И тогда Рив, несмотря на заливавшую лицо кровь, что струилась из десятков страшных ран, улыбнулся.
А Джиллет и вдова Гюшетт дружно потеряли сознание.
Рив наклонился, вытащил у Кельвина из-за обшлага носовой платок и, прижимая его к лицу, подошел к письменному столу. Там он обнаружил графин с бренди и стакан, из которого пил Дивестулата, и наполнил его. Затем вынул из шкафа второй стакан, тоже его наполнил и поднес оба стакана мужчине и женщине, спасшим его от смерти. Он по очереди приподнял каждому голову и помог сделать несколько глотков; после этого оба оказались уже в состоянии сесть, самостоятельно взять стакан и выпить его содержимое.
Убедившись, что с ними все в порядке, Рив отыскал на столе Дивестулаты колокольчик и позвонил. На звонок явился дворецкий, встревоженный поздним звонком, и страшно испугался, увидев, что произошло в кабинете.
— Я — Рив Справедливый, — сообщил ему Рив. — Перед смертью Кельвин Дивестулата признался мне в совершенных им преступлениях, и в частности в том, что получил право на владение этой усадьбой в результате самых бесчестных махинаций. Он признался также и в том, что беззащитную женщину и законную хозяйку этого дома, вдову Гюшетт, превратил в свою жертву, жестоко мучил ее и удовлетворял с нею самые свои грязные желания. Он признался, что бросил в темницу и подверг ужасным пыткам моего родственника, Джиллета из Предмостья, не имея на то никаких законных оснований. Я готов под присягой передать членам городского магистрата признание Кельвина Дивестулаты и сообщить им, что он был убит с моей помощью и при попытке убить меня самого. С этой минуты вдова Гюшетт вновь становится хозяйкой своего дома и всего своего имущества, а также слуг и арендаторов. Если же ты и те, кто у тебя под началом, откажетесь должным образом служить ей, вам придется отвечать и перед судом, и передо мною, Ривом Справедливым. Ты понял меня?
Дворецкий, разумеется, мгновенно все понял. Слугами у Дивестулаты были люди хотя и очень молчаливые, но весьма неглупые и умелые; возможно, кое-кто из них и принадлежал к категории изгоев, но глупцов среди них не водилось. Так что Рив мог вполне спокойно оставить бесчувственных Джиллета и вдову на полу в кабинете; там они были в полной безопасности.
Вот только они никогда больше его не видели.
Как и обещал Рив, он незамедлительно переговорил с членами городского магистрата. И уже ранним утром те прибыли в усадьбу с отрядом пикейщиков и с целым ворохом судебных постановлений. Они подтвердили, что получили свидетельские показания от Рива Справедливого, и занялись просмотром гроссбухов Дивестулаты, в результате чего тут же получили реальные доказательства того, что сказал им Рив. Ну а Джиллет и вдова подтвердили остальное. Но сам Рив исчез и больше в Предмостье не появлялся. Вместе с его исчезновением закончилась и та история, что заставила его прийти туда. И теперь о нем рассказывали уже совсем другие истории.
В общем, все было так, как и всегда, раз дело касалось Рива Справедливого.
Сразу же после окончания судебных слушаний из жизни Джиллета навсегда ушла и вдова Гюшетт. В тот страшный час именно она освободила Джиллета из оков, вывела из темницы и практически на себе притащила в кабинет Дивестулаты, дабы он мог совершить свой первый и последний в жизни настоящий подвиг. Однако же, как она говорила и прежде, после смерти любимого мужа она не пожелала снова выйти замуж; а после того, что сделал с нею Кельвин Убивец, даже видеть рядом с собой мужчин не могла. Правда, чтобы как-то отблагодарить Джиллета, она полностью выплатила его долг ростовщику. А затем закрыла для него двери своего дома. Как, впрочем, и для всех других представителей противоположного пола с их приворотными зельями и надеждами завоевать сердце хорошенькой вдовушки. В скором времени большой господский дом превратился в своего рода приют, где попавшие в беду, а порой и совсем пропащие женщины всегда могли обрести кров и хлеб и прибегнуть к помощи вдовы; а больше там никого не привечали.
А Джиллет, сперва уверенный — и, возможно, искренне, — что будет любить вдову Гюшетт до конца дней своих, вдруг обнаружил, что совершенно по ней не тоскует. Да если честно, он и Рива Справедливого старался не вспоминать. В конце концов, что у него, бедного крестьянина, с ними общего? Вдова слишком богата, а Рив слишком суров и строг. К тому же Джиллет считал, что и так выиграл немало: историю о своем приключении и понимание того, сколь велика сила воображения.
В тех историях, что рассказывали о нем и Риве Справедливом, упоминалось, разумеется, что это именно он, Джиллет из Предмостья, нанес страшный удар Кельвину Убивцу и сразил его наповал.
И теперь воображение подсказывало Джиллету, что Рив Справедливый все-таки приходится ему родственником.
Терри ПратчеттМОСТ ТРОЛЛЕЙ(Перевод А. Жикаренцева)
С гор дул пронизывающий ветер, наполняя воздух острыми ледяными кристалликами. В такую погоду волки из горных лесов спускаются в деревни, а в глубине чащоб взрываются замерзшие деревья.
В такую погоду все нормальные люди сидят дома, перед своими очагами, и рассказывают друг другу древние предания про героев.
Лошадь была очень старой. И наездник был стар. Лошадь выглядела ходячей стойкой для швабр, а человек не падал с ее спины лишь потому, что даже на это у него не было сил. Несмотря на жалящий ветер, всадник был облачен лишь в крошечный кожаный килт. Плюс грязная повязка на коленке.
Всадник вынул изо рта отсыревший окурок и затушил его о ладонь.
— Ага, — сказал он. — Мы почти на месте.
— И что дальше? — отозвалась лошадь. — Почти на месте… А вдруг у тебя снова голова закружится? И твоя спина… Она тебя опять подведет, а меня сожрут. Я на тебя очень обижусь.
— Ничего такого не случится, — пожал плечами всадник.
Он кряхтя спустился с лошади на холодные камни и подул на пальцы. Немного согревшись, всадник вытащил из притороченной к лошади поклажи зазубренный, как тупая пила, меч и сделал пару пробных выпадов.
— Мастерство не пропьешь, — поморщился он и прислонился к дереву. — Проклятье, этот меч с каждым днем становится все тяжелее…
— Знаешь, завязывай-ка ты, — посоветовала лошадь. — Тебе давно пора на пенсию. В твоем-то возрасте шастать по горам… Неправильно это.
Всадник страдальчески закатил глаза.
— Чертов аукцион… Никогда не покупай то, что раньше принадлежало волшебнику, — покачал головой он, обращаясь к ветру. — Я осмотрел твои зубы, проверил копыта, а вот послушать тебя как-то не сообразил.
— Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь… — философски откликнулась лошадь.
Коэн-Варвар продолжал опираться спиной о дерево. Он не был уверен, хватит ли у него сил снова выпрямиться.
— За свою жизнь ты, должно быть, немало сокровищ накопил, — продолжала лошадь. — Мы могли бы поехать к Краю. Как тебе такая мысль? Там, кстати, тепло. Нашли бы себе уютный пляж, построили дворец… А, что скажешь?
— Нет у меня никаких сокровищ, — ответил Коэн. — Что-то потратил. Что-то пропил. Что-то роздал. Нету, в общем.
— Но на старость ты же должен был откладывать?!
— Честно говоря, я никогда не думал, что доживу до старости.
— Однажды ты умрешь, — сказала лошадь. — Может быть, даже сегодня.
— Знаю. Зачем, по-твоему, я сюда приехал?
Лошадь повернулась и посмотрела вниз, в ущелье. Тракт был изрыт колдобинами, а сквозь булыжники уже начали пробиваться молодые деревца. Со всех сторон тракт окружал лес. Через несколько лет никто и знать не будет, что здесь когда-то была дорога. Похоже, об этом уже никто не знает…
— Так ты ехал сюда, чтобы умереть?
— Нет. Но есть кое-что, что я всегда хотел сделать. С самого детства.
— Да?
Коэн попытался выпрямиться. Ноги его хрустнули и заскрипели, сухожилия запульсировали алыми всполохами.
— Мой отец, — прохрипел он, но тут же взял себя в руки и уже нормальным голосом продолжил: — Мой отец как-то сказал мне…
Тут ему опять пришлось прерваться, чтобы глотнуть воздуха.
— Сынок, — подсказала лошадь.
— Чего?
— Сынок, — повторила лошадь. — Так все отцы обращаются к своим сыновьям, когда намереваются поделиться с ними какой-то мудростью. Известный факт.
— Вообще-то это мое воспоминание, если ты вдруг не заметила.
— Прости.
— Так вот… Сынок… Ладно… Допустим, так и было… «Сынок, — сказал он, — если в схватке один на один ты сумеешь победить тролля, считай, ты можешь все на свете».
Лошадь непонимающе моргнула. Потом повернулась и опять глянула вниз, на поросший деревцами тракт, ведущий через мрачное ущелье. Внизу был каменный мост.
У нее появилось некое кошмарное предчувствие.
Она нервно переступила с ноги на ногу, бряцнув подковами о крошащийся булыжник.
— А может, лучше к Краю? — предложила она. — Там тепло…
— Нет.
— И вообще, что толку убивать тролля? Ну, убьешь ты его и что получишь?
— Мертвого тролля. В этом весь смысл. Кроме того, вовсе не обязательно его убивать. Главное — победить. Мы будем биться, как мужчина с… троллем. Если я этого так и не попробую, мой отец перевернется в своем погребальном холме.
— По-моему, ты говорил, что именно твой отец выгнал тебя из родного племени, когда тебе было всего одиннадцать?
— И правильно сделал! Он научил меня крепко стоять на ногах других людей. И нелюдей тоже. Иди-ка сюда…
Лошадь приблизилась. Коэн ухватился за луку седла и наконец-то выпрямился.
— И ты собираешься биться с троллем?! — хмыкнула лошадь.
Коэн пошарил в котомке и вытащил мешочек с табаком. Ветер яростно вгрызался в его спину, пока он сворачивал новую тощую самокрутку.
— Собираюсь, — наконец ответил Коэн.
— И ты тащился в такую даль только ради этого?
— Пришлось, — откликнулся Коэн. — Когда ты последний раз видела мост, под которым жили бы тролли? Когда я был молод, таких мостов были сотни, тысячи. А теперь троллей больше в городах, чем в горах. Жиреют там, тепло им, хорошо… Неужели мы за это сражались? Все, хватит разговоров, поехали.