Инге Сонел
Я правда думала в музей не идти: не хотелось портрет Марка видеть. Боялась, сама не знаю чего. Но теперь понимаю, что мне надо было здесь оказаться. Потому что Тим с Гансом точно эту фотографию проглядели бы. Ну, то есть Ганс, наверное, и обратил внимание, но только потому, что он её вроде как не помнил. Но и всё. Мужчины вообще иногда страшно невнимательные бывают, тут Бонита права.
А там, на фотографии, был Тим. Да, моложе, и вроде как не такой здоровенный, хотя рядом никого не было, и судить сложно. Но это точно был он! Не кто-то похожий, а просто – он. Мой Тим.
Что же получается, я тогда ночью всё правильно подумала? Ну, что он из прошлого, и что его могло гиперкатапультой мантисов в Туманность забросить, и всё остальное… Вот только в одном ошиблась. Тим – не просто какой-то боец времён Сумерек. Он Оберонец.
Лучший друг Марка Гомаро.
Нет, это всё-таки чересчур.
А может, и нет.
В любом случае, тут надо разбираться.
Тим стоял, как будто ему это вообще неинтересно – и не притворялся ведь! А вот Ганс был злой и расстроенный из-за того, что фотографию эту не помнит. И видно было, что так они и будут перед стендом торчать, один – со скучающей физиономией, другой – весь такой возмущённый. Так что я их буквально за руки к диванчику у стены отвела, сесть заставила и говорю Гансу:
– Рассказывай.
– Что именно? Про фотографию?
– Для начала – про Оберонца. Ты вчера сказал, что он – твой предок. Значит, ты должен про него знать!
– Ну… Оберонец, он… Был командиром базы на Обероне, и… – Ганс на меня посмотрел, на Тима, растерянный такой, как мальчишка. – А ведь и правда, странно. Он появился на Марсе в начале колонизации, чуть ли не по личной протекции Ланге-Орловой или вообще самого Кривца, но почему-то не был Первым. Хотя вроде как мог летать на наших «драконах». Строил базу. И…
– И?
– И никто не знает, как его зовут…
Тим говорит, что я забавно выгляжу, когда рот от удивления открываю. Вот и Ганс рот раскрыл и замер так. Потом поморгал и говорит:
– Шелест – это фамилия Киви. В смысле – Галины Шелест, Первой, его жены. Одно из имён на правом Крыле Памяти – Оберонца, но какое именно, никто не знает. Ребята… Почему я раньше об этом даже не задумывался?
А вот правда, почему?
Но тут вообще странного много, с Первыми. Да и с Сумерками тоже. Я ведь читала про них в Сети. И там глупость какая-то получается. В разных книгах и исследованиях по-разному пишут о том, сколько они – Сумерки, в смысле – длились. Кто говорит, сто лет, кто – все триста. Это понятно, информация утрачена и всё такое. Но при этом все в один голос твердят, что Первые, выжившие в первых боях с мантисами, погибли во время Зари! Но, простите, как такое может быть? Даже если к Первым относят и их детей, то всё равно – не могли же они прожить триста лет? Или даже больше… Непонятно. И ведь никого, похоже, эта странность не смущает. Что тоже удивительно.
– А что за история с «вашими драконами»? – спрашиваю.
– Понимаешь, есть три корабля типа «москит». «Литера М» – это обычный курьер. МД – «москит дракона», на нем простые драконы летают, вы их марсианскими коммандос зовёте. И МДЧ. «Москит Дракона Чёрного». На них только мы и можем летать. У них усиленная броня, и… Ты про наших каменных червей слышала?
– Они вроде в камнях живут? – ну да, я и в «Путеводителе» читала, и в программе ознакомительной про них было. Мол, живут под землёй, любят влагу – как почти всё зверьё на Марсе, поэтому в городах под декоративным покрытием на стенах специальный защитный слой, и его проковыривать нельзя, а то набегут.
– Именно. Так вот, в них высокое содержание металлов, и…
– В животных?
– Да. Черви – вообще существа настолько странные, что некоторые наши зоологи думают, что они – не коренные жители Марса, а… – Ганс замялся. – В общем, это неофициальная точка зрения, но многие считают, что черви давным-давно были выведены искусственно, теми же Странниками. Этакий биосборщик редких металлов. А потом они сбежали и одичали.
– И?..
– В общем, если червяка обдать водяным паром, он погибнет. Потом его можно перемолоть, и получается очень специфическая присадка в металл. Она во много раз усиливает броню, но при работе двигателей в ней возникают наведённые токи, и у любого, кроме Чёрного дракона, начинаются головные боли. Кстати, первые станнеры и излучатели так и делали: стержень из червя и обмотка. Сложнее всего было с защитой пилота: смысл в оружии, которое и самого стрелка из строя выводит? В космосе дальность действия получалась огромная, у врага просто мозги закипали и приборы из строя выходили.
Ганс так спокойно об этом рассказывает, а я как представила… Это же жуть какая-то, а не оружие! Мне по-настоящему противно и мерзко стало, так что я Ганса перебила, а то он явно что-то ещё собрался рассказывать:
– А при чём здесь Оберонец?
– Он мог летать на МДЧ. Никто не знает, почему. И это единственный известный случай.
– Но Первым он при этом не был?
– Нет.
– Ага… А почему? Почему он не был этим вашим Первым?
Вместо ответа Ганс руками развёл. Вот интересно, это он что имеет в виду? Что не знает – или что знает, но не скажет? Вот не удивлюсь, если второе. И это тоже странность. Марсиане – кровь из носа! – искали и возвращали домой Первых. А почему не остальных? Тот же Оберонец. Он базой командовал, которая первый дар по мантисам нанесла. Зарю начал. Не один, конечно, но начал. Вроде как герой и всё такое. А его не искали. Словно… Нет, не понять. Вроде появилась какая-то мысль, но пропала.
– Так. Ладно. Тим, а ты что молчишь? Скажи хоть что-нибудь! Что ты об этом думаешь?
– Не знаю, – он плечами пожал, словно ему всё это совсем-совсем неинтересно. – Вы не усложняете? А что мы родственники, – он к Гансу повернулся, – так тут просто. Надо взять анализ ДНК и сравнить.
Ну вот как он может быть таким равнодушным? Ведь если он – Оберонец, то это… А что – это? Герой и всё такое?.. Нет, не это важно. Важно знать, кто ты.
Ганс оживился:
– Отличная мысль! Моя генкарта в базе есть, ты вчера обследование проходил. Сейчас звякну доку, и всё узнаем.
Пока Ганс со Степанычем разговаривал, я Тима спросила:
– Ты в порядке? Точно?
– В полном. Чего зря переживать. Вот Степаныч скажет, что по анализу получается, там и будем думать.
– Так, хорошо, – хотя чего хорошего! Ну не верю я, что Тиму всё равно. Не может такое «всё равно» быть. Значит – что? Не хочет рассказывать? Мне даже неприятно немножко стало, как об этом подумала. Хорошо, Ганс подошёл, и я ничего Тиму сказать не успела. – Вернёмся к фотографиям. Значит, ты её не видел раньше?
– Да я всю эту экспозицию помню. Не было её здесь! Даже если по каталогу проверить… – Ганс вскочил и подошёл к информационной консоли у стенда. – Ничего не понимаю…
– Что?
– «Передана двести семьдесят лет назад из семейного архива…» Мой прапрадед и передал. Но я её не помню.
– То есть эта фотография здесь уже почти триста лет должна быть?
– Да.
– А ты при этом не помнишь?
– Именно! – Ганс, похоже, всерьёз разозлился. – Но не рехнулся же я, в конце концов!
– А если это липа? – я в консоль пальцем ткнула. – И кто-то подделал данные?
– Я проверю, но взломать эту сеть невозможно.
Ага, как же!..
– Вообще-то взломать можно всё.
– Да, но за некоторые вещи руки отрывают. Или ноги – по плечи.
– Так, ладно… А не могло быть, чтобы тут… как это называется… экспозицию поменяли? Не мог же кто-то к нашему приходу эту фотографию выложил!
– Нет. Могли переместить, могли убрать… Но выложить… выложить фото мог только Михалыч. Но он легенда. Он ушёл, когда Олимп поставили на консервацию.
«А тепегь, по пгосьбе нашего командира, немного лигики…» – объявил всё тот же картавый голос в динамике. И красивый мужской голос запел что-то про время. «Не думай о секундах свысока»[9]…
Тим хмыкнул, а Ганс аж побледнел. Мне тоже жутковато стало. Вернее, не жутко, а… Как бы объяснить? Когда прикасаешься к чему-то, настолько важному и большому, что от самого осознания этих… масштабов страшно становится. Потому что марсиане могут сколько угодно о «блуждающей волне» говорить, объяснения разные придумывать, но тут же всё понятно – это лоа. Предки. Они пытаются нам что-то сказать – мне, Тиму, Гансу. И тут главное – не пытаться начать придумывать, на что они намекают и что подсказать пытаются. Если это Рада и предки, то указание будет ясным и чётким. Может оно, конечно, не сразу придёт, но когда придёт – сомнений не останется. А намёками глубокомысленными и недосказанностями всякими известно кто с пути сбивает…
Мгновения спрессованы в года,
Мгновения спрессованы в столетья,
И я не понимаю иногда
Где первое мгновенье, где последнее…
Смотрю – Тим просто слушает, и видно, что песня ему нравится, а Ганс замер, уши навострил. Вообще местами текст странно звучал, кое-что непонятно было. Или я язык не совсем понимала ещё, или в чём-то другом дело. Но вот последние слова в песне я очень хорошо поняла:
А в общем, надо просто помнить долг
От первого мгновенья до последнего.
Вот это точно было мне. Не Тиму, не Гансу. Долг. Опять долг. Долг, Путь, всё это… Понять бы ещё, в чём он, мой долг? И тут до меня дошло: а ведь если я – дочь Марка, то и я – Первая! Вот это номер…
Я чуть не завопила: не хочу! Не надо мне этого! Первые – они герои, великие лоа, воины, а я кто? Жрица-недоучка, хотя мамбо себя называю. Типа капитан наёмников, а всего экипажа – Тим с Томом. И вообще, кто лоа, и кто – я?! Всё, что умею – корабли водить и коммы ломать, это же смешно просто. А если я правильно понимаю всё это – про Долг, про Первых – то впереди меня какое-то сложное дело ждёт. Сложное и важное. Вернее,