем он улыбнулся и, потрепав Деймона по плечу, кивнул:
– Само собой, старый приятель.
Прежде чем уйти ужинать, Деймон оттащил книги в подвал и разобрал пластинки. Затем он повесил новую шубу Шейлы в стенной шкаф. Вайнштейн тем временем занимался проигрывателем. Он уже успел отрегулировать звукосниматель и теперь возился с акустическими колонками. Много времени это не заняло. Деймон налил себе виски и неторопливо потягивал напиток, наслаждаясь музыкой Бетховена.
Телефонный звонок раздался, когда концерт гения для фортепьяно, скрипки и виолончели близился к финалу. Деймон окаменел.
– Чего ждешь? – спросил Вайнштейн. – Отвечай. Деймон отставил стакан, подошел к телефону и замер.
Рука его бессильно повисла над аппаратом. Наконец он решился снять трубку:
– Слушаю.
– Это Оливер. Звоню лишь для того, чтобы сказать: я проиграл бы, согласившись на пари касательно Йейтса, – со смехом объявил Габриельсен. – Я все перерыл. В доме его нет. А ты, партнер, помимо всего прочего, оказывается, еще и старый мудрый психолог. Увидимся в понедельник. Желаю хорошо провести уик-энд. Утром мы едем к Хэмптонам, и я хочу тебя проинформировать, что блейзер совершит свой первый выход в свет.
Вайнштейн внимательно следил за Деймоном, а когда тот повесил трубку, спросил:
– Итак?…
– Это Оливер Габриельсен. Насчет книги.
– Послушай, Роджер, – обратился к нему Вайнштейн. – Я не буду отвечать на звонки. Если парень позвонит, то он не должен узнать, что в доме, кроме тебя, есть еще кто-то.
– Ты совершенно прав.
– И не стану снимать вторую трубку, чтобы он не услышал щелчка.
– Я ни за что до этого не додумался бы. – У тебя другая специальность.
– Это точно. Но я быстро учусь.
– Плохо, – сказал Вайнштейн. – Остается надеяться, что в процессе обучения ты не зайдешь слишком далеко и не станешь, как я, постоянно всех подозревать. Где здесь кухня? Хочешь, я приготовлю ужин? После смерти жены я стал классным поваром.
– В холодильнике пусто – шаром покати, – ответил Деймон. – Кроме того, я хочу, чтобы ты в качестве моего почетного гостя отведал яства французской кухни, которые готовил отнюдь не отставной детектив.
– Я буду вести себя очень тихо, шеф, – сказал Вайнштейн. – Не забудьте только пригласить танцовщиц.
Танцовщиц не было, но Вайнштейн с наслаждением одолел миску луковой похлебки и бифштекс. Обслуживающий их столик официант облил Вайнштейна презрением после того, как тот, едва усевшись, заказал черный кофе и настойчиво попросил, чтобы бифштекс «отмыли» от крови. Что касается Деймона, то он ублажал себя полубутылкой красного калифорнийского вина.
Вайнштейн питался могуче, поглощая с каждым блюдом неимоверное количество хлеба и набивая рот картофелем фри. Завершив пиршество гигантским куском яблочного торта с мороженым и очередной чашкой черного кофе, Вайнштейн откинулся на спинку стула и произнес:
– По-настоящему я оценил бы эту жратву в молодости, когда обладал завидным аппетитом, а денег хватало только на то, чтобы кормиться в забегаловках. Что ж, – продолжал Вайнштейн, – если в этом и будет состоять моя работа, то я не возражал бы против того, чтобы парень не звонил до тех пор, пока мне не стукнет девяносто. Эх, Роджер, – в его голосе послышались сентиментальные нотки, – мы были такими хорошими друзьями… и все эти годы… – Он широко взмахнул рукой, как бы охватывая прожитые десятилетия. – Почему, прежде чем снова встретиться, нам пришлось ждать, пока не случится какая-то мерзость?
– Да потому, что представители рода человеческого никогда сразу не замечают подлинных ценностей. – торжественно и печально заключил Деймон.
Эту ночь, несмотря на то что храп Вайнштейна полностью отвечал описаниям его покойной жены, а дом ходил ходуном от размеренных крещендо и диминуэндо бывшего копа, Деймон провел без сновидений. Будильник не прозвенел, потому что предстоял не обычный рабочий день, а воскресенье. Одним словом, Деймон проспал до десяти. Так долго он не спал с того времени, когда, служа на флоте, получил отпуск после похода, в котором их караван потерял шесть судов.
Глава 17
Уик-энд прошел очень приятно. Вайнштейн к тому же оказался киноманом. Особую страсть бывший коп питал к фильмам, в которых совершались преступления и убийства. Он дико хохотал в самых напряженных моментах картины, когда полицейские начинали перестрелку с преступниками или походя распутывали интриги настолько сложные, что никто из зрителей, включая самого Вайнштейна, не мог свести в них концы с концами. В промежутках между фильмами он потчевал Деймона рассказами о своей службе в полиции, и за эти два дня Деймон узнал, что Нью-Хейвен был не только прибежищем Йельского университета. Деймон по-настоящему наслаждался уик-эндом и уже не сожалел о том, что проезжал мимо дома Вайнштейнов в тот момент, когда его старый друг вышел на воздух, чтобы обработать землю к весенним посадкам.
Воскресным вечером Вайнштейн настоял на том, что сам приготовит ужин – запеченную в горшочке говядину в стиле «янки», картофельное пюре с зеленым горошком под густым соусом и на десерт яблочный пирог. С фартуком вокруг обширного брюха, с закатанными рукавами, обнажающими мощные, поросшие густой шерстью предплечья, с рукояткой пистолета, торчащей из наплечной кобуры, и ремнями все той же кобуры вокруг груди, он совершенно выпадал из антуража крошечной кухни. Деймон не удержался от смеха, наблюдая, как друг суетится между горшками и сковородками и как умело – не хуже опытного повара – мгновенно моет за собой посуду. В кухню Деймона привлек витающий по квартире аромат.
– Ну и что здесь смешного? – спросил Вайнштейн, кисло глядя на Деймона.
– Кроме тебя – ничего, – ответил Деймон и тут же примирительно добавил: – Запах обворожительный.
– Железные пропорции, – ухмыльнулся Вайнштейн. – Тебе следовало бы попробовать мою стряпню, когда за моим столом собираются едоки, способные по-настоящему оценить вкусную еду.
После ужина они отправились в бар рядом с Вашингтон-сквер. Неяркое освещение придавало этому заведению особый уют. В то время как расположившиеся за длинной стойкой из черного дерева посетители растворялись в тени, лицо вашего собеседника оставалось в кругу света. В глубине бара высоко на стене находился телевизор. Экран аппарата мерцал, но звук, видимо из чувства милосердия, был отключен.