В незнакомом месте, но видно, что дом с претензией, на диване сидел Амиран. Напротив него в тёмном платье стояла Эльмира. Звука не было, но было видно, что она что-то говорит. Потом она опустилась на колени, провела руками от его колена вверх. Её ладонь замерла на бедре Амирана, почти в паху. Он удивлённо покачал головой, что-то ей ответил. Отчего Эльмира улыбнулась и встала.
Она развернулась к Амирану спиной, и начала медленно собирать юбку на бёдрах, приподнимая её. Нижнего белья на ней не оказалось, и, задрав юбку до талии, она легла животом на стоящий перед диваном столик. Видео закончилось. Но продолжение представить было не сложно.
В груди закипело, даже дышать стало больно и защипало в глазах. — Хозяйка, вы покушаете здесь или в доме? — спросила подошедшая Амани. — Спасибо Амани, я не хочу есть. — Не видя куда иду от застилавших глаза жгучих слëз, я поднялась наверх, в комнату рядом со спальней Арлана. Действительно, дела, которые требуют внимания Тахмирова.
Глава 34
Амиран. Проснулся я ещё засветло. Время я всегда хорошо чувствовал, и даже смотреть на часы не надо было, чтобы понять, до рассвета ещё далеко. Милана спала рядом, повернувшись в ту сторону, где в последние месяцы спал Арлан. Одна рука у неё была под головой, вторая протянулась по пустому месту. Обычно она даже во сне обнимала сына.
Волосы разметались по подушке, ресницы иногда вздрагивали. Снится, наверное, что-то. Вчерашнее ощущение эйфории отозвалось затопившей нежностью.
Милана была удивительной. Она побеждала не сражаясь. Приучала к своей мягкости, наполняла всё вокруг себя теплом и заботой, покоряла безграничной любовью. Именно так, без оговорок, без ограничений и условий, она любила Арлана. И как бы странно это не звучало, но каждый день, глядя на Милану с сыном, я завидовал.
Мне казалось, что Милана воспринимает меня, как неизбежное зло. Вроде как хочешь мëда? Готовься к тому, что тебя может ужалить пчела. Она не возмущалась моим постоянным присутствием рядом, разговаривала, улыбалась, но… Но никак и ничем не выделяла. А я хотел знать, что нужен. Что имею для неё значение. И да, мечтал стать для неё центром её вселенной, обязательной частью её мира. Как Арлан.
Я видел и замечал, как она старается, как преодолевает собственную слабость ради сына, и был уверен, что половина её выздоровления, результат этих усилий.
Видимо поэтому всё, что она делала именно для меня, стало приобретать особую ценность. Никогда бы не подумал, что простая яичница может оказаться такой важной. Я не собирался давить на Милану, даже мысли не допускал об этом, поэтому быстро научился понимать изменения по отношению ко мне вот по таким, казалось бы, мелочам. Она позволяла быть рядом с ней, есть за одним столом, спать в одной кровати. Но не считала своим. Думаю, что и переживала она за меня своеобразным эхом, потому что, случись что со мной, плохо будет сыну.
А вчера… Вчера она словно немного оттаяла, словно не было того пьяного скота, что ворвался в её дом. — Иногда самое ценное находишь совсем не там, где ищешь. — Вспомнился вчерашний разговор с Афзалом Агировым. — Все учат мудрости, но никто не может подсказать, что сделать конкретно, чтобы исправить результаты своих поисков. — Хмыкнул я. — Пойдём, душно в доме старику. По саду пройдёмся, поговорим. — Не стал продолжать разговор там, где нас могли услышать Афзал, не смотря на то, что все всё знали, и никого чужого не было. — Спасибо, — поблагодарил я за это старика. — Не за что. Неважно как много умных слов я тебе наговорю. Ты ничего не поймёшь, если тут понимания нет. — Он ткнул пальцем мне в грудь, прямо напротив сердца. — А вот если здесь горит от сознания сотворённой беды, тогда ты сам себе и судья, и палач. И слова тем более бесполезны. — Но может, направят… — попросил совета я. — Смотри, как в этом году розы буйствуют. Шапки пышные, тяжёлые. И в семье словно цветник. — Приподнял одну из веток цветущего куста Афзал. — Выросли вы. Сильные, бешеные. Сильнейшие в роду. Только ваша сила ваше самое уязвимое место. Вы за ней прячетесь, как за бетонной стеной, и боитесь носа наружу показать. И от этого слабеете. Вы этой своей силой размахиваете, как дубиной, а на самом деле боитесь, что вам сделают больно. Как в те времена, когда вы были беспомощны и зависели от других сильных. И бьёте на опережение. Торопитесь причинить боль быстрее и сильнее, показать эту свою силу, чтобы никто не усомнился. А в итоге, вы причиняете боль другим, потому что сами боитесь в ней захлебнуться. Думаю, когда твоя девочка это поймёт, она сможет дать тебе шанс. — После того, что я сделал? — я чувствовал себя запутавшимся и потерявшимся ребёнком рядом с Агировым старшим. — Я ведь защищать хотел, заботиться… Чтобы любила, а сам… Девкой на цепи обещал сделать. — Потому что сам на той цепи уже сидел. И испугался. А потому и не оценил, какое сокровище тебе судьба в руки вложила. Посмотри на своего друга, Романа. На брата. Кто осмелится усомниться в их силе? Кто решиться им бросить вызов? Их выбор, сделал их куда сильнее, чем они были раньше. Любой понимает, если раньше они переламывали просто так, то сейчас им есть за что воевать. А значит, они и сражаться будут яростнее, жёстче. — Сжал совсем не старческий кулак Афзал. — Просто они уже прошли через понимание потери. Поэтому, когда получили второй шанс, дурного зверя крепко держали. И понимали, что не за мнение о себе держаться нужно, а вот за это, такое хрупкое чудо. А что Сабир, что ты марш-броском под барабаны да по граблям, да тщательно, чтоб ни одного тумака не упустить. То, что ты сотворил… Природа не зря ведь сохранила нам эту возможность. Не только чтоб дети появлялись. В нашем языке очень мало всех вот этих нежностей. Это арабы могут словами мёд разливать и сахаром присыпать. А мы только телом обо всём, что в душе, и можем сказать. Показать, что только одной доверяем всего себя, только одну готовы собой даже от света прикрыть, сколько радости и удовольствия рядом с ней одной. Что ты на меня так смотришь? Я любил свою жену. Мне повезло. Поэтому и не взял в дом больше никого. Хотя сам знаешь, любую свиристелку мог выбрать, и никто бы даже не заикнулся, мол, не ополоумел ли ты дед, жену себе берёшь моложе внука. Только мое лето ушло с моей женой. А вы молодые, всё извратили. Похотью своей всё измазали. Идиоты. Быстро научились, как близостью унизить, наказать, власть свою показать. Это у вас хорошо получается. Чем больше дырок проскакали, тем круче себя считаете! Тьфу! Кобели бесхозные! — Да чего сразу… — попытался возмутиться я. — Да оттого, что пока свою девочку не встретил, бегал и на любую заскакивал. — Отмахнулся от моего возмущения Афзал. — А теперь… Как, на других тянет? Вот, обрати внимание, даже похоть не будоражит. Потому что только одна и в мыслях, и в сердце. И поганить вкус от ласки любимой в голову не придёт. Если ты конечно мужчина, а не поскакушка-стрекозëл. Хотя чего я тебе рассказываю, ты в свой клуб сходи. — Да я любовниц давно всех разогнал. Не хочу, брезгливо, словно в грязь лезу. — Не знаю, почему, признался я. — Вот. А ты девочку свою этой грязью облил со страху, что она тебе больнее сделает! — поднял палец вверх старик. — Ей, думаешь, теперь не брезгливо? Вот и исправляй теперь. — Да я и рад, только как? — в сердцах ответил я. — Как-как… Тебе что, как мальчику, у которого впервые интерес проявился, объяснить? Я тебе полчаса уже разжëвываю. Раз смог показать, что близость вот такая, значит, и исправить смоги. Чтобы не сомневалась, что места спокойнее и надёжнее, чем рядом с тобой, ей не найти. Ты ведь боль причинил и душе, и телу. Вот и проси прощения и у души, и у тела. Так тебе понятнее? — нахмурился Агиров. — Вон, у меня алабаи если зубами сильно прижмут и то соображают, что зализать, заласкать надо, башку подставить, брюхо беззащитное. А ты что, глупее собаки? Или ты думал, я тебя хворостиной, как сопляка, отхожу и за ухо к Милане приведу, мол, вот, я хулигана отругал и нашлëпал, можешь пожалеть и простить? Вспомнил я, и как сама Милана объясняла, когда вопрос с Дианой и Рамиром решали, про то, что нужно брать ситуацию и менять все минусы на плюсы. От того её от себя не отпускал, то пальчики поглажу, то к столу провожу, то шарф поправлю.
Потому что в тот вечер я её унизил, обесценил её отношение, обещал ей место в своей жизни самое незавидное. Вот и показывал теперь как мог, как много она значит для меня. Просто её присутствие рядом. Что это я готов на любое место рядом с ней, что за любую ласку всё отдам.
А она ответила! Ещё до начала вечера, сама. Дразнилась, как игривый котёнок. Знала же, что хороша! И не испугалась, не отодвинулась, не прекратила. Я бы остановился, я бы не стал, но её несмелая и совсем неумелая ласка чуть мозги не вышибла!
Я поправил на ней тонкое одеяло, и тихо вышел из комнаты. План созрел сам собой. Арлан мне недавно показал тетрадку матери Миланы с рецептами. Там была пометка рядом с названием салата, что Миланин любимый. Я думал предложить ей приготовить, поэтому продукты уже были на кухне. Но сейчас, почему-то решил, что и сам справлюсь.
Положил тетрадку рядом, раскрыв на нужной странице. Всё равно, в доме ещё нет никого, и мешать никто не будет. — Два помидора, с кулачок. — Прочитал я. Сжал кулак, посмотрел на помидоры, на кулак… — Ладно, возьмём четыре. Порезал, как было написано, мелкими кубиками. Моя покойная тёща не поленилась указать примерный размер. Интересно, она помидоры в салат по линейке резала? Выложил ровным слоем. — Слегка смазать майонезом, окуная зубчики вилки в соус и растягивая по помидорам, майонез не должен лежать плотным слоем, а должен напоминать тонкую сеточку. — Рядом было нарисовано что-то красное с белыми разводами, видимо примерный вид того, что должно получиться. — Слабосолëную форель или сëмгу, нарезать такими же кубиками, и выложить слоем, в два раза больше, чем помидоры. — Теперь понятно, откуда у Миланы такая любовь к точности. — На мелкой тëрке натереть отварное яйцо, сыр и смешать с майонезом, и закрыть этой смесью рыбу и помидоры. Сверху обсыпать горстью кедровых орехов. Орехи почистить. — А вот, сколько должно быть орехов в этой самой "горсти", пометок не было.