ковых полка, один из которых был инженерно-танковый. Два десятка тридцатьчетверок и почти столько же – минных тралов. Трал выдерживал до 6 подрывов противотанковых мин. А мы шли за этим танком-тральщиком и обозначали флажками границы пробитого прохода. Вот глубже приходилось и вручную проходы делать. Еще танки-тральщики хорошо работали, проверяя дороги на наличиие мин. Очень быстро и очень качественно. А мы дочищали. Обычно каждому танку придавали нас двоих, у каждого – флажки, укороченный щуп, ну и прочее, вроде ножниц для проволоки, сумки подрывника и так далее. Р-раз – пошел первый взвод, танки натужно ревут и пробивают шестиметровую полосу, свободную от мин. За ними второй взвод танков – дочищает ее. Ну а мы обозначаем полосу флажками.
Веселое дело – рассвет, над головой ревут десятки снарядов, летящих вперед, к немецким позициям, впереди – корма танка, в ноздри бьют выхлопные газы, а сзади ревет другой, и все время опасаешься, что он тебя задавит…
Стреляли ли тогда немцы? Иногда случалось. Ведь часть точек остается замаскированной и молчит, ожидая крайней нужды в использовании. Вот она и пришла, однозначно самая крайняя – идет артподготовка, минные поля ликвидируют, значит, наступление уже…
Танкисты их давили огнем, работали еще и пушки с прямой наводки. Ведь артподготовку проводят не только орудия из глубины сотнями стволов. Одновременно на прямую наводку выдвигаются полковые и противотанковые пушки. Вот они и разбивают часть дотов, дзотов и прочих целей. А когда после залпа «катюш» загремит «ура» атаки, их дело – быстро заткнуть ожившие пулеметы, буде в перепаханных траншеях они останутся. Вот они нам и помогали, давя прямой наводкой тех, кто мешал разминированию.
А в январском наступлении участвовали в артподготовке и тяжелые самоходки. Я их потом видел в Познани. Выехали на прямую наводку и расстреляли какие-то цели. Какие именно – посмотреть не мог, я ведь не начальник, чтобы в стереотрубу разглядывать, что там делается и не добавить ли еще. Скомандовали – и побежал. «Навстречу утренней заре», к закрепленному танку.
Случалось часто обследовать занятые деревни и городки для поиска немецких сюрпризов. Ну, стояшие вокруг минные поля на оставленной ими же обороне – это одно, а надо было осмотреть, нет ли там сюрпризов для населения или наших войск, чтобы не было такого, что тронул что-то и подорвался на нем. Работы такой было много, но сюрпризы находили далеко не везде, а там, где встречались, самая малость. Чисто по техническим причинам. Если немцы уходят из деревни, то им, чтобы поставить эти сюрпризы, нужны время и усилия, дабы свои же солдатики не нарвались, особенно если сюрприз установлен на входную дверь. А если сюрприз должен сработать оттого, что кто-то сдвинул «забытый» ящик с боеприпасами, то этот ящик тоже нужно списать. Поэтому немцы такое делали только иногда. Но проверять взятые деревни и города приходилось много и тщательно.
Население, конечно, помогало и указывало, что в доме Франца Кеневича «германы» что-то долго ковырялись возле двери. И правда, есть сюрприз для того, кто дверь на себя потянет. Килограмма на три тротила. Кстати, старые люди достаточно хорошо русский язык понимали и говорили на нем. Польский же мною на слух плохо воспринимался, особенно если местные быстро говорили. Вот если медленно и с чувством, то кое-как разбирал, хотя бы про что разговор идет. Какие были сюрпризы? Чаще натяжные. Взрыватель типа нашего МУВ, за чеку которого зацеплена проволока или веревка и какой-то там боеприпас. Несколько гранат, мина или две.
Были и разгрузочные сюрпризы. Под трофей укладывается стандартная деревянная коробка. В ней – двухсотграммовая шашка взрывчатки, натяжной взрыватель и полметра шпагата. Сапер вкапывает эту ловушку и зацепляет шпагат так, чтобы при подъеме трофея натянувшийся шпагат сдернул чеку с взрывателя. Особенно сильно бумкнет, если в качестве трофея «брошен» ящик гранат. Четырнадцать «колотушек» и эта шашка. Впрочем, хватит и одной шашки. Большие заряды и всякие взрыватели замедленного действия – нам такие не попадались. Это для больших городов и надо готовить заранее, чтобы особняк, на который положит глаза наш штаб, заминировать и ждать подрыва. Нам рассказывали, что, например, в Новороссийске немцы специально не трогали памятник Ленину и большой дом рядом с ним. Мина же таилась в подвале дома и должна была рвануть позже, когда в городе восстановят электроснабжение и свет придет в этот дом. Тогда и он рухнет, и памятнику тоже хана. Не срослось. Но повторю, что мне с таким работать не приходилось. Подобными минами занимались явно специальные части. А мы – так, кошками сдернули брошенные ящики, двери проверили, немецкую импровизацию, если она была, сняли или подорвали. Деревней пользоваться можно.
Приходилось и другими взрывными работами заниматься. До Познани – больше подрывами тех мин, что обезвреживанию не подлежали, а вот там чего только не рвали. И капониры обороны рва глушили, и в казематах пробивали стенки зарядами. Потом начались бои в зданиях, и тоже такой работы хватало. Подтащили заряды к стене дома, пробили в ней пролом, ворвались и затем малыми зарядами килограмма в три пробивали стены, чтобы дальше прорваться, а если немцы сидят прочно и готовы умереть, но не уйти, то это желание, как последнее в их жизни, приходилось выполнять. Подтаскивали заряды помощнее, до 75 килограммов или даже больше, и подрывали. Дом частично обрушивался. До кого дошло – сдавался, до кого нет – дом с ними когда рвали, когда поджигали дальше.
Когда прорывались в цитадель, вот там уж рвать пришлось на славу. Чтобы обрушить стенку рва, заряд вышел больше тонны. Но это потом, там есть про что рассказать. И про чертовы стенки Карно, и про преодоления рвов, и про лазания на вал, и про мосты для пушек и танков через ров же. И про бетон, и про кирпич в ассортименте.
И другим инженерным работам обучали. В состав бригады входил легкий переправочный парк из фанерных лодок. Назывался он НЛП, почти как современная фишка по охмурению народа. Это были складные фанерные лодки на 25 человек каждая. Вот нас всех и обучали работать гребцами на них. Ну и разворачивать-сворачивать лодки тоже. Если нужно переправлять пехоту, то стрелки набивались в лодки, и мы их переправляли. Если требовалось перевозить что-то вроде пушек, то из лодок делались паромы, лодки состыковывались попарно или по три. Можно было сделать понтонный мост, соединив лодками и поставив настил поверх них, от берега до берега. Самый длинный его вариант растягивался на 135 метров, как мне помнится. Так что если река или ее рукав у́же, то строился мост. Нет – грузы и людей паромами возили.
Но мне как-то так везло, что задачи на разминирование-минирование наш взвод получал регулярно, а вот на переправы – почти нет. Хорошо ли это было, не знаю. Кому как нравится: регулярный риск, но относительно понемногу каждый раз, или огромный риск, но раз за операцию. Как нравится мне? Да ни так и ни эдак, поэтому – как прикажет начальство. А что бывает при минировании и разминировании – этого вволю нагляделся. Переправы и сам немножко испытал, да наслушался в госпитале про переправы на днепровские плацдармы. Раненые иногда говорили, что Днепр от крови краснел. Это явно поэтическое преувеличение, но смысл его понятен.
Ну и наше основное занятие – штурмовые действия. Тоже треть времени обучения и работа до поту. Обычную пехоту для использования в штурмовых группах минимум два раза прогоняли через учебные городки на похожей местности. Для нас такого было маловато. По рассказам ветеранов-первопроходцев, сначала их учили, как совершать первый бросок при штурме. То есть находилась какая-то важная позиция немцев, вроде Гнездиловской высоты (если не путаю название) под Смоленском, и штурмовики в кирасах дружно рвались вперед. Цепь в атаке проскакивала довольно далеко одним броском, что говорит о том, что немцы бывали в апофигее от такой атаки, а из-за кирас они падали не так часто, что добавляло апофигея стрелкам. Ту самую высоту они взяли за неполный час с минимальными потерями. И тактика работала, но только с самого начала.
Дальше начиналось вот что: пехота, которая должна была подпереть штурмовиков, а потом сама обогнать их и продвигаться дальше, застревала. И тогда опомнившиеся немцы начинали контратаки. А порыв наших ребят уже израсходован – ну нет у человека сил, чтобы рвать и рвать далее до Берлина без остановки. И боекомплект уже не полон, а пехота все чешется и чешется. И контратаки отбиваются автоматным огнем, хотя уже кончаются патроны, и осталась пара ручных пулеметов на взвод. Винтовок и «максимов» с минометами штурмовики не имели, отсюда тяжелые потери, причем не в атаке.
Почему это происходило? Разговоры ходили разные, иногда и прямо для СМЕРШа. Я лично думаю, что хватало всего, но большая часть – от недостаточного умения и понимания. Для примера, как потом готовились штурмовые батальоны в пехоте? Пехота сдавала трехлинейки, а получала автоматы на всех. Старые и с плохим здоровьем переводились, батальон пополнялся молодежью.
И, что самое главное, дополнительная учеба. Наверное, не шибко активных и понимающих офицеров тоже убирали, поскольку такой батальон был только один в полку, а на дивизию их было два-три. Тогда можно было надеяться, что все понимают, что им надо делать. А для того, чтобы они еще и смогли это делать, нужен был боевой опыт именно в штурмовых атаках. А раз этого не делалось тогда, то чего можно было ожидать?
Теперь же, весь сорок четвертый год, пошла другая форма использования. Старались, чтобы наши инженерно-штурмовые батальоны не работали по отдельности, а становились усилением стрелков. То есть бой организовывал пехотный комбат, у которого для штурмов были не только его пехотинцы, но и усиление за счет нас. И когда нужно, он подавлял огонь из здания своими пулеметами и приданными пушками, а мы уже под прикрытием их огня подтаскивали заряды под дом. Мы же и задымление создавали. Поскольку теперь в состав штурмовой группы входили не одни стрелки либо саперы, а все вместе, да еще и ПТР, пулеметы, огнеметчики, орудия, танки и самоходки, то так и организовывался концерт оркестра, в котором кто-то играет на гитаре, а кто-то – на барабане, но только когда надо, а не когда захотелось. Хороший дирижер – и музыка звучит. Плохой дирижер – не звучит. Бывало и как в прошлом году, когда в атаке на высоту терялся десяток человек из роты, а на удержании ее – две трети состава. А кто-то долго собирался и все не успевал.