неожиданной для себя самого легкостью буквально выдернул ее из траншеи. Белые вязкие нити потянулись вслед за ней, уходя в заполнявшую траншею жидкость. Это была не вода!…
Болото медленно отпускало ее, лишь тонкая пленка все еще оставалась на лице – и я принялся лихорадочно стирать ее, всхлипывая и вытирая руки о траву. Наконец Нина глубоко вздохнула, губы ее раздвинула жуткая улыбка, и я услышал смех… Боже милосердный, что это был за смех! Визгливый, издевательский, и в то же время навязчиво-механический… Я отшатнулся, Арсена тоже передернуло, а Витька просто смотрел на все это расширенными от ужаса глазами.
Чей-то вопль вывел меня из оцепенения. Один из курсантов ударил голубя штыком, птица взвилась, разбросав державших ее людей, и издала кулдыкающий вопль. Голубь отчаянно трепыхался, и я видел, что канаты вот-вот не выдержат. Во мне закипело подступавшее к горлу бешенство. Подскочив к ближайшему курсанту, я выхватил у него автомат.
– Р-р-разойдись!!!
Пространство вокруг голубя мгновенно опустело. Я щелкнул предохранителем, передернул затвор и, не целясь, запустил «веер» от живота. Из голубя полетели красные комки, он задергался, хрипло булькая – автомат тоже дергался в моих руках, плюясь огнем, и когда магазин опустел, растерзанная птица лежала на боку, один глаз ее был выбит, и в воздухе стоял пух, как из распоротой перины.
Курсанты, не обращая внимания ни на меня, ни на убитого голубя, что-то кричали, указывая в небо. Я поднял голову. Там в синем колодце, двигалось блестящее пятнышко, быстро увеличиваясь в размерах. Орел, что ли… белый… И тут я вздрогнул, сообразив, на какой высоте находится птица. Похоже, своим последним воплем птенец успел позвать папу. Или маму…
«…В великой Некросфере обитает множество эфирных созданий, и большинство из них глупы, злобны и жестоки, в отличие от меня…»
Я был не силен в орнитологии, но эфирное это создание, или вообще галлюцинация – лучше держаться от него подальше!
Я сунул автомат остолбеневшему курсанту и кинулся к машине. Нина, Виталька и Арсен уже сидели внутри.
– Сматываемся! – коротко бросил я, захлопывая дверцу.
В зеркальце я успел заметить, что на лицо Нины начинает возвращаться осмысленное выражение, но мне некогда было испытывать облегчение.
В следующий момент над нами мелькнула громадная тень, и тяжелый удар сотряс машину, едва не перевернув ее. В крыше образовалась большая дыра с рваными краями, и на миг я увидел конец разинутого клюва. Еще чуть-чуть – и он размозжил бы Витальке голову, будь Виталька ростом со взрослого человека.
Голубь-папа, перед которым уходила в тень птица Рох из «Тысячи и одной ночи», развернулся на второй заход. Он медлил, ожидая, пока из железной скорлупы вылупится нечто более удобоваримое – и я мог только давить и давить на акселератор.
Арсен привстал, высунулся в образовавшуюся дыру и повел стволом пистолета, отслеживая птицу. Солнце снова утонуло в надвигающейся тени – и в этот момент ударил гром. Отдача отбросила Арсена обратно на сиденье. Я глянул в окно и увидел голубя. Летел он как-то неуверенно, тяжело взмахивая крыльями и кренясь набок.
Арсен промахивался в рыцарей. В голубя он не промахнулся.
За окнами, сливаясь в грязную сплошную полосу, стремительно проносились сосны. Машина подскочила на ухабе, неожиданно включился приемник, и усталый голос таможенника Верещагина всплыл над гитарными переборами…
– Не везет мне в смерти, –
Повезет в любви!…
Потом пластинку в приемнике, очевидно, заело, голос монотонно зациклился на одной-единственной фразе – и тот, что в моей голове, тот, который Не Я, мучительно вслушивался в бесконечный круговорот сумасшедшего проигрывателя.
Не везет мне в смерти… щелчок… не везет мне в смерти… щелчок… не везет мне в смерти… не везет… мне… смерти… не везет…
Явление третье. Арсен
…Наконец-то Ниночка пришла в себя! Слава богу, а то на Андрюше лица не было… Я было заикнулся, чтоб за руль сесть, но он коротко глянул на меня, и этого хватило. Словно из сузившихся бойниц на меня прищурился кто-то, бесконечно старый и бесконечно уставший… Да и машину он вел так, как никогда – легко и страшно. Я успокоил Тальку и занялся Ниной, успев подумать, что чертов Отросток явно вознамерился угробить нас всерьез.
Нина все пыталась выговориться, и я не мешал ей, хотя помнила она немногое, а воспоминания о каталепсии в траншее сразу вызывали у нее истерику…
Потом я увидел, как впереди заклубился уже знакомый туман, быстро сгущаясь, и над асфальтом явственно проступил купол верхней части Атмосферного Черепа. Он медленно выползал из-под земли, словно костяной сюрреалистический росток; асфальт трескался, вспучивался, расступался в стороны, выпуская все новые сантиметры, дециметры, метры Черепа.
Андрей остановился. Череп так и не вылез целиком. На этот раз он выглядел более правильным, только зубы казались длиннее обычных, а на темени был укреплен транспарант.
«All the world is a stage, all the people are players. But you can improvise…»[2] – гласил он.
Дав нам вволю налюбоваться надписью, Череп лениво перешел в атмосферное состояние. Дыра в дороге затянулась без последствий.
– А почему дядя Череп молчал? – робко поинтересовался Талька.
– Стыдно ему… – буркнул Андрей. – Он Шекспира переврал.
У меня было на этот счет иное мнение.
– Стыдно – это верно… Правило он свое нарушил. Подсказывать начал. И более откровенно, чем раньше… Тебе не кажется, Андрюша, что мы играем отведенные нам роли в гигантском театре абсурда? Причем…
– Причем, – хмуро продолжил Андрей, – наша роль – главная, что меня отнюдь не радует. Я не гонюсь за славой…
– Я тоже. Да и все, кто попадался нам на пути, очень уж смахивают на статистов. А мы играем, и, по-видимому, играем в нужном направлении. И если нам не удастся поломать предложенный рисунок роли, то я просто не знаю…
– И я не знаю, – сказал вдруг Андрей, поворачиваясь ко мне. – Что-то ворочается в моем мозгу, некое смутное знание, но когда я пытаюсь ухватить его мелькнувший и ускользающий хвост – оно уходит. Кто-то продирается сквозь меня, он неслышно кричит из последних сил, но я не слышу его – хотя кричит он что-то важное, нужное… И для меня, и для тебя, Арсен, и для Нины с Виталькой, и для всех – а, может быть, для всех в самом широком смысле…
– Кто кричит? – спросил я.
– Никто не кричит, – неожиданно сказал Андрей. – Ты о чем?
– О тебе, – немного обиделся я. – Ты же сам сейчас сказал, что кто-то кричит…
– Я сказал?! – изумился Андрей. – Я молчал…
– Молчал, – тихо подтвердила Нина.
Талька только молча кивнул.
Конец коровы бабки Салтычихи. Андрей
…Казалось, сегодняшнему дню не будет конца. Часы у нас всех стояли, время остановилось вместе с часами, и сутки длились, по крайней мере, неделю. Тени удлинялись, перечеркивая серое полотно дороги, и предзакатный багрянец полыхал в окнах домов очередного поселка, или города, или как оно там называлось…
Центральная улица была вся изрыта свежими окопами с высокими брустверами (насколько я успел заметить, в этом Отростке постоянно и много копали, причем в самых неподходящих местах), вокруг сновали озабоченные солдаты, устанавливая проволочные заграждения вокруг пулеметных гнезд…
Я остановился у первого окопа и, высунувшись в окно, стал осматриваться в поисках объездного пути. Совсем рядом, на вывороченном из земли бетонном блоке, сидел и курил скучающий лейтенант. Один погон его кителя был оторван и свисал вниз.
– Что это у вас? – заинтересованно спросил его Арсен. – Война, что ли? Или учения?…
– Мучения, – вяло отмахнулся лейтенант. – Тигр из зоопарка сбежал.
– А окопы зачем роете?
– Приказ.
Возразить было нечего.
– И давно он сбежал? – осведомился я.
– Кто?
– Ну, тигра ваша…
– А-а… Недавно. Месяцев семь назад. Или восемь.
– Так почему тревогу только сейчас подняли?
– И ничего не сейчас, – обиделся лейтенант. – Когда надо, тогда и подняли. Мы тут уже в девятый раз окопы роем. Как увидит кто зверя – так и окапываемся. Заново. А потом засыпаем, чтоб движению не мешало.
Собственно, сам лейтенант окопов не рыл, он сидел, курил и уверенно говорил – «мы»…
– Скажите, товарищ военный, – встревоженно выглянула в окно Нина, – а жертвы за это время были?
– Были, – хмуро сообщил лейтенант. – У бабки Салтычихи корову задрал. Мы стрельбу открыли, а он смылся. А к утру только полкоровы осталось, да и в той – пятнадцать пулевых ранений. Остальное то ли хищник отожрал, то ли народ по хатам растащил…
– Тогда почему паника? – изумилась Нина.
– Никакой паники, – строго сказал лейтенант. – Все согласно приказу. Охрана мирного зверя и ловля дикого населения. То есть наоборот. И меры защиты. Вот и окапываемся.
– А объехать ваши противотигровые надолбы можно? – усмехнулся Арсен.
– Можно. В переулок, там направо, два квартала проедете и снова направо. Понятно?
– Так точно, товарищ бригаденфюрер! – невпопад заявил Виталька.
Лейтенант покосился на него, но промолчал.
Мы последовали совету лейтенанта и свернули в переулок. Во время первого предписанного властью правого поворота из подворотни вылетела целая ватага вопящих мальчишек всех возрастов, едва не угодив под колеса. Орали они что-то неразборчивое, но явно связанное с тигром.
И тут я увидел.
По улице шел тигр. Натуральный, полосатый, и, судя по размерам, наш, амурский. Видимо, ему не нравились окружающие каменные джунгли, потому что даже в грациозной кошачьей походке сквозила некая скованность.
Мальчишки с радостным ором припустили вдогонку за зверем. Я побледнел, прибавил скорости и догнал детей.
– А ну марш отсюда! – заорал я, высовываясь чуть ли не до половины из окошка. – На обед к тигру захотели?! Живо по домам!