Конан-Варвар никак не хотел жениться.
— Вот еще, — говорил он. — Какие алименты с меня, бродяги и авантюриста. Вот стану королем…
Став королем, он пустился во все тяжкие и быстро выяснил, что алименты с него теперь положены королевские.
Колдунов Конан недолюбливал. Если другим он головы рубил просто так, то этим, как срубит, обязательно скажет:
— Ишь какой умный выискался.
— Грабитель, — устало сказал Голум.
— Пригодится, — мрачно сказал Бильбо, отбирая у него тридцать второе кольцо.
…и охотник
Сергей Бережной предложил мне поучаствовать в его проекте «Время учеников», и я надолго задумался.
Уж слишком фантастическим этот проект казался.
Попытаться сыграть на поле Стругацких, попытаться что-то добавить в их миры…
Пугало даже не то, что одним из условий проекта было окончательное одобрение или неодобрение рукописей проекта Борисом Натановичем Стругацким. Тут все было ясно. Достойные тексты получат «зеленый свет», недостойные — безжалостно отвергнут и решение это будет окончательным и бесповоротным.
Пугало то, что придется играть на чужом поле, придется жить в мире, ставшем благодаря прочитанным книгам твоим, но несмотря на это мире, в котором ты являешься не хозяином, а всего лишь гостем.
И все-таки — соблазн был велик. Я ему поддался. И проиграл. Нет, нет, судя по тому, что рассказ в сборнике появился, Борис Натанович его все же одобрил. Я говорю о другом: о том, что по моему мнению, ни одному из авторов первого сборника «Время учеников», и мне в том числе, переиграть мастеров не удалось. Что закономерно.
Впрочем, отказываться от этого рассказа я не собираюсь. Он несется чем-то вроде напоминания о том, что время задирать нос еще не наступило, что надо еще учиться и учиться. И вот потом… может быть…
…И ОХОТНИК ВЕРНУЛСЯ С ХОЛМОВ
Капитан Квотерблад неторопливо шел по краю зоны.
Под ногами у него шуршал кошачий мох. Здесь, на асфальте, он тоже рос, но почему-то быстро высыхал, становился ломким, а потом крошился в пыль. Как только пыль уносил ветер, асфальт тотчас же зарастал кошачьим мхом снова.
Капитан остановился и прислушался. Где-то в глубине зоны зародился звук, похожий на скрип старой, с насквозь проржавевшими петлями двери. И был он таким тоскливым, таким безнадежным, что Квотерблад вздрогнул и остановился, замер, словно превратившись в деревянного истукана, пережидая, когда же этот звук кончится. Он и в самом деле кончился, и на зону опять опустилась тишина. Капитан вытащил из кармана сигарету, покатал ее в пальцах и, вдруг вспомнив о том, зачем он здесь, выкинул.
Вот так-то. Нельзя.
Тяжело вздохнув, он прошел еще с десяток шагов, остановился и снова прислушался. В зоне было тихо. Квотербладу даже стало казаться, что тот скрип, который он только что слышал, на самом деле был всего лишь плодом его воображения, слуховой галлюцинацией.
— Врешь! — пробормотал капитан. — Врешь, меня не обманешь. Не выйдет.
Четко, как на плацу, он повернулся на каблуках и пошел к машине, которую оставил за самым последним, стоявшим почти вплотную к границе зоны, домом.
В машине горел свет. Еще в ней сидел сержант и, сжимая в руках автомат, глядел на приборный щиток. Глаза у него были отрешенные, словно он думал о чем-то постороннем, далеком.
Когда капитан открыл дверцу, сержант испуганно пискнул и попытался передернуть затвор автомата. Поскольку автомат стоял на предохранителе, затвор не передергивался. Окончательно ошалев, сержант рванул предохранитель. В этот момент капитан и врезал кулаком по его пухлому, еще не знавшему бритвы лицу.
— Ты что, сдурел? — прошипел Квотерблад.
— О господи, — быстро забормотал сержант. — О господи. Я думал… А это вы… О господи… И звук тут… я такого еще не слышал.
— Много чего ты не слышал, — проворчал капитан, забираясь в машину. — Ты почему свет включил? Совсем от страху рехнулся?
— Так ведь звук. Так жутко мне стало. Я подумал, что с вами…
— Не дрейфь, — уже примирительным тоном сказал капитан. — От звуков здесь еще никто не умирал. Вот если свет, когда не нужно, в кабине включали, от этого — сколько угодно. Я же тебе говорил, что так ты виден всем и не видишь никого. А иначе как бы я к тебе подкрался?
Он выключил свет и прикурил сигарету.
Рядом шебуршился и вроде бы даже едва слышно всхлипывал сержант.
А Квотерблад, откинув голову на спинку сиденья, думал о том, что ошибиться он не мог. Охотничье чутье не подводило его еще ни разу. Сталкер в зоне, и возвращаться будет именно здесь, в этом месте. Только попозже, ближе к рассвету. А пока можно покурить, пока еще рано.
— Я рапорт на вас напишу, когда вернемся… — наконец пробормотал сержант.
— Что? — переспросил капитан.
— Рапорт, говорю, подам, — уже громче сказал тот.
— А-а-а, ну это сколько угодно… Только не забудь, это ты сделаешь, когда мы вернемся. И укажи, что мои действия были вызваны твоей же халатностью, которая неминуемо должна была привести к срыву всей операции. И также, учти, на ближайшие полгода ты у меня будешь бледным, очень бледным. Понял? Кстати, сколько тебе осталось до возвращения домой? Год? Мило. Это здорово. Это просто прекрасно… просто прекрасно…
Капитан вылез из машины, кинул на землю окурок и тщательно его затоптал.
На секунду ему показалось, что он очутился на другой планете, в чужом, враждебном мире. А разве не так? Да и чем иным является эта зона, как не украденным неизвестно кем и неизвестно с какими целями кусочком территории Земли? Не надо снаряжать звездные экспедиции, строить могучие фотонные корабли. Чужой мир здесь, под боком, в двух шагах. Бери, исследуй, делай выводы. Раздолье.
Ученым. А нам как? Каково этому парнишке, который сидит рядом с ним и сжимает в потных ладонях автомат, готовый стрелять во все, что движется, во все, что покажется хоть мало-мальски опасным? Каково тому же сталкеру, который лезет в эту зону как проклятый, чтобы вытащить из нее какую-нибудь вещь, назначения которой он не понимает, которая либо облагодетельствует, либо уничтожит этот мир? Каково ему, капитану Квотербладу, вместо того чтобы дома смотреть телевизор или завалиться к Михаэле, торчать здесь, в засаде, только для того, чтобы подстрелить этого сталкера, который в силу своей ограниченности даже и не понимает, что делает, который и думать-то не может ни о чем, кроме денег. И чем этот сталкер, как человек, отличается от него, Квотерблада? Да почти ничем. Вот разве что только капитан имеет право стрелять в него из автомата. И если убьет, то никакого наказания за это не последует.
Потому что он всего лишь выполнит свой долг.
Капитан сунулся в машину, вытащил из зажима над ветровым стеклом короткий, со складывающимся прикладом десантный автомат и закинул его на плечо.
— Сиди здесь, — коротко бросил он сержанту, осторожно прикрыл дверцу и бесшумно двинулся от машины прочь.
Устроившись за упавшим набок фанерным, насквозь прогнившим ларьком, он осторожно высунул из-за него голову и стал ждать.
Почему-то вспомнился тот толстый, какой-то весь расслабленный, похожий на большую резиновую игрушку джентльмен, побывавший у него дома в прошлый понедельник. Приехал он не один, привез его Клаузен, которого пару лет назад отправили в отставку. Какая-то там была история, то ли с деньгами, то ли с молоденькой, несовершеннолетней дурочкой. Короче, Клаузена чудом не посадили. Потом болтали, что в деле был замешан кто-то из высшего командования и Клаузен вышел сухим из воды только благодаря этому.
Приехали они к Квотербладу уже вечером. Клаузен был уже порядочно навеселе, а вот джентльмен, тот был трезв как стеклышко. Квотерблад хотел было их выгнать сразу, а потом передумал, решил узнать, что это им от него надо. Уж больно важен был этот джентльмен, да и запонки у него стоили никак не меньше, чем жалованье Квотерблада лет за двадцать.
Он провел их в гостиную, сунул им по стаканчику и стал ждать, чем все это кончится.
Они не спешили. Джентльмен помалкивал, все оглядывался, и на лице у него временами явственно читалось презрение к убогой, облезлой гостиной, старому продавленному дивану, на который их усадили, и мерзкому, по его понятиям, виски, которое ему налили. Вот только уходить он не собирался, все чего-то ждал. А Клаузен заливался прямо соловьем. Он болтал о чем угодно: о бывших сослуживцах, знакомых, о погоде, о скачках в Сиднее… Он был какой-то неестественный, даже учитывая опьянение, и то и дело зачем-то самым дурацким образом подмигивал.
Наконец терпение у Квотерблада лопнуло, и он довольно сухо осведомился, чем, собственно, вызван такой неожиданный визит.
Вот тут и началось.
Оказалось, что Клаузен не так уж и пьян. Он бросил на джентльмена трусливый взгляд и, зачем-то понизив голос, словно их могли подслушать, заговорил:
— Дело есть. Вот этот мистер…
Джентльмен обеспокоенно заерзал по дивану, и Клаузен осекся. По лицу его пробежала судорога, глаза стали словно у побитой собаки. Судорожно сглотнув, он продолжил:
— Итак, этот джентльмен — а я тебе скажу, что он один из самых известных в мире охотников на крупную дичь, — прослышал, что ты тоже являешься в некотором роде охотником. Он бы хотел с тобой познакомиться.
— Охотником? — удивился Квотерблад. — Как это?
— Ну, все же знают о твоих одиночных охотах на сталкеров.
— Ах вот как?
— Да, именно так, — неожиданно твердым и спокойным голосом сказал Клаузен и снова зачем-то подмигнул.
— А дальше что? — все еще не понимая, куда он клонит, спросил капитан.
— Ну разве не понятно? Он охотник, и ты охотник. Причем тебе повезло больше, поскольку ты охотишься на необычную, повторяю, очень необычную дичь. Мы знаем, что по инструкции ты обязан брать с собой еще одного человека. Обычно это бывает какой-нибудь сопляк — сержант, а то и рядовой. Его ты оставляешь в машине, а сам охотишься в одиночку. Но ты ведь можешь взять с собой на эту охоту и кого-нибудь другого. Согласен, такое… сафари… сопряжено с большими неудобствами, но зато на нем можно и неплохо заработать. Кста