Возвращаясь после таких бесед в подвал, Никита всякий раз додумывал спор с Василием. Когда он оставался наедине с собой, доводы его звучали в мозгу умно и убедительно. Никита брел по темным улицам городской окраины и, не чувствуя страха, забавлял себя разными выдумками.
— Вот бы найти такого человека, у которого денег до черта. Построили б храм — с этого и начинать можно. В храм кто не пойдет. Всем интересно. А коли пришли, то и выслушайте. А выслушают, то может и примкнут. Людей нынче без веры тьма. Вот и томятся.
Потом уже, лежа в подвале, он размышлял о пустоте. Пустота вселяется в человека, как только из него уходит вера в Бога. Человек слажен из мяса, у него есть сердце, душа, ум, но тот уголок его души, в котором должна гнездиться вера — пуст. И человек без веры — пустой человек. Его легко сбить с ног.
Никита вставал с лежака, пил воду, курил, прижимаясь лбом к подвальному оконцу, снова ложился.
Паля бормотал во сне неразборчиво, видимо высказывая свое отношение к такой загадочной жизни. Никиту всегда занимал вопрос, насколько глубоко Паля способен постичь разные жизненные ситуации. Но если Паля их и постигал в определенную силу своего ума, то высказать свою точку зрения не мог. Сколько Никита не пытал его, ничего путного не услышал.
Никита подумал, что для такого человека как Паля, Бог не нужен совсем. Бог для тех, кто может хоть что-то изменить в этой жизни к лучшему, облегчить свой тяжкий путь по жизни, и, по возможности, облегчить жизнь ближнему.
— Если каждый возьмет на себя заботу хотя бы об одном человеке, это что же получится? — Никита подумал и ужаснулся. Планета, населенная заботливыми людьми!
Однажды, возвращаясь из табора, Никита попал под сильный дождь. Ночью у него случился жар. В груди постреливало, будто кто-то изнутри ковырял иголкой; от чрезмерного жара хотелось пить. С простудой Никита промаялся неделю. Выходил с утра в город, бродил по серым улицам в поисках пищи и много думал о смерти. Мысли во время болезни были скудные, неопрятные. Они, как неприятный вкус во рту, поганили собой здоровые ощущения в теле, Никита переваливал их, словно выброшенный на помойку хлам, и не находил ни одной путной, о которую можно было зацепиться.
Через неделю, когда к телу вернулась прежняя упругость, он пошел навестить Василия.
С яра увиделась унылая в своей пустоте долина, по ней снова бродили телята, и только одинокая палатка торчала у скособоченной чинары
— Уехал Василий. Все уехали,— сказал, раздувая угли костра, пожилой цыган. — Снялись разом и уехали. В Андижан.
— А что так спешно? — спросил Никита грустно. Ему жалко было терять дружбу, и он подумал было поехать за табором вдогонку.
- Почему спешно? Барон сказал. Кто будет спорить, раз барон сказал.
— А ты что ж остался?
Цыган наклонил голову и пояснил:
— Мать в больнице. Живот разрезали. Как выйдет, так и мы тронемся.
Никита подумал: что бы еще такое спросить и, не найдя больше слов, собрался уходить.
— Что ходишь один? — спросил его цыган. — Что русские ходят одни? Разве хорошо так? Пойдем к нам, мы тебя на цыганке женим.
— Нет,— возразил Никита,— я человек вольный. А у вас какая ж воля? Куда барон велит, туда вы и идете. Я не люблю над собой власти.
Цыган взял у Никиты папиросу и ушел в палатку. «Пустой человек,— подумал он про Никиту. — Умрет и не оставит после себя потомства».
Поднявшись на яр, Никита снова оглядел долину. Он расхотел приходить сюда вновь, она лишилась для него прежней привлекательности. У одинокой палатки слабо помаргивал чахлый костерок. Цыган стоял над ним, склонив седую свою голову, и горестно о чем-то размышлял.
Приближение весны с каждым днем ощущалось все явственнее и зримей. Разбухали на деревьях почки, проклевывалась на пригревах чахлая зелень. От того, что люди разом сбросили польта, город стал казаться просторней. На огороды вывозили навоз, Никита наблюдал за этим делом издалека и размышлял, что Азия, в сущности, мало чем отличается от других областей страны. Когда они пробирались сюда через холодные земли, Азия виделась средоточием света и тепла. Люди здесь, думалось Никите, круглый год ходят в майках, пьют кумыс и потому имеют от рождения незлобивый характер. В самом деле, с чего собачиться-то, коли груши на каждом шагу растут. Но Азия не избавила его разом от житейских проблем, не сняла тяжкий груз с души, и Никита снова тихо затосковал: «Куда податься, если даже и здесь хреновина! "
С Палей они часто ходили на вокзал. Через город шли поезда. Никита читал на табличках названия городов и горько думал, что в России тоже не сахар.
— А, друг,— спрашивал он у пожилого обходчика,— ты давно тут ходишь, все поезда знаешь, скажи, на какой сесть, чтобы к полному счастью приехать?
— К полному счастью? — смеясь, переспрашивал обходчик.
— К самому полному!
— Полного нынче днем с огнем не найдешь. А русскому если где и найти его, то только в России.
— А что ж ты сам в Россию-то не едешь? Что ж мыкаешься-то?
Обходчик смотрел на Никиту озорно и хитро улыбался:
— В России тебе счастья тоже в карманы не накладут. Счастье искать надо. А я стар уже. Тут меня папа с мамой произвели, тут мне и помирать.
— Ты, друг, прикипевший к своему быту,— серьезно заключил Никита,— и тебе жалко добро с места снимать. Живи себе и помирай. А я вот поищу.
Никита вел Палю дальше и не находил в себе полезных мыслей относительно дальнейшего существования.
— Вот,— говорил он,— думал, в Азию приеду и все сразу добрым будет. Братство открою. А какое тут к дьяволу братство, если люди здесь живут не лучше, чем в Сибири! И жрут то же. И все, как тараканы в разные стороны друг от дружки бегут.
В другой раз они встретили на вокзале молодого человека Он выискивал среди приезжих бродяг и сманивал их ин заработки.
— А что делать-то? — спросил Никита, не имея в душе намерения продавать себя.
— Работа плевая,— сказал тот. — Ходить по полю и собирать камешки. И за все дела — две тыщи в месяц.
— Две тыщи? — Не поверил Никита. — Уж больно много, а потому и не верится.
— Дело стоящее,— сказал парень. — На этом поле потом большие урожаи снимать будут. Хозяину все окупится.
Никита покачал с сомнением головой и пошел дальше.
— Если надумаешь, приходи! — крикнул ему в спину парень. — Я тут часто бываю!
Никита приостановился:
— Дай мне сразу денег, тогда поверю.
— Сколько тебе надо? — спросил парень.
— Десять рублей,— поторопился сказать Никита.
Парень, не задумываясь, протянул десятку.
— Я подумаю,— пообещал Никита.
Ночью он действительно думал. Смотрел на Палю и размышлял. Если поработать до осени, то выходило на двоих много денег. Тогда можно сразу купить какой-нибудь домик, и устроить в нем храм. Народ уставший от отсутствия светлой мысли, попрет к нему скопом и понесет подаяния. А на подаяниях и братство можно открыть.
Никита представил, как он будет смотреться в новом качестве. Как купит себе простую чистую одежду и перестанет кушать мясо. «В посте — сила!» — думал Никита, воодушевленный открывающимися перспективами; и, подумав еще раз о деньгах, решил согласиться.
Два дня они ходили на вокзал, но парня не встретили. Зато встретили ветхого старика, собирающего по мусорницам бутылки, и подружились с ним, от скуки, таская за ним сумку.
Услышав от Никиты о новой вере, старик сказал:
— Есть Бог, он един, и в какие бы вы его одежды ни облачали, каким бы символам не поклонялись, все слова ваши и помыслы будут обращены к нему. Бог в каждом, Бог для каждого, а в ком его нет, в том Сатана сидит
— А если неверующие? — спросил Никита. — Неужто в каждом неверующем Сатана? Ведь есть же и среди них добрые люди.
Старик не согласился:
— Неверующих нет,— сказал уверенно,— в Бога верят все. Только кто-то называет его Богом, а кто-то другими именами. В человеке есть только одна вера, и вера эта в Бога.
— Так,— сказал тогда Никита,— а вот, большевики. Они ж тоже хотели народу добра, а храмы рушили.
— И большевики верующие,— сразу согласился старик. — Ибо вера в светлое будущее и есть вера в Бога. Но только они не хотели в себе этого понять и стали надругаться над верой. Они ломали церкви и не видели, что ломают в себе веру. Разве можно убивать добродетель с тем, чтобы добиться ее торжества. Большевики убили в себе Бога, и это их погубило. В них вселился Сатана. А когда Сатана начинает править миром, в миру царит вакханалия.
Прощаясь, Никита предложил старику рубль.
— На пропитание,— сказал он ласково, стараясь не обидеть собеседника.
Но старик рубль не взял.
— Я ведь бутылки собираю не от того, что мне кушать нечего. Просто, другого делать не в силах, а без дела сидеть не могу. Мне ведь, друже, сто четыре года.
— Вот те раз! — Никита почувствовал себя мальчишкой рядом с таким древним старцем. — Так ты часом дед не из священников?
Старик вытянул руки по швам и распрямился.
— До революции — подполковник царской армии. А после,— плечи его снова обвисли,— после кем только не был. Антихристом не был! — Он жиденько рассмеялся и похлопал Никиту по плечу. — Спасибо за помощь, молодой человек.
— Вот тоска,— сказал Никита, когда старик ушел. — Встретишь человека, этакой плюгавенький, а гляди-ка, жизнь как знает! — Никита поворочал головой, тяжелой осмыслением больших истин и развеселился. — А ведь мы, Павел, также когда-нибудь заговорим. Народу ох как правду слышать хочеться Жаль, такие люди пропадают. Вот если б это же, да всем! Сколь бы умов разом просветлело. Подумать только.
На другой день они снова пришли на вокзал. Пришли и на третий, и на четвертый. Никите полюбилось встречать и провожать поезда. Он смотрел на убегающие вдаль вагоны и в обновляющемся его сознаньи крепла вера в то, что в такой большой стране есть много еще мест не изведанных им, и что, возможно, где-то, и существует та земля обетованная, и он придет к ней, какой бы долгой и опасной ни была его дорога, дорога краем пропасти.