Шаво поднес больному воды, но губы его были сомкнуты.
— Ну попей, Микич-джан.
— Как это было… а-а… Ветер сломал дерево… Да нет же, это дерево не ветер сломал, Овик, Овик виноват, это он… Когда абрикосы воровал…
Улыбнулся и умолк. Только все стонал. Немного погодя и стонать перестал, на верхней губе выступили капельки пота.
— Потеет, — обрадовался Шаво, — поправится, значит.
Шаво и сам не верил тому, что сказал. Мы долго сидели втроем около нашего больного товарища, говорить было не о чем.
На рассвете я, поцеловав Микича, выскользнул из пещеры. Вардан пошел за мной.
— Провожу тебя.
— Я пойду расскажу нашим, товарищу Сурену, так нельзя, доктор нужен.
— Ну, как знаешь, — сказал Вардан, — только как бы Гево не пронюхал, где мы прячемся.
Когда мы подошли к Норкским садам, я сказал Вардану:
— Ну, возвращайся.
Он остановился.
— Я каждый вечер буду приходить. Ну, прощай.
— Прощай, Рач…
Вдруг из-за кустов послышался шорох.
Не успел я опомниться, как предо мной тускло блеснул длинный клинок.
— Рач!.. — закричал Вардан и кинулся вперед…
Раздался страшный вопль:
— А-а-а!..
Кто-то метнулся в сторону, задевая ветви деревьев, и скрылся за оградой сада.
У моих ног катался по земле Вардан…
— Длинный это… Беги, Рач… Вай, умираю…
ОТКРЫТИЯ
— Ну что за парень! Стыда в тебе нету!
— Пусти, дядечка, родненький, я мигом вернусь.
— Нельзя, говорят тебе, «абход» идет, «абход», понимаешь? Ну что за парень!
И доставалось же от меня больничному сторожу.
Да и не только он, но и санитарки, сестры, врачи и даже сам главный врач Мазманян, красивый старик с пышной белой бородой, — все знали меня и, что скрывать, считали нахальным и упрямым мальчишкой. Они уже знали, что ничто меня не остановит: не пропустят в дверь — пролезу через окно, в ту палату, где лежит беспризорник, раненный ножом в уличной потасовке.
Немногим была известна история нашей дружбы, очень немногие знали, что я тем, что сейчас дышу, обязан этому мальчишке, который впервые в жизни лежит на чистых, белоснежных простынях.
В ту страшную ночь, когда Вардан, окровавленный, лежал на земле, я не убежал, как того требовал мой друг. В отчаянии я стал громко кричать, и на мой крик вскоре сбежались сторожа из ближайших садов.
Об остальном можно догадаться. Вардан лежит теперь в городской больнице, сам Мазманян оперировал его. По мнению Мазманяна, опасность уже миновала и Вардан скоро поправится.
Доктор любил пошутить. Когда в первый день ему сказали имя и фамилию моего друга, Мазманян весело расхохотался:
— На колени все! Великая честь выпала нам: будем лечить знаменитого полководца земли Армянской — Вардана Мамиконяна, который возвратился с поля брани, где сражался с врагом…
Ну конечно, то, что сделал мой друг, не сравнишь с подвигами героя-полководца, но его поступок спас мне жизнь. А на другой день после ранения Вардана городская милиция наконец напала на след преступников. Из погреба кофейни черного Арута вытащили опухшего от пьянства Нытика-Гево, поймали Длинного, этого страшного убийцу, и его сообщников.
Освободившись от власти Гево и его дружков, беспризорники стали стекаться в детские дома.
Мои друзья, Шаво, Татос, Пап и Овик, все уже были в детдоме.
И только Букашки-Микича не было с ними.
Микич лежал теперь на том самом кладбище, где я впервые увидел его, когда он с горящими, как два уголька, глазами завороженно слушал мои рассказы.
Все ребята стали пионерами.
И, когда Вардан выйдет из больницы, он уже не будет слоняться по Кантару, не будет бродить по улицам, не будет воровать арбузы у зазевавшихся ребят. Он не будет больше ночевать на церковных дворах, в парке Коммунаров, в развалинах, в той мрачной Норкской пещере. Над ним уже не будет тяготеть долг Нытику-Гево, он не будет больше трепетать перед Длинным.
В больнице Вардана кормили хорошо, но, кроме того, ему носили передачи и из детдома, и наши соседи, которые полюбили его как родного, в особенности мои родители и Мариам-баджи. Они не видели еще Вардана, по его самоотверженный поступок был известен всем до мельчайших подробностей.
Моя мать уже совсем наловчилась печь пахлаву, и я вместе с печеньем Мариам-баджи ношу в больницу и мамины изделия.
Теперь, когда опасность миновала, я рассказываю разные истории Вардану и остальным обитателям палаты.
По вечерам в читальном зале детской городской библиотеки снова появляется курчавый мальчик и, склонившись над книгой, читает до позднего вечера, до тех пор, пока Асмик не скажет, положив руку на его плечо:
— Хватит, Рач, пошли.
И снова они вместе выходят на улицу. Асмик идет с ним до угла. По дороге они разговаривают о книгах. Прощаясь, девушка ласково проводит по его кудрявой голове, а смущенный мальчик, который уже чуть больше разбирается в жизни, с сожалением думает о том, что Асмик взрослая и что с ней нельзя будет обручиться.
В больнице, устав рассказывать истории, я начинал шалить и резвиться, как теленок, которого выпустили из темного хлева на зеленую травку. В подобных случаях больные, няньки, сестры, врачи — все недовольно ворчали:
— Опять… Как с цепи сорвался! Да пойми же, больница это, не базар.
И я, обуздав свое веселье, подходил к другу:
— Привет храброму Вардану! Как себя чувствует мой полководец?
Он снисходительно улыбался:
— Садись, чего расшумелся, пустомеля…
Но как тут усидеть! На другой день после шутливого замечания доктора Асмик по моей просьбе выдала мне книгу о Вардане Мамиконяне, и теперь я знал ее почти наизусть, и не только я, но и Вардан и соседи по палате. Дело дошло до того, что в больнице все уже звали моего друга не иначе, как «полководец Вардан», а обо мне говорили, смеясь:
— Пропустите его. Дорогу верному воину Вардана Мамиконяна!
Но когда я уж очень надоедал всем, Вардан смущенно просил:
— Перестань, Рач, коли брат ты мне…
В один из таких вечеров он вдруг позвал меня:
— Рач, хочу сказать тебе что-то.
— Слушаю тебя, мой полководец.
— Вот об этом и хочу сказать. Ведь меня так и в приюте называли.
— В каком приюте? — удивился я.
— В Александрополе, в приюте.
— Вай, ты, значит, в приюте был?
— Был, четыре года.
— Потом?
— Потом удрал.
— Почему?
— Голодно было, да и били очень.
— Кто бил?
— Парон Маркар.
— Какой парон Маркар?
— Да не знаешь ты его. Он теперь тут, учителем.
— Неужто Газет-Маркар?
Вардан засмеялся:
— Это его раньше звали Газет, теперь он учитель.
— А чего он от тебя хотел?
— Надзирателем был он у нас. Он меня и назвал Вардан Мамиконян. Менял имена всем малышам. Говорил: «Ну и назвали же вас: Амбарцум, Лусеген, Мнацакан, — все вы теперь будете носить имена армянских героев: Гагик, Арам, Тигран, Айк». А меня назвал Варданом Мамиконяном. Сказал: «Вардан — армянский полководец, воевал с персами». С того дня и стали ребята меня изводить: полководец да полководец, а теперь ты…
Я смутился:
— Коли обижаешься, больше не буду.
— Нет, чего там!
— Вардан!
— Что?
— А раньше тебя как звали?
Мой товарищ вздохнул.
— Фамилии не помню. Ведь когда меня взяли в приют, мне всего четыре года было. А звали Каро.
— Каро.
Я насторожился.
— Где тебя нашли? Отца, мать как звали?
— Отец? Отец давно умер, я его почти не помню, только вот знаю, что чесальщиком он был…
Сердце мое бешено заколотилось.
— В Эчмиадзине меня подобрали, — не подозревая ни о чем, ровным голосом продолжал мой друг. — Мать моя там от тифа умерла. Мариам звали…
— Вай, Каро! Каро! — закричал я и выскочил из палаты.
На лестнице я налетел на сестру, которая несла стеклянную пробирку с какой-то жидкостью. Пробирка упала и разбилась, но я не остановился, а сестра разъяренно закричала мне вслед:
— Черт бы тебя побрал!.. Ну что за наказание!..
Но я уже мчался по улице. Я ничего не замечал, не замечал детворы, которая гналась за мной:
— Держите его, держите хулигана!..
А какой-то милиционер, громыхая тяжелыми ботинками, пытался остановить меня:
— Эй, малыш, погоди! Не бойся, постой-ка…
Ворота двора с шумом распахнулись и ударились об стену. Увидев меня и вошедшего вслед за мной милиционера, все сидевшие под тутовым деревом вскочили от удивления.
Я подбежал к Мариам-баджи, повис у нее на шее, и задыхаясь от волнения и от слез, еле пролепетал:
— Баджи-джан, баджи-джан, Каро, Каро…
Баджи изумленно перекрестилась:
— Господи Иисусе…
А я стал плясать перед ней, смеясь и всхлипывая.
Как и все, опешив от изумления, растерянно следил за моими бешеными прыжками милиционер.
ПОЛДЕНЬ
ПРОШЛО ДВА ГОДА
Прошло два года.
За это время, как говорится, много воды утекло. Изменился наш квартал. Многие семьи разъехались, и не знаешь, радоваться этому или печалиться. В городе там и тут высятся новые дома, белые и розовые, похожие на цветущие абрикосовые деревья. Вот в эти дома и перебираются обитатели нашего квартала. Первым в нашем дворе получает квартиру Газар, у которого теперь уже полдюжины дочек. Домоуправ сестрица Вергуш вместе с Србун уже побывала на новой квартире и теперь радостно рассказывает моей матери:
— Не дом — царские палаты, Вардуш-джан! И тебе кухня, и кладавой, и целых два балкона…
Моя мать не понимает слова «кладавой», но не спрашивает — не до мелочей теперь. Ну, а Вергуш?.. Для полного счастья Вергуш не хватает только одного:
— А куры как же, Газар, а куры?..
В квартале все уже поговаривают о том, что скоро на месте Кантара разобьют большой парк.
Но Кантар все еще существует, спекулянты и торговцы с Кантара разъезжают в фаэтонах, они самые богатые люди в округе.
Не по душе мне это. Не по душе и то, что товарищ Шахнабатян все еще заведует школой, а Газет-Маркар преподает. Что поделаешь, этот бывший надзиратель приюта, избивавший своих воспитанников, все-таки образованный человек, «специалист», а такие нужны. Товарищ Шахнабатян ввела новый метод преподавания, так что ее ученики теперь больше обучают друг друга, нежели учатся. Теперь учитель только следит за тем, чтобы ученики исправно готовили уроки и спрашивали их друг у друга.