Парамонов встал.
— Ладно. Лети. Но помни, Сева, я отвечаю и за тебя.
Сомочкин порывисто вскочил. Его фарфоровое, голубоглазое личико как бы осветилось изнутри.
— Есть лететь!
— И… вот что. Если встретишь холодный фронт, поворачивай. В горах при облачности не полетаешь. Ясно? А я останусь здесь, пока не прилетишь. И еще. Когда доберешься до Шалого Ключа, не забудь про «Черных идолов». Они торчат над сопкой, как зубья. Не сбей…
Аэродром встретил пилота басовым гулом.
«Як» легко поднялся в плотном встречном потоке воздуха. Небо было мглистым, но высоким, и горные хребты хорошо просматривались вдали.
Летное поле осталось позади, «Як» повис над безлюдной, холодной тайгой.
Сомочкин поднимал машину выше и выше. Горы, вырастая постепенно, как бы выталкивали его.
Вот показались первые облака, вестники приближающегося холодного фронта. Они переползли через дальний голубой хребет, как лазутчики через бруствер окопа. Они были белы и сияли невинным, голубоватым блеском. Но Сомочкин знал, что вскоре последует тяжелая и грозная атака.
Так и есть. За белыми клочками пара навстречу самолету ринулись свинцовые, утюгообразные тучи. Они шли шеренгами, атакуя маленький «Як».
— Нет, не отверну, — сказал себе Сомочкин и закусил губу. Он думал о старателях, заваленных в темной и душной шахте. Нет, он не имел права повернуть назад. И Парамонов на его месте поступил бы точно так же.
Самолет ударил в облако, вздрогнул, и стекла залило густым молочным киселем. Где земля, где небо? Пилот посмотрел на крохотный серебристый самолетик, плавающий в кругу авиагоризонта. Все правильно.
Молочная пелена неожиданно оставила самолет, но, прежде чем «Як» поглотила вторая шеренга облаков, Сомочкин отжал штурвал и нырнул в просвет, все ниже прижимаясь к земле, которая несла ему и спасение и гибель.
Теперь он летел над долиной реки и видел землю, но от этого полет не стал менее опасным. Вершины гольцов были уже выше «Яка». Пилот находился как бы в узком коридоре и должен был в точности следовать его извилинам.
Сомочкин вытер пот со лба. Самое главное — перескочить перевал в том месте, где капризная река Чуча резко сворачивает на север. Он вовремя увидел излучину и нацелил машину между двумя горами, в узкий проход.
Сейчас опасность заключалась в потоках воздуха. Ветер, ударяясь о скалы, неожиданно менял направление: он то поднимал самолет, то бил по нему сверху гигантской хлопушкой. Предугадать силу и направление потоков воздуха было невозможно, как невозможно угадать полет пули после рикошета.
Штурвал бился в руках. Сомочкин что есть силы сжал его, удерживая «Як» строго по курсу. Потом резко набрал высоту, чтобы преодолеть перевал. «Як», подпрыгнув, снова вошел в снежный заряд. Предстояло пробить облачность.
Летчик вынырнул из облака в пятидесяти метрах от скалы, которая едва не царапнула его своими когтями.
Поселок был уже близко.
«Сейчас увижу «Черных идолов», — подумал Сомочкин. — Не нравятся мне эти мрачные фигуры. В них есть что-то зловещее, настораживающее. Не сшибить бы их. Они торчат, как поднятые пальцы шестипалых рук. Их двенадцать. Когда-нибудь мы освоим этот край и повесим на идолов лампы, чтобы далеко было видно в тумане. Мы снимем с них шелуху мистики».
Округлая сопочка вдруг встала на пути. Ее вершинка, поросшая обгоревшими деревьями, приближалась с угрожающей быстротой.
Летчик прибавил газу и взял штурвал на себя. «Як», взревев, пронесся над голыми, угольно-черными ветвями. Сомочкину показалось, что на самой вершине сопки, на белом снежном полотне, пронзенном темными стволами, мелькнули две человеческие фигуры. Охотники, что ли? Странно себя ведут: обычно люди, завидев в глухой тайге самолет, машут пилоту, приветствуют его. Такая встреча всегда радостна и для тех, кто на земле, и для летчика. А эти как будто испугались рокота мотора.
Но пилоту некогда было размышлять над поведением охотников. Он увидел на дороге машину. Не поверив глазам, Сомочкин пролетел над ней. По его расчетам, Иван уже должен был приехать в поселок.
Он вошел в крутой вираж, земля косо встала в стекле, левое, остро наклоненное крыло выписало полукруг над вершинами кедров.
Грузовик недвижимо стоял на дороге. Слева у кабины суетился шофер, он размахивал кепкой и что-то кричал: Сомочкин видел разинутый рот.
«Чего он хочет?» — забеспокоился летчик.
Он пролетел над машиной и снова вошел в вираж. Горы окружали плато, и самолет кружил словно бы в чаше.
Мутное чернильное облако на несколько минут накрыло чашу. Пошел снег, он нес с собой холод и сумерки.
«Остается покружить немного и, набрав высоту, лечь на обратный курс, — решил Сомочкин. — С аэродрома позвоню на автобазу. Пусть высылают еще одну машину… Через четверо суток… Нет, шахтеры не выдержат…»
«Як» протарахтел в пятнадцати метрах над машиной. Шофер показывал рукой на грузовик, чертил круги.
«Это тайга делает людей, одинокими, — подумал летчик. — Одинок шофер на дороге, одинок я в небе, одиноки шахтеры, скрытые под землей. Мы никак не можем наладить связь друг с другом».
Снег скрыл от глаз пилота машину. Но тут Сомочкин увидел сквозь кисею свет вспыхнувших фар. «Як» летел на этот свет. Фары мигали: три короткие вспышки, похожие на дружеское подмаргивание, три длинные, как вздохи, снова три короткие.
Иван не сразу услышал самолет. Он сидел, обхватив голову руками, не слыша и не видя, что происходит вокруг. Он как будто стал частью немой, оцепеневшей в преддверии зимы тайги.
Вокруг рос исковерканный морозами и ветрами кедровник. Покрытые снежком остроконечные сопки светились тусклым отраженным светом. Вдали, у дороги, как веха, указывавшая направление на поселок, виднелась темная, обожженная прошлогодним пожаром сопка.
Шофер не чувствовал холода, который постепенно сковывал усталое тело. Попутчик давно ушел, но нечего было надеяться на его помощь. Даже если в поселке и найдется несколько литров бензина, все равно доставят его не скоро. Спасатели опоздают, безнадежно опоздают.
Воображение рисовало Ивану мрачную картину бедствия, он видел полузаваленный, залитый водою штрек и отчаявшихся, выбившихся из сил старателей. Подземная река постепенно заполняла их последнее убежище. Помощь близко, уже слышны удары кайлы за глухой стеной, но без насоса спасателям не пробиться. Насос нужен, насос…
Что же предпринять?
Он встал. Сизое снежное облако накрывало долину. И в этом сизом пятне, словно бабочка, трепыхалось голубовато-оранжевое пятнышко. Казалось, облако несет его с собой.
И вот послышался гул самолета. Иван отчаянно замахал руками, надеясь привлечь внимание летчика. Самолет!.. Значит, Большая земля следила за шофером, готова была прийти ему на помощь.
«Як» прошел над грузовиком. Иван звал летчика, кричал, пытался привлечь его внимание, объяснить. Но в грохоте мотора, свисте ветра пилот не мог расслышать голос шофера.
Самолет низко скользил над дорогой. Вот он взмыл и снова набрал высоту.
Вернется или улетит?
«Як» наклонил крыло, ложась в вираж. Облака уже заполнили плато, от них тянулись книзу хищные крючковатые клочья, словно бы птичьи лапы. Казалось, туча хочет подцепить самолет.
И тут Ивана осенило. Он сможет сообщить пилоту о своей беде! Шофер влез в кабину и, выждав минуту, когда самолет оказался прямо перед ветровым стеклом, включил фары.
Три короткие вспышки, три длинные, снова три короткие. Сигнал «808». Призыв о помощи рвался к небу, к облакам.
Сомочкин сразу же прочитал немногословный призыв. Шофер требовал помощи. Не просил, не умолял — требовал, потому что сигнал «808» звучит как приказ. От него нельзя отмахнуться, им нельзя пренебречь.
Пилот развернулся и снова направил самолет так, чтобы видеть фары. Три точки, три тире, три точки. Три точки, три тире, три точки…
Случилось что-то чрезвычайное. И он, Сомочкин, может помочь, иначе шофер не призывал бы его.
«Да, но мне никто не разрешал посадку. И где же сесть?»
Пилот внимательно осмотрел плато. Всюду ершик невысоких кедров. Он пролетел над небольшой поляной, которая гляделась коричневой проплешиной в темно-зеленом кедровнике. Как раз посреди поляны торчал обломок скалы!
Оставалась только дорога. Сомочкину приходилось видеть — разумеется, лишь на киноэкране, — как садятся самолеты на шоссе. Но то был асфальт. Хороший, зеркально-гладкий асфальт.
«Надо решаться. Я не могу оставить шофера в беде. Не имею права. Никто, конечно, не упрекнет меня, если я вернусь на аэродром, не найдя подходящего места для посадки… И все-таки надо решаться».
Он повел самолет над дорогой настолько низко, насколько позволяла его летная сноровка, стараясь определить расстояние между кедрами, растущими у обочин. Соленый пот заливал глаза.
«Пожалуй, можно сесть. Нужно только вписаться. Ошибка в десять сантиметров будет стоить жизни… Жаль, что я не знаю силу и направление ветра. Здесь нет ни озерка, чтобы рассмотреть рябь на воде, ни высокой травы, которая могла бы рассказать о ветре своими волнами».
Сомочкин увидел, как шофер снял с себя промасленную телогрейку и нагнулся над ней. Что он там колдует, чудак?
Над телогрейкой возникла струйка дыма. Она густела, чернела и, наконец, легла под ветром, ясно указывая направление и силу воздушного потока, который проносился над плато.
— Умница, — сказал вслух пилот. — Умница.
Он направил самолет навстречу темной змейке дыма. Сбросил газ. Теперь «Як» летел в нескольких метрах от дороги, колеблемый ветром. Даже если бы Сомочкин захотел снова поднять самолет, он бы уже не смог этого сделать.
Разлапистый кедр, мелькнул у правого крыла, чуть задев упругой хвоей ледерин. «Як» вздрогнул, но пилот выровнял машину и резко взял штурвал на себя, гася скорость.
Колеса чиркнули по дороге. Прямо на Семочкина надвигался еще один кедр, на этот раз он тянул ветви с левой обочины.