Я долго спорил с профессорами нашей бизнес-школы, как учить, пока один из наших сотрудников, бывший замминистра здравоохранения, мне не сказал: зачем вы тратите столько времени на переубеждение? Давайте сделаем другую школу, в которой будем учить так, как вы считаете правильным. Это версия широкого гуманитарно-социального образования с акцентом на дисциплины, связанные с управлением, – например, проджект-менеджмент.
Школа управления и социальных наук является реализацией этих дискуссий, этой мечты. Все студенты там изучают философию, логику, некоторые – риторику. Сначала ее изучали все, но когда вырос прием, оказалось труднее обеспечить качественное преподавание из-за нехватки преподавателей. Они изучают экономику на достаточно хорошем уровне – макроэкономику, микроэкономику, плюс economy and law, экономику и право, историю экономического развития. Они достаточно глубоко изучают социологию, в том числе методы исследования.
У них есть курс, в дизайне которого я лично много участвовал, – «Libri magni», «Great books». В течение всего семестра они читают группой пятнадцать человек одно произведение и обсуждают, что там все-таки происходит. Они начинают в первом семестре читать «Гамлета», причем это не литературоведческое чтение, что хотел сказать Шекспир или что было в это время в Англии. Это разговоры о том, отчего Гамлет так волнуется, отчего Клавдий такой засранец, а Гертруда так странно себя ведет. Они сидят кружком, читают, разыгрывают сценки. Они прочитали «Гамлета» и «Тартюфа» на грузинском, «Гекльберри Финна» – на английском, сейчас проходят «Федералиста». А в последнем семестре я хочу, чтобы они перевели Лао-цзы с китайского на грузинский. В группе будет два хороших знатока китайского – китаец, не говорящий на грузинском, и наша сотрудница, которая очень хорошо говорит по-китайски.
ВФ: Она обеспечит их подстрочником…
КБ: И они будут обсуждать текст. Как мне пришла в голову эта идея? Я большой поклонник Лао-цзы. Однажды решил купить его книгу и обнаружил, что на Амазоне продается штук семь или восемь разных переводов. Купил один и обнаружил, что некоторые вещи там переведены совсем иначе, чем в русской версии, которую я читал. Понятно, конечно, что перевод китайского текста – нетривиальная задача. Он по-другому построен.
ВФ: Без филологии тут не обойдешься.
КБ: Нет, но в итоге же переводится смысл…
ВФ: Ну а откуда он возьмется без филологии?
КБ: Поэтому в этой группе два филолога-китаиста. Вот такое упражнение. У нас не стоит задача сделать канонический грузинский перевод. Потом, есть же такое требование к этим текстам: они должны быть короткими. Лао-цзы – это страниц двадцать пять, наверное, всего.
ВФ: Хорошая завязка для детектива…
КБ: Что вы имеете в виду?
ВФ: Для детектива очень важна атмосфера – а тут ее лучше не придумаешь. Группа переводит Лао-цзы с китайского на грузинский. На третьей странице трактата происходит первое убийство…
КБ: У нас было две кандидатуры: перевести Лао-цзы или Сунь-цзы, объем примерно равный.
«Федералист» чем хорош? Его можно читать выборочно. «Анну Каренину» или «Войну и мир» так читать нельзя. Шекспир – тоже компактный. «Гекльберри Финн» побольше, но почти все читали его на грузинском, поэтому с ним все получилось.
Я очень доволен: они все очень хорошие, но 90 % – просто блестящие.
ВФ: «Они» – это кто?
КБ: Те, кто учится по этой программе. Некоторые из них решили – по крайней мере пока – стать журналистами, работают на телевидении, ведут передачу. Я думаю, что они будут очень правильными журналистами, потому что у них глубокое гуманитарное – и не только гуманитарное – образование. Они даже про физику пару слов скажут – что вечного двигателя не бывает.
ВФ: У них в голове научная картина мира.
КБ: Конечно. К тому же они учились на первом-втором курсе не изолированно, они знают математиков, физиков, юристов. Они дружат. И это совершено другое качество среды. Мы смогли привлечь самых сильных молодых ребят. У нас, грубо говоря, из пятиста лучших студентов Грузии учится больше двухсот, из двухста лучших – около ста. Это очень большая концентрация человеческого капитала, интеллекта. Многие из них, когда поступают, говорят: ой, я думал, что я умнее всех, а оказывается таких, как я, много. Кстати, с парнем, который уехал в Калифорнию, было то же самое. Там же со всего мира собрали самых крутых программистов. «Я, – говорит, – понял, что есть и другие, которые умеют хорошо программировать, не только я один».
Один знакомый слышал такой разговор в аэропорту. Сидят трое: отец с сыном и какой-то дальний родственник. «Куда думаешь поступать?» «Да он в Свободный университет хочет поступить, а я против», – говорит отец. «Почему, хороший ведь университет?» «Да нет, он как машина станет».
И еще, оказывается, можно добиться, чтобы интеллектуально высокий уровень был в совершенно разных специальностях. Не так чтобы математики – шибко умные, а международные отношения – не такие умные. Это люди одного уровня, есть небольшая разница по очкам, которые набирают на едином экзамене, но она несущественная, многие из них переходят со специальности на специальность. К примеру, поступил в школу права, но перешел на математику или на бизнес, или наоборот. В общем, я в какой-то степени доволен. Насколько это изменит жизнь – это второй вопрос.
А сомнения меня мучают такие: учить самых лучших – приятно, но…
ВФ: Что делать со всеми остальными?
КБ: Нет, но не является ли вызовом учить как раз тех, которые слабые.
ВФ: Тут же важен элемент стремления к знаниям. Слабые, которые слабы и мотивационно, и с точки зрения интеллекта, – это, конечно, вызов.
КБ: Мотивация у самых сильных иногда меньше. Я по себе могу судить. Меня в три года повели в детский сад с английским языком. И когда я пошел в школу в шесть с чем-то лет, то очень хорошо говорил по-английски. В результате я в течение нескольких лет ходил на уроки английского, но ничего не учил. Поэтому грамматику я знаю – ноль, я вытягивал за счет багажа и фактически мне потом пришлось заново учить. В итоге я отстал.
Более того, у многих студентов, которые послабее, больше мотивации. Сильные-то знают, что решат свои проблемы, а те понимают, что им надо цепляться, бороться.
Мне скоро уезжать.
ВФ: Пока вы не ушли, задам вопрос, который возник, когда я слушал ваш рассказ про «Libri magni»… У вас нет никакой специализации по русской культуре? Понимаю, что вы отталкиваетесь от империи и от агрессора, но, с другой стороны…
КБ: В бизнес-школе, с которой мы начинали, все были русскоязычные, потому что ее делали выходцы из русского сектора факультета вычислительной математики и кибернетики. Даже делопроизводство было на русском, что меня ужаснуло.
ВФ: Я имею в виду, что задача – воспитать национальную элиту и при этом, может быть, попытаться перекодировать или раскодировать соседнюю культуру, которая никуда не денется.
КБ: Тут, понимаете, в чем еще дело. Изучить хорошо язык – сложно. Это год учебы. Чтобы говорить не блестяще, но сносно на арабском или китайском, вы должны в течение четырехлетнего обучения потратить четверть срока на это. На легкие языки – турецкий, английский и так далее – достаточно полтора семестра. Понятно, что на обучение русскому тоже уйдет какое-то время. Мы можем давать это базовое образование, а что потом выпускники будут делать?
ВФ: Будут специалистами по России…
КБ: Ну а где они будут работать? В КГБ СССР?
ВФ: Грузии не нужны специалисты по России?
КБ: Рабочих мест таких нет.
ВФ: Ни в МИДе, ни в администрации?
КБ: Ну в МИДе, может, три человека. Ради трех человек…
ВФ: В разведке опять же.
КБ: Нет. Сколько специалистов по чеченскому языку в Москве, как вы думаете?
ВФ: Думаю, немного.
КБ: Десять лет назад мы специально выясняли. В Москве был только один специалист-нечеченец.
Мне пора.
ВФ: Продолжим в понедельник?
КБ: Хорошо.
ВФ: Очень хорошо – потому что про образование мы опять недоговорили.
Об этой книге
В начале ноября 2013 года в компании шести россиян я приехал в Тбилиси на семинар, который организовал для нас Каха Бендукидзе. Бывшие члены правительства Саакашвили на протяжении двух дней рассказывали нам о реформах здравоохранения, полиции, налоговой системы, системы исполнения наказаний и т. п.
На второй вечер Бендукидзе пригласил меня в свой просторный кабинет на первом этаже Аграрного университета и после короткого обмена новостями предложил написать книгу. О чем? О грузинских реформах, но – более глубокую, чем выходившие до этого. Как должна быть устроена эта книга, насколько широким должен быть охват тем, каков временной горизонт предприятия – ничего конкретного Каха в тот вечер не сказал. «Вы мастер, вы и решайте», – примерно так можно было резюмировать его подход к проекту (что-что, а хвалить авансом Бендукидзе умел). Предложение было неожиданным, и я попросил время на размышления.
Через пару недель после этого разговора начались протесты в Киеве. К середине января они переросли в революцию. Мое возвращение в журналистику (я планировал запустить в Украине новое независимое издание) откладывалось. Казалось, времени на то, чтобы заняться книгой и закончить ее к осени, было более чем достаточно. В январе мы с Кахой условились о дате и месте первой встречи.
С конца февраля по начало ноября мы записали несколько десятков бесед общей продолжительностью более 35 часов. Мы не успели закончить работу, но были не так далеки от финала: после смерти Бендукидзе я прикинул про себя, что задуманное осуществлено процентов на 90.
Если бы Бендукидзе принимал участие в редактировании окончательного варианта книги, она, скорей всего, получилась бы немного иной – и композиционно (например, мы иначе распределили бы имеющийся материал по разным главам, количество которых стало бы другим), и стилистически (думаю, мы основательно порезали бы некоторые главы, чтобы добавить им читабельности и динамизма). Возможно, некоторые факты в книгу не вошли бы, а некоторые личные оценки были бы смягчены.