Попробовал Никита мысленно очертить границы человеческой порядочности и запутался во множестве противоречий.
— Тяжело, зараза! — выругался в голос и решил попробовать, произвести эту операцию на бумаге. На бумаге соображения всегда глаже выходят.
«Уазик» свернул на пустую проселочную дорогу, вокруг простирались хлопковые плантации, голые по причине зимы, и только в той стороне, куда направляла свой ход машина, высились вдалеке синие громады гор.
— С такой высоты навернешься — костей не соберешь. — По-своему определил величие гор Никита. И подумав о собственном миссионерстве, спросил.
— Слышь, человек, а как там у вас насчет свободы вероисповедования?
Парень, завербовавший их для работ и дремавший теперь на переднем — рядом с водителем — сидении, недовольно зашевелился.
— Ты, мужик, меня уже притомил.
— Прости, если разбудил,— посочувствовал Никита. — Но я о Боге спросить хотел.
— А что тебе Бог? У нас там свой Бoг есть.
— И что же, он тоже работает?
— Да, работает, Богом. — Парень переглянулся с водителем и засмеялся. — Он тебе понравится,— сказал, полуобернувшись к Никите.
— А если я свою веру проповедовать хочу?
Парень согласился.
— Проповедуй. Там послушать есть кому. Только в свободное от работы время. — И, повеселев, потрепал Никиту за колено. — Не унывай, отец, у нас тебе понравится. У нас там такие мужики! Все Иисусы Христы. Хоть сейчас на крест распяливай. А теперь помолчи,— велел, устраивая свое тело в удобном для сна положении,— я две иочи урывками спал, глаза слипаются.
Весь день машина, надсаживая двигатель, забиралась в гору. К вечеру в небольшой долинке обозначились громоздкие силуэты каких-то строений. Сопровождающий очнулся от сладкого сна и сказал, лениво потягиваясь:
— Кызыл-Су. Тут и жить будете. Нравится?
— А где же лес? — спросил Никита, вспомнив, что парень обещал близость-Леса.
— Лес за этими горами. Неделя ходу, и ты в лесу. — Парень засмеялся и поглядел на Никиту в зеркало. — Зачем тебе лес, пахан? Грибы собирать? Так тебе тут не до них будет.
— Тогда поворачивай назад,— заупрямился Никита. — Договор надо выполнять. Нету леса, так и говорить не о чем. Я, может, в другом месте больше заработаю.
Парень снова переглянулся с водителем и усмехнулся тайным своим мыслям.
— Отсюда обратной дороги нет,— сказал он, закуривая. — Зато до Бога докричаться пара пустяков. Высота.
Никита понял, что назад их не отпустят и затосковал предчувствием плохой жизни.
— Проснись, Павел! — Растолкал он Палю. — Посмотри, как эти люди нас обманули. Бог простит, да нам-то не легче.
У ворот лагеря дорогу перегородил патлатый парень с автоматом за спиной.
— Чего нового привез? — спросил, поздоровавшись с сопровождающим.
— Двух бичей, да кое-что от Тимура.
Патлатый оглядел Никиту и Палю, оскалился золотозубым ртом, и взмахом руки велел напарнику отворить ворота.
— Жопа-в-шрамах вешаться хотел,— сказал, идя некоторое время рядом с машиной. — Свои же вытащили.
— А Рома где? — спросил сопровождающий.
Рома в кишлаке. У него пахан кончается. Вместо него Скользкий баранов пасет.
— Забери от меня этих,— парень, не оборачиваясь, кивнул назад. — Старый веру свою проповедовать хочет. Покажи ему церковь.
В бараке, куда их завели для ознакомления с будущим местом жительства, было пусто по случаю рабочего дня. Вдоль серых-каменных стен тянулись грубосколоченные дощатые нары. Поверх досок лежало примятое сено, всюду были разбросаны засаленные тряпки.
Помещение сроду не проветривалось. В воздухе стоял спертый запах потных тел и скотского навоза.
— Что тут раньше было? — спросил Никита. — Скотник, что ли?
— Скотник,— подтвердил патлатый. — Овцы раньше тут жили, а сейчас бараны живут. — Он весело оскалился, блистая золотом зубов, и кивнул в угол. — Там параша, там рядом и падайте. Здесь у них все с параши начинают. Ты ие сексот? — Спросил патлатый. — А то, если сексот — сразу говори. У нас сексотам добавочный паек.
— Я сроду никого не продавал!— обиделся Никита и замаялся. — Тут и за две тысячи жить не захочешь... А где же церковь?
— Да вот она,— патлатый указал внутрь барака. — Тут тебе все: и гостиница, и ресторан, и церковь. Все удобства.
Кто-то окликнул патлатого снаружи, и он оставил Никиту обустраиваться самостоятельно.
— Располагайся, пахан,— сказал, уходя. — И не вздумай мудрить. У нас с этим строго.
Кызыл-Су,— так Никита мысленно стал называть лагерь,— удивил его своей необустроенностью. Два ряда колючей проволоки вокруг нескольких ветхих строений говорили о том, что с волей здесь не в ладах. Вся обслуга лагеря была при оружии. Никита никак не мог взять в толк: к чему такие предосторожности, и, решив выяснить это дело вечером, по возвращении с поля рабочих, стал обследовать лагерь изнутри. Помимо жилого барака на территории лагеря было еще два строения. Первое — кухня, о трех стенах и с драной крышей, второе — нужник. В кухне, кроме вмурованного в печку казана и горы грязных мисок, ничего больше не было. А нужник до того был переполнен испражнениями, что трудно было найти место, куда можно протиснуть ногу, и лагерники оправлялись снаружи, все дальше удаляясь от уборной.
За территорией лагеря, по ту сторону колючей проволоки, стояло еще одно строение. В отличие от внутрилагерного оно имело застекленные окна, занавешенные цветастыми тряпками, и крепкую дверь. Оттуда беспрерывно доносилась музыка, из трубы над крышей валил дым,— там жила обслуга.
— Попали, как хрен в рукомойник! — сказал Никита горько, осмотрев лагерь изнутри. — Начальник! — позвал он патлатого. — Дозволь за проволоку выйти.
Патлатый пригрозил ему автоматом и сказал.
— Только высунься. Измохратю.
— Тогда скажи толком: что здесь такое? Я ж вольнонаемный, для чего мне стража?
— Воля там,— указал патлатый вдаль,— а ты теперь здесь. Мы тебя перевоспитывать будем, трудом.
С наступлением сумерек вернулись с работы лагерники. Никита увидел их издалека, они шли по долине жиденькой цепочкой, поднимая усталыми своими ногами пыль и спугивая степных птиц.
— Эй, святоша! — окликнули Никиту из-за забора. — Иди, харч получи. Жратву сегодня на всех сготовишь.
До позднего вечера Никита вертелся у казана. На продукты в лагере не скупились. Никита варил скоромную похлебку и тосковал по живому общению.
— Хромой! — окрестив Никиту хромым, тихо кричали издалека лагерники.
— Скоро ты там, собака!
— Сейчас,— ласково отвечал Никита. — Один момент. Мясо докипает.
Перед ужином лагерников согнали во двор. Где-то поблизости запустили движок, и два прожектора осветили толпу вздрагивающим светом.
— Бичи! — сказал, выйдя перед строем, старший охраны. — Сегодня вы неплохо поработали, и в ваш рацион включено мясо. Вы должны оценить это и завтра продолжить начатый успех новым ударным трудом... Однако без ЧП не обошлось. Как вам уже известно, бич Жопа-в-шрамах пытался ночью повеситься, и тем самым произвести рабочий саботаж. Его норму пришлось бы выполнять вам. Это не по-товарищески! Жопу-в-шрамах мы оставляем на три дня без жратвы...
Старший много говорил в тот вечер хриплым своим голосом. Он говорил о необходимости повышать бдительность, он говорил о доброте хозяев, которые доверили им, бичам, столь ответственный участок работы, о том, что только здесь они почувствовали себя людьми и должны быть благодарными хозяевам за это до конца дней своих. Толпа молчала, слушая и не слушая старшего, а Никита, навалившись на стену плечом, молча плакал. Он думал, что никогда уже не выберется из этого заклятого места. Его пугала ночь, пугала неизвестность, пугала жизнь. Никита понял, что той, вожделенной издалека Азии, не получится. Судьба, пятьдесят лет скупящаяся на добро, осталась верной своим принципам, и он, Никита, вечный пленник своей судьбы.
Ночью, когда кашляющий, чухающийся, смердящий барак впал в дремотное забытье, к Никите, тоскующему без сна на нижней наре, прокрались двое парней.
— Из Сибири? — спросил один хриплым шепотом. — Из каких мест?
Никита промолчал, не зная еще, как себя вести в новом обществе. А парни сели на край нар и угостили Никиту папиросой.
— Мы иркутяне,— сказали. — А куда твоего напарника повезли?
— Сифилис у него,— сказал Никита, тоскуя о Пале. — Говорят —в больницу
— Ну да, как же. Он псих? Если псих — вывезут в горы и бросят. А нормальных в таких случаях стреляют.
— Где я? — спросил Никита, давно мучимый этим вопросом.
— А хрен его знает! Мы тут второй год и тоже без понятия. То камни, таскаем, то анашу пробиваем. Тут целая фабрика в пещерах,— парень взял Никиту за руку и посочувствовал. — Как же ты-то сюда попал?
А Паля остаток ночи провел в одиночестве. Промерз до рассвета, вжимаясь телом в прогибь скалы, а со светом — побрел по пустынному распадку. Природа пробуждалась от сна, Паля брел голодный и покинутый навстречу солнцу, вживался в дикую жизнь пустыни и радовался одиночеству и тишине. В полдень он вздремнул, разморенный солнечным теплом. Во сне ему приснилась старуха мать, он ощутил теплый запах морщинистых её рук, а ощутив, засмеялся смехом счастливого человека. После сна он снова брел, подгоняемый голодом и привычкой дороги. Впереди, в зыбком мареве, маячили два высоких, оглаженных ветрами останца. Паля упорно шел на них, как к единственно-оправданному смыслу жизни, не подозревая еще, что это и есть ворота в Долину смерти.