Было такое чувство, будто я попала на карнавал. Или на ярмарку. Но не такую, как устраивают в нашем мире. Нарядную, сказочную, будто сошедшую со страниц романа прошлого века.
Мимо сновали шуты и жонглеры, циркачи и акробаты, разодетые в немыслимые маскарадные костюмы гремлины. Те, что поменьше, в пол человеческого роста и ниже, и вовсе напоминали кукол. Тех, заводных, что мы видели сегодня в лавке.
Уличные торговцы, напротив, старались быть как можно выше. Встречались же они по пути чуть ли не чаще, чем обычные наблюдатели. Торгаши, с ног до головы обвешанные побрякушками или шелковыми платками. Лоточницы с подносами, полными сладостей. Чего у них только не было: карамельные петушки на палочках, медовые вафли, орешки и цукаты в высоких бумажных кулечках, печеные сахарные яблоки на палочках, сдобные крендельки, щедро обсыпанные сахарной пудрой, пончики в кленовом сиропе. Я даже пожалела, что так плотно поужинала, потому как хотелось попробовать буквально все. А пихать уже было попросту некуда.
Выпивка — та вообще лилась рекой. Крепкий пенистый сидр разливали прямо из бочек, стоявших на мостовой. Вкус у него был терпкий, хмельной, и голова сделалась сразу легкой-легкой. А настроение, и без того хорошее, скакнуло еще выше.
Дико хотелось слизать пенку, что осталась у Фауста над верхней губой, да только Стаська опередила.
— Хих, а у кого-то усы, — посмеялась мелкая, и феникс поспешил смахнуть остатки сидра с губ.
Сама же Стаська куснула крученый кренделек и спустя мгновение стояла с такими же усами, но уже из сахарной пудры.
— А тебе идет, — передразнил девчонку Фауст, и мелкая под наш дружный хохот стала рьяно оттирать рукавом остатки пудры. Да, на ней усы смотрелись куда комичнее, чем на мужчине.
— А куда мы, кстати, идем? — расправившись с лакомством, поинтересовалась сестра.
— К смотровой площадке. Салют, в принципе, из любой точки города видно. Но из первого ряда наблюдать всяко интереснее, — подмигнул Дор.
Так называемая смотровая площадка была расположена прямо на пологих крышах домов первого яруса. Места там было не много, и на всех бы не хватило, а потому, чтобы подняться наверх, пришлось уплатить немаленькую сумму.
Остальные же любопытные зрители, коим было не по карману подобное развлечение, толпились внизу.
Я с трудом взобралась по узкой металлической лесенке, на последних ступеньках крепко вцепившись в протянутую руку Фауста. Все же в длинном платье совершенно неудобно преодолевать подобные препятствия. Хорошо, что есть кавалер, который вовремя подхватит.
Сверху открывался удивительный вид. В кольце домов, за широкими коваными воротами располагалась просторная площадь с крупным валуном по центру. Валун этот был блестящий, темный, почти черный, со светящимися багряными дорожками, тянущимися от основания к вершине. В остальном площадь была совершенно пуста. Ни деревьев, ни строений. Лишь несколько гремлинов суетились внизу с коробами и снарядами для салюта.
— Что это? — Обернувшись к фениксу, я указала на наливающийся багрянцем валун.
— Это Черный Обсидиан — священный камень гремлинов. Завтра мне предстоит добраться до него.
— Добраться? — не поняла я. И чего там добираться? Площадь пустая. Топай себе да топай.
— Да, — усмехнулся мужчина. — Поверь мне, это будет крайне непросто.
— Ага, надеюсь, у тебя жизни в запасе есть, — хмыкнул рядом стоящий Дор, а мне стало не по себе. Неужели это предприятие и впрямь настолько опасно?
Шагнула ближе к блондину, взяла его за руку и, понизив голос, просяще произнесла:
— Фауст, может, все-таки не будешь?
— Все будет хорошо. Не беспокойся, — заверил меня феникс, но мне спокойнее почему-то не стало.
Теперь сам этот обсидиан, светящийся во тьме, казался зловещим. По спине побежали противные мелкие мурашки, и на мгновение стало зябко. Но лишь на мгновение, потому что следом на плечи легли большие теплые ладони, призывая успокоиться и расслабиться.
Все будет хорошо…
Полной грудью вдохнула пряный ночной воздух, наполненный ароматами свежей выпечки, карамели, терпкого сидра и горячего глинтвейна. А еще еле уловимым ароматом цветов, что тянулся с ближайших балкончиков второго и третьего яруса строений. И запах стоящего позади мужчины гармонично вплетался в это душистое многообразие, вызывая настойчивое желание повернуться и ткнуться носом ему в шею. Теплый ночной ветерок мягко касался кожи, теребил прядки, выбившиеся из прически, и время от времени бросал в лицо длинные светлые волоски, выхваченные из хвоста феникса.
Первый залп салюта раздался неожиданно. Я ахнула и испуганно отступила назад, чтобы тотчас попасть в капкан крепких надежных рук, обхвативших талию и притянувших к груди.
Серебристые искры взметнулись в небесную высь, вспыхнули, осветив лежащую внизу площадь, и мягко осыпались, увязнув в бархате ночи. Второй залп, и брызги шампанского окропили небосвод. Разлетелись, растеклись во все стороны, бурля мелкими лопающимися пузырьками.
Вслед за ними в небе стали распускаться огненные цветы. Красные, оранжевые, малиновые. Они наливались краской и медленно затухали, увядая прямо у нас на глазах. Роняли лепестки, что осыпались на землю черным пеплом. Но грустить о них было некогда. Следующий залп породил жар-птицу, что расправила огромные узорчатые крылья и пролетела, казалось, прямо над нашими головами.
А дальше были бабочки. Тысячи крохотных лимонно-желтых мотыльков, кружащих над городом, подлетавших близко-близко. Они садились прямо на вытянутые вверх руки и гасли, лишь соприкоснувшись с кожей. Фауст поймал одного и долго держал над раскрытой ладонью, не давая потухнуть. А потом, все-таки обжегшись, резко отдернул руку и позволил мне на нее подуть.
Много всего было. И огромные шары, и разноцветные розетки, и золотой водопад, льющийся прямо с неба. Вальсирующие в воздухе фигуры и улыбка, ни на секунду не сходящая с лица. Восторженный ропот, прокатывающийся по толпе, и горячие руки под моими ладонями. Переплетенные пальцы и мужское плечо, на которое так приятно откинуть голову.
А потом вдруг стало темно. Нас окутало кромешной тьмой, и вокруг повисла вязкая тишина. Не было больше ни залпов, ни искр, трескающихся в небе, ни возбужденных голосов зрителей. Уличные фонари — и те разом погасли, не смея нарушить густой темноты. И люди замерли, замолкли, вслушиваясь в звуки ночи, — свист ветра, далекую, еле слышную трель одинокой пичуги, шелест травы и скрип проржавевших петель какой-то вывески.
И я тоже замерла и даже дышала через раз. Казалось, что звук этот чересчур громкий. А потом вдруг руки, лежавшие на моей талии, неожиданно разомкнулись, и Фауст отстранился. Меня разом охватила паника. Страшно стало остаться в темноте без опоры. Одной. Совершенно не ориентируясь в пространстве. Я резко развернулась, ища его руками. И вздохнула с облегчением, когда мои запястья перехватили, притянули к себе. Теперь мы стояли лицом к лицу, и я могла различить, как мягко мерцают серебристые всполохи в глазах феникса. Они становились все ближе, а по щеке скользнули чуткие пальцы, остановились на подбородке, чуть приподнимая, заставляя запрокинуть голову, и его губы накрыли мои.
Легкое касание, нежное, бережное. И еще одно, и еще. Уже не просто прикосновение, но настоящий поцелуй. И я дышу через раз уже совсем по иной причине. И приподнимаюсь на мысочках, чтобы быть ближе, обхватываю руками сильную шею, притягивая к себе. Ловлю движения губ, вдыхаю такой знакомый запах. И вкус сладких печеных яблок тает на языке.
И кажется, что мы здесь совсем одни. Нет ни толпы, ни Стаськи, ни Дора. Только мы вдвоем, укрытые ночью и уютной тишиной. И каждое прикосновение в темноте ощущается острее. Подушечки пальцев вдруг становятся глазами и без зазрений совести «рассматривают» широкие плечи, спину, тяжело вздымающуюся грудь. И огорчаются, что на мужчине слишком много одежды, но даже сквозь нее ощущается исходящий от тела жар.
Или это уже мой собственный жар? Не разобрать.
Спустя несколько долгих-долгих мгновений Фауст отрывается от губ и, склонившись к самому уху, жарко шепчет:
— Что ж ты со мной делаешь…
Я не знаю, что ему на это ответить. Наверное, то же самое, что и он со мной?
Потому я лишь крепче обнимаю, прижимаюсь к нему всем телом, не желая расставаться, не желая терять своей такой надежной опоры.
А потом резко включается свет. Слепит. Заставляет отпрянуть и прикрыть ладонью глаза. И звуки возвращаются. Недовольно ворчат ослеплённые зрители.
Снова звучат залпы. Но уже не фейерверка. Пробки вылетают из бутылок шампанского. И все кричат, поздравляют друг друга с переломным днем лета.
Глава 7БУРНАЯ НОЧКА
Обратной дорогой мы шли медленно. Спешить было некуда, и можно было позволить себе насладиться прогулкой. Народу на улице заметно убавилось. Веселье плавно переместилось в таверны и постоялые дворы, из приоткрытых окон которых выбивался яркий свет и доносилось веселое песнопение. Причем, судя по неслаженным голосам, местные песняры успели изрядно надраться.
На сей раз Стаська с Дором шли впереди. Мы же с Фаустом тихонько плелись сзади, и не думая их догонять. А за несколько метров до входа в постоялый двор феникс и вовсе сбавил шаг, позволяя нашим спутникам уйти вперед и скрыться за массивными двустворчатыми дверями.
Стоило нам только остаться наедине, как мужчина обхватил меня за талию и, приподняв над землей, потащил куда-то в сторону. Я и пикнуть не успела, как мы оказались в уютном полумраке, спрятанные от посторонних глаз в тени невысокого дома. Фауст всем телом прижал меня к стене и, не давая опомниться, впился в губы поцелуем. Поначалу таким чувственным, ласковым, томительно нежным, пробуждающим бабочек внизу живота. Но постепенно поцелуй становился все более глубоким, страстным, а мужчина, прижимавший меня к стене, — напористым.
Меня вмиг охватил жар. И воздуха стало отчаянно не хватать. Колени почему-то вдруг ослабели, и лишь крепкая рука, удерживающая за талию, не позволяла упасть. А внутри будто сладкая патока разлилась, заставляя трепетать всем телом, судорожно хвататься за его плечи и целовать в ответ, так же порывисто и страстно, пытаясь утолить неведомую жажду.