По ночам Гарик скрючивался от страха на вонючем матрасе в СИЗО. Ведь знал, какая участь ждет таких, как он, за тюремными стенами. С насильниками и педофилами там не церемонятся. Скорее всего, до конца срока он не доживет. Но судьба оказалась к нему благосклонна в очередной раз: результаты ДНК-экспертизы показали, что Гарик не является отцом убитого ребенка. И хотя это не освобождало его от подозрений в заказном убийстве, но сильно облегчило давление со стороны следствия. Ведь если ребенок не его, то и связь с дочерью заявительницы теперь доказать невозможно. К тому же, Лосенкова перенесла тяжелые травмы, способные спровоцировать помутнение рассудка. Возможно, женщине просто слишком сильно хотелось найти виноватого, и она была недостаточно честна со следствием. В общем, Гарика отпустили. Улик, подтверждавших его причастность к убийству, практически не было: ведь самого убийцу так и не нашли.
Но Гарик даже обрадоваться не успел: на него свалилось новое обвинение. Его задержали в офисе фирмы «Счастье на дом», которая по-прежнему приносила огромный доход. Оправившись после месяца в СИЗО, Гарик приехал проверить, как обстоят дела. Подумывал прикрыть бизнес, но не успел.
Девушки в офисе встретили его радостно: он платил им хорошую зарплату. В его городе некоторые и за год не зарабатывали тех денег, которые его помощницы получали за один лишь месяц просиживания за компьютерами. И вот вместо благодарности за его щедрость и требуемого от них усердия наглые дуры так расслабились, что однажды случайно стерли часть информации в образце письма и не заметили этого. Надпись в верхнем правом углу, набранная малюсеньким шрифтом, – единственное, что отличало его бизнес от аферы. Текст разъяснял условия получения выигрыша. «Вы участвуете в лотерее. Это письмо не является гарантией получения денежного приза».
Все. С исчезновением всего каких-то нескольких слов Гарик мгновенно стал аферистом. Именно такое обвинение и было выдвинуто против него. Мошенничество в особо крупных размерах. Дали восемь лет и забрали все, что было: квартиру в городе с дорогим ремонтом и эксклюзивной мебелью, загородный дом, банковский счет.
Оле и Зое пришлось вернуться в квартиру матери Гарика Розы Петровны, где все это время проживал Олин брат Миша. Оле пришлось продать драгоценности и шубы, чтобы как-то жить, а потом устраивать Зою в детский сад и искать работу. Однажды Гарику разрешили позвонить ей. Оля шипела в трубку, как встревоженная змея: «Не звони мне никогда. Ты сломал мою жизнь. Мне по улицам ходить стыдно, на меня пальцем показывают. В подъезде пишут «жена твари» и все такое. Ты обманывал людей. Обобрал тысячи беззащитных стариков. Ненавижу тебя! Ты – бездушное ничтожество. Мне жаль, что я встретила тебя в своей жизни». Он умолял позволить ему хоть иногда говорить с Зоей, но Оля была непреклонна. «Ни к чему хорошему это общение не приведет. Дочке не нужен отец-мошенник. Пусть лучше без отца растет». И, конечно, она подала на развод. Вот так Гарик вновь стал нищим, а жена и дочь исчезли из его жизни.
Тюремный срок тянулся невыносимо, нескончаемо долго. Казалось, он будет длиться вечно. И хотя сокамерники Гарику не досаждали, он мечтал, что было бы лучше, если бы они убили его однажды ночью, прижав к лицу подушку, или разнесли бы ему череп об бетонный пол, будто сам упал с верхнего яруса тюремных нар, чтобы эта невыносимая пытка прекратилась. Жить не хотелось совсем. Ничего хорошего не ждало его на свободе. Жить было незачем. Гарик очень скучал по дочери, пытался сохранить в памяти ее лицо, но с годами оно расплывалось и тускнело, как выцветающая фотография. Олю он вспоминал редко. Несмотря на прожитые годы, она не оставила глубокого следа в его душе, словно все это время они были соседями, а не супругами.
И вот, оказавшись однажды утром по другую сторону тюремных ворот, свободный, как ветер в поле, с грустью подумал, что долгие восемь лет закончились внезапно, как дурной сон. Раз – и очутился в реальности, а все, что было до этого, просто нудный мрачный морок. И вспомнить-то нечего. Две тысячи девятьсот двадцать дней, и все, как один, похожи друг на друга. Темное сырое замкнутое пространство, унылые надоевшие лица сокамерников, резкие окрики надзирателей и мир, сжавшийся до размеров крошечного зарешеченного оконца под потолком.
Теперь, стоя спиной к тюремным воротам, Гарик боялся шагнуть в этот мир, распахнутый перед ним, бескрайний, как океан. Как же он отвык от простора! Нахлынул приступ агорафобии. Страшно было сделать шаг в будущее. Вряд ли его ждет гостеприимная встреча.
Подъехала машина. Затормозила неподалеку. Над поплывшим вниз стеклом водительского окна показалось знакомое лицо. Андрей! Друг детства! Гарик был удивлен и обрадован, будто к нему явился ангел. Тот выскочил из машины с распростертыми объятиями, крикнул радостно, зычно:
– О-о-го-го, сколько лет, сколько зим! – И облапил его медвежьей хваткой. Они не виделись с тех пор, как Гарик основал свою фирму. Жизнь стала так увлекательна и интересна, когда повалили деньги, что о друге детства он как-то незаметно для самого себя позабыл. Тот звонил ему иногда, предлагал встретиться, но Гарику всегда было не до этого: то он был увлечен «раскручиванием» бизнеса, то обустройством квартиры, а затем загородного дома, потом Зоя заболела. Два года промелькнули незаметно, а потом – еще восемь, срок тюремного заключения. Получается, они с Андреем не виделись десять лет. Конечно же, тот изменился. Еще как! Возмужал, заматерел, раздался. Дубленка трещала на нем по швам, пуговицы вот-вот полетят в стороны. Явно купил не к этому сезону, а лет пять тому назад. «Видно, живет небогато. Машинешка совсем устаревшая», – думал Гарик, разглядывая из-за плеча Андрея старенькую иномарку. Они с минуту стояли, крепко обнявшись и хлопая друг друга по спине.
– А ты исхудал, совсем исхудал. – Андрей, наконец, выпустил его и отступил на шаг, разглядывая.
– Что ж, на тюремных харчах не особенно зажиреешь, – ответил Гарик с усмешкой. – А ты как узнал, что я сегодня выхожу?
– Оля позвонила, сказала.
– Странно. Я думал, она меня так возненавидела, что и не вспоминает.
– Она с Юлькой общается, с моей женой. Помнишь ее? Я женился на ее подруге.
Гарик вспомнил. У нее нашла убежище Оля, когда ушла от него после того, как застала с Лией на берегу озера Шайтан. Как же давно это было! Целую жизнь назад. Лии бы теперь было всего двадцать пять лет. «А все-таки хорошо, что ребенок оказался не от меня, – мелькнула нехорошая мыслишка. – Хоть немного, но легче».
– А я и не знал, что ты женился, – сказал Гарик, следуя за Андреем к машине. Под летними кроссовками скрипел свежевыпавший снег. При освобождении ему выдали то, что было на нем надето во время задержания, а это было в июне. Из вещей не пропало ничего, все вернули: мобильный телефон, вскрытая пачка с жевательной резинкой, ключи от квартиры, которая ему больше не принадлежит, и амулет – серый камень на кожаном шнурке с изображением цветка-восьмилистника. Гарик всегда носил его с собой как воспоминание о чуде. Последние восемь лет ему его не хватало.
– Расскажи хоть, что в мире творится, – попросил он Андрея, изумленно разглядывая изменившийся, похорошевший город. Напыщенными щеголями красовались гигантские торгово-развлекательные центры, поблескивали зеркальными витражами. Тротуары, тщательно очищенные от снега, были вымощены яркой брусчаткой, отчего улицы стали похожи на заграничные. По дорогам катили невиданные прежде автомобили – яркие изящные красавцы с хищными «мордами» и орлиными «глазами». Гарик таращился в окно, чувствуя себя так, будто не из тюрьмы вышел, а из машины времени. В будущее попал.
– Ну что творится? Много чего, в двух словах не расскажешь, – ответил Андрей. – Войны повсюду. Одна утихнет – другая вспыхивает. В новостях это называют вооруженными конфликтами. Ну, милиция стала полицией, это и ты, наверное, знаешь.
– А сам как живешь? Не пожалел, что женился-то?
– Да не пожалел. – Андрей вдруг исторг такой тоскливый и протяжный вздох, что Гарик понял: горе у него какое-то.
– Чего так невесело?
– Да нечему веселиться. – И снова вздохнул, будто воздуха ему не хватает.
– Ну-ка рассказывай, что стряслось, – настаивал Гарик.
– Болеет моя Юля. Онкология. – Голос Андрея дрогнул.
– Черт! – выругался Гарик, жалея, что вынудил друга отвечать на трудные для него вопросы. – Прости, что пристаю, но насколько все серьезно?
– Третья стадия. Врачи ее из больницы умирать выписали. Оле твоей спасибо, каждый день приходит, помогает.
– Врачи-то у нас такие. Все, что угодно, только не лечить, – проворчал Гарик и сжал кулаки в карманах. Пальцы царапнули по поверхности камня. Сердце вдруг подпрыгнуло от возникшей идеи. Что, если попробовать? Не говорить ничего, не обещать, просто попробовать. Напроситься к Андрею в гости, зайти в комнату к больной и, если она спит, положить на грудь камень. Нет, конечно, может, все это ерунда, и ничего не произойдет… Но ведь, если проверить, никому от этого хуже не станет?
– А ты меня куда везешь-то? – спросил Гарик.
– К тебе домой. В материну квартиру. Ее, как сказала Оля, оставили при тебе. Единственное, что не забрали.
– Оля сейчас там живет?
– Нет. Она съехала… э-э-э… – Андрей вдруг замялся, словно колеблясь, говорить или нет. Потом все-таки сказал, и Гарик уже знал, что это будет. – Она замуж вышла. Съехала с твоей квартиры.
– А… Ну, рад за нее, – произнес Гарик бесцветным голосом. – А кто такой? Видел его?
– Лишь раз, мельком. Она от нас выходила, я в окно выглянул, а тот из машины вышел, дверь ей открыл. Ну, думаю, джентльмен, галантный какой. Только мне не понравилось, что у него волосы до плеч, светлые, может, крашеные. Как баба. Хотя сейчас время такое, мужиков от баб не отличить стало: худые, одежда в обтяжку, волосы красят. Смотреть противно. Но этот не такой. Нормально одет был. И сам крепкий, не щепка. Мышщы, видно, есть.
– Да и фиг с ним! Пусть живут, – Гарику не интересно было слушать про Олиного мужа. Не терпелось узнать про Зою. – Дочь моя как? Видел ее?