И взрослые стали замкнутыми. По вечерам больше не собирались послушать чудесные сказки Мариам-баджи, каждый ушел в свои дела и заботы.
Врам выделялся среди всех… В последнее время он постоянно напивался. Выводили его под руки из кофейни «Наргиле» или из другого питейного заведения пьяного, с налитыми кровью глазами, с распухшим огромным носом. Дома он, как правило, избивал Эрикназ, осыпая ее ругательствами.
Но случалось, Врам возвращался не особенно пьяным. Тогда, как говорил мой отец, он становился «слаще патоки», улыбался, вперив неподвижный взгляд в одну точку, старался ходить прямо, не покачиваясь, и то и дело плакал, просто так, без всякой причины… В такие дни он щедро раздавал ребятишкам дешевые конфеты, и больше всех доставалось Погосу и Мко.
Как-то в воскресенье, когда я, Чко, Погос и Амо играли во дворе, из дома парона Рапаэла послышался крик. На балкон выскочила Каринэ, а за ней тикин Грануш. Одной рукой Грануш воинственно размахивала шваброй, а в другой держала несколько книг и тетрадей. Каринэ с громким плачем, припадая на одну ногу, бросилась к Мариам-баджи, а Грануш с балкона швырнула ей вслед книги и тетради. Как раскрытые веера, они закружились в воздухе и упали в снег, а тикин Грануш уже сыпала проклятиями:
— Чтоб тебе провалиться, бесстыжая! Ученой заделалась на мою голову! В доме все вверх дном, а она сидит, книжки себе почитывает. Вот погоди, придешь домой, эту швабру о твою голову обломаю, не будь я Грануш!
— И чего тебе нужно от бедной сиротки! — возмутилась Мариам-баджи.
— Сдалась она мне! На голову села, барыня…
— Я буду, буду читать! — плакала Каринэ.
Неожиданно взорвался Погос:
— Ты… ты… какое ты имеешь право бить ее?..
Но Грануш не дала ему договорить:
— Заткнись, бандитское отродье!
На минуту все оторопели.
В это время раздался голос Врама, стоявшего в дверях своего дома:
— Неправда, неправда, его отец не бандит, его отец… Сама ты бандитка, и твой муж…
Вышел Газар. Он не слышал предыдущего разговора и, накинувшись на Врама, грубо втолкнул его в комнату. Ни к кому не обращаясь, Газар зашумел:
— Что за галдеж устроили? Не двор, а настоящий духан!
Тикин Грануш с проклятиями вошла в дом. Амо подобрал рассыпанные книги и тетради. Мариам-баджи увела Каринэ. А мы с помрачневшим Погосом вышли на улицу. Воскресенье, как говорил мой отец, пошло «насмарку».
ВМЕСТЕ С ВЕСНОЙ
Настала весна. Возобновилось строительство школы. Стены поднялись на несколько метров. Каждое утро, после службы, отец Остолоп приходил сюда и внимательно следил за работой. Лицо его вытягивалось с каждым днем. Рабочие и мастера, успевшие привыкнуть к нему, шутили:
— Ты не серчай, святой отец. Достроим школу — заведующим тебя назначим.
Он не отвечал, подбирал полы широкой рясы, чтобы не вымазаться известкой, и направлялся в кофейню черного Арута.
Но в эту весну произошли и другие события. Мы узнали столько новостей, что их хватило бы для разговоров на целый год.
Я уж не говорю о том, что с наступлением весны «магазин Масисяна» закрылся, потому что вновь открыли старый, и мы впервые в жизни увидели современную витрину.
Новостью было также появление на нашей улице незнакомых молодых парней. Они вырыли ямы вдоль узких мостовых и на равном расстоянии друг от друга вбили высокие столбы. Я и Чко уже знали, что проводят электричество, и часами наблюдали за парнями, которые, прицепив к ногам зубчатые полукольца — «кошки», — карабкались по столбам и крепили фаянсовые катушки.
— Ведь я говорил, Месроп, ведь я говорил! — возбужденно повторял Газар одну и ту же фразу.
Но самым главным событием было освобождение отца Погоса. Правда, суда еще не было и Торгома отпустили только на поруки (конечно, благодаря Газару и товарищу Сурену), но и это уже что-то да значило.
Надо было видеть, сколько народу собралось у ворот дома предварительного заключения встречать Торгома! Все были здесь — я, Чко, Амо, семья Торгома, товарищ Сурен, Газар, мой отец, Мариам-баджи, Србун и даже парон Рапаэл.
Было утро. Часовой у ворот смотрел на нас со снисходительной улыбкой человека, привыкшего к таким процессиям. Мать Погоса, совсем потерявшая голову от радости, все угощала его печеньем, а тот с напускной строгостью повторял:
— Отойдите, отойдите, нельзя, сестрица…
Наконец Торгом вышел. Мы ожидали увидеть его совершенно другим, но это был прежний керосинщик Торгом. Только с той разницей, что он был чисто выбрит, а под черным френчем сверкал белоснежный воротник рубашки.
— Здорово, народ! — весело крикнул он.
— Торгом-джан… — простонала мать Погоса.
— И чего тебе нужно от бедной сиротки! — возмутилась Мариам-баджи.
Младшие братишки Погоса повисли на отце. Парон Рапаэл нанял фаэтоны, и мы поехали домой. Только товарищ Сурен, инициатор и организатор этого радостного события, не поехал с нами — он спешил в мастерскую.
В этот день в доме Погоса царило необычное оживление: приходили с поздравлениями со всех концов квартала. Каждый раз, когда входил новый гость, отец Погоса вставал с места, здоровался с ним за руку и, улыбаясь, спрашивал о «житье-бытье».
— Да ты о себе расскажи, — отвечали они, — что это за напасть была такая?
— Не знаю, братец, не знаю. Сказано ведь: «Пришла беда — отворяй ворота».
И вновь заходил разговор о злополучном бидоне.
— Бидон-то наш, слов нет, — говорил Торгом, — но как эта посудина туда попала, никак не уразумею.
Вечером пришел с поздравлениями Врам. Он был очень пьян, из кармана торчало узкое горлышко бутылки. Вошел, пошатываясь, и прямо у дверей всхлипнул как маленький:
— Братец Торгом, умереть мне за тебя, вернулся!
— Опять нализался, дуралей! — снисходительно сказал Газар и вывел его.
Но уже через два дня радость, вызванная возвращением Торгома, омрачилась. Во время очередной стычки с Каринэ тикин Грануш так избила девушку, что Мариам-баджи, моя мать и сестрица Вергуш с трудом вырвали бедняжку из рук разъяренной «невестки-ханум».
Лицо Каринэ было в крови. Обессиленная, она едва дышала, а тикин Грануш истерично визжала:
— Гадина, бесстыжая тварь, смеет еще руку на меня поднимать!
Домой вернулся парон Рапаэл. Никогда прежде мы не видели его таким злым. Он не кричал и не ругался, как обычно. Узнав обо всем, схватил Грануш и прямо на балконе, на глазах у всех, стал избивать ее.
Никто и не пытался вырвать Грануш из рук Рапаэла. Мужчин во дворе не было, а женщины боялись вмешиваться, да и радовались в глубине души этой расправе.
Мариам-баджи увела Каринэ к себе и уложила на тахту. С балкона парона Рапаэла все еще слышались визги Грануш, когда домой вернулись товарищ Сурен и Газар. Их приход отрезвил Рапаэла. Он устало присел на ступеньки балкона и тупо уставился на мужчин.
— Что еще случилось? — спросил Газар.
Парон Рапаэл молчал.
Тогда женщины рассказали. Товарищ Сурен, едва сдерживая ярость, выдавил:
— Я их под суд отдам.
Но товарищ Сурен не отдал под суд тикин Грануш — соседи отговорили. Вместо этого раз и навсегда был решен вопрос об уходе Каринэ из дома парона Рапаэла. Мариам-баджи удочерила ее и по инициативе товарища Сурена все это официально оформила.
Парон Рапаэл стал еще более неразговорчивым и замкнутым. Говорили, что он вечерами втихомолку побивает тикин Грануш.
А Мариам-баджи стала самым счастливым человеком в квартале.
НАШИ С ОТЦОМ ТАЙНЫ
Суд над Торгомом затягивался. Казалось, что «там» уже позабыли и о Торгоме, и о его злополучном бидоне, и вообще о пожаре в кооперативном магазине. Сам Торгом пока работал на строительстве школы. Вечером возвращался домой страшно усталый и не выходил во двор посидеть с соседями. Соседи изредка навещали его, чтобы задать один и тот же вопрос:
— Ну, что нового?
— Да ничего, — отвечал Торгом.
— А дальше-то как?
— Почем я знаю!
И на том разговор кончался.
Но через несколько месяцев выяснилось, что «там» не позабыли ни о Торгоме, ни о пожаре.
Как-то под вечер зашел к нам незнакомый парень и вручил отцу какую-то бумагу.
— Прошу вас об этом никому ни слова, — сказал юноша и ушел.
Когда он ушел, отец протянул бумагу Зарик. Зарик быстро прочла ее. Там было написано, что отец завтра должен явиться к прокурору.
— А я тут при чем? — удивился отец.
На следующий день отец ушел, и мы с нетерпением ждали его возвращения. Конечно, никто из соседей не знал, куда идет отец. Между прочим, это была первая тайна, которую я скрыл от Чко, и, честно говоря, мне это было нелегко сделать.
Наконец отец вернулся. Зарик не было дома, а я сидел на тахте с книжкой в руках и делал вид, что учу уроки, но на самом деле мысли мои были далеко.
— Ну? — нетерпеливо спросила мать.
Прежде чем ответить ей, отец посмотрел в мою сторону и тихо сказал:
— Ну-ка, сынок, сбегай принеси мне холодной воды.
Я с неохотой взял стоявший в углу кувшин и вышел.
Когда я вернулся, отец уже сидел на своем обычном месте и латал башмак, а мать зажгла примус и поставила огромный котел с водой, чтобы вечером замочить белье для стирки. Я налил в стакан воды, протянул отцу. Он поднял голову, машинально взял стакан и, выпив воду, сказал:
— Будь здоров, сынок.
На этом и закончился наш разговор. Я понял, что на интересующие меня вопросы не получу ответа.
Но ночью я кое-что уяснил для себя.
Было поздно, мать уже потушила лампу, мы легли спать. Я лежал с закрытыми глазами и думал об этом загадочном происшествии. Родители молчали. В темноте четко тикали стенные часы.
Я вдруг услышал шепот матери:
— Месроп, никак я не могу уразуметь, чего это тебя вызывали.
— А я знаю?
— Что же тебе сказали, когда ты пришел?
— Не жалуюсь, очень культурно меня приняли. Там был какой-то пожилой человек и еще тот парень, что приходил вчера.