А среди деревьев лениво хлопают крыльями и кормятся листьями огромные тени размером с кита. Сверху время от времени на них падают совершенно невообразимые хищные? птицы? Тут налицо двухуровневая экосистема, внизу топают и тяжко порхают те, кто борется высокой гравитацией, а над ними умело используют плотную атмосферу летучие твари.
Рядом раздается хлопок. Целая делегация Пирамидок без оружия совершает странные телодвижения, используя в основном выдвижные руки. В движениях не заметно угрозы. Трудно сказать, чего они хотят. Может, жаждут сопроводить меня к соотечественникам, никогда не видавшим пришельца? Или просто удивляются, как это я не падаю, имея всего две ноги.
Впрочем, важно не это. Важно то, что я стою на поверхности другой планеты. Дышу ее воздухом. Наверное, не отравился бы, попробовав местных деликатесов. Гравитация и атмосфера испытывают меня, а Пирамидки, – у них тут, похоже, каменный век – не склонны видеть во мне врага. Ничто не мешает мне остаться. Зачем мне возвращаться во тьму? Я могу жить и умереть на этой планете первым и единственным человеком, а через тысячу лет археологи Пирамидок найдут мои кости и будут сходить с ума.
И никакого скрежета! Я уже давно его не ощущаю, с тех пор как вышел из Склепов.
На сердце тяжело, и вряд ли в этом повинная только местная гравитация. Я снова делаю приветственные жесты, открываю рот… Э-э… «Будьте добры друг к другу, – говорю я им звучно. – Заботьтесь об окружающей среде…» М-да. Если вам доведется когда-нибудь побыть богом, продумайте как следует заповеди. В голове крутится фраза: «Не ешьте желтый снег», но мне хватает ума не озвучивать ее.
Я возвращаюсь в Склепы. Вряд ли люди когда-нибудь появятся в этом мире с такой гравитацией и очень некомфортной атмосферой. Не найдут меня здесь, как Робинзона Крузо с Пирамидкой Пятницей; а я все-таки пока еще в достаточной степени человек, чтобы пытаться найти себе подобных. Уж как-нибудь потерплю холод, голод и монстров, и этот проклятый скрип, который возобновляется, стоит мне только шагнуть во тьму. В склоне холма просто пятно тьмы. Как это я сразу его не заметил? Я потерплю, потому что умереть в одиночестве и вдали от дома – хуже не придумаешь. А все прочие напасти – пустяки. Я постараюсь справиться с любыми.
МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ продержались на относительно нейтральном уровне до нашего старта. Мы погрузились на корабль, построенный на орбите из материалов, добытых в шахтах частных компаний на астероидах. Насколько я мог понять, нам активно помогали, потому что Бог-Лягушка открывал новые перспективы не только для ученых, но и для коммерсантов. Частные инвесторы дрались за то, чтобы занять первые места, но не ссорясь со своими правительствами, только поэтому и родилось государственно-частное партнерство, собиравшееся ткнуть Бога-Лягушку в глаз. Наш экипаж состоял из двадцати девяти человек: экспедиционная команда и команда обеспечения полета (высадка на поверхность Бога-Лягушки полетом не считалась). Были люди, которые относились и к тем, и к другим, например, я, пилот корабля. Пилотирование в космосе, это, скажу я вам, задача сродни работе инструктора на собачьей площадке. Главное – вовремя кормить собаку, а обязанность собаки – кусать вас, как только у вас появится мысль тронуть какое-нибудь дорогостоящее оборудование. Вопиющая несправедливость, ведь это нам придется спасать корабль в случае нештатной ситуации. К счастью, таковых не возникало, и наше сидение у штурвала было простой формальностью.
Сообщу для потомков: другими пилотами являлись Джаниша Ушах, Магда Прошкин и Джон Гамильтон – четверо, хотя там и одному делать было нечего. Что ж, дублирование в космосе – обычное дело, ведь корабль не повернешь, если вдруг выяснится, что кто-то оставил дома включенным утюг. Мы с Магдой часто попадали в одну вахту, и это хорошо, поскольку Магда обладала наибольшим опытом пребывания в космосе, рефлексы у нее были лучше, чем у всех остальных, а ее сдвиги проявлялись в тихой форме. Она долго и на семи языках объясняла, что космический корабль, Красная Ракета, дрейфовавший возле Бога-Лягушки, был русским, и что советы отправили экспедицию к артефакту еще в 1980-х годах, как последнюю скрытую попытку затмить высадки США на Луну. Экспедиция закончилась провалом, и Кремль, естественно, похоронил все ее следы, но она клялась, что русские добрались туда первыми, и что мы обязательно обнаружим развевающийся красный флаг в высохшей руке давно мертвого космонавта.
Наш корабль назывался «Кихот». В результате долгой борьбы право дать название досталось Мадриду, а имя «Сантьяго» отклонили, поскольку оно никак не было связано с Реконкистой. Я подозреваю, что на тайном заседании комитета Сервантес победил, поскольку о нем вообще мало кто помнил, а уж книгу и вовсе не читали. Честно говоря, нам еще повезло, ведь среди прочих встречалось и «Spacy McFrogface». (McFrogface – название популярной в Америке вязаной лягушки за 2 доллара – ред.)
Как только сработала катапульта запуска, и мы устремились к внешней части Солнечной системы на сумасшедших скоростях, начались настоящие вахты. Добираться до Бога-Лягушки долго, и большинство из нас провели в холодном сне большую часть пути. Все процессы в организме замедляются, в том числе и процессы старения, так что послы человечества к звездам прибывают на конечный пункт не очень серыми и морщинистыми. Технология холодного сна в это время как раз была на пике моды. Богатым, ощутившим у себя на горле пальцы Костлявой, больше нравилось пребывание в холодном сне, чем в виде отрезанной головы в банке из фантастики прошлого века. Конечно, нас будили, во всяком случае тех, кому предстояла вахта, но все делалось по инструкции, и никто не умер. Правда, когда тебя достают из бака, чувствуешь себя в лучшем случае как разогретое дерьмо.
Насчет «никто не умер» это я приврал. Умерла Герда Хоффмайер из команды экспедиции, но причиной стала банальная болезнь сердца, которую не заметили в период подготовки. Так бывает. Мы провели космические похороны под запись для всех, кто остался дома; никакой системной проблемы на борту, способной вырубить нас одного за другим, не случилось.
А между тем, все пошло не так. На Земле случились несколько небольших войн, так что некоторые члены экипажа должны были ощутить себя кровными врагами, но когда вы идете через пояс астероидов с Марсом позади и Юпитером впереди, и никакое правительство не может до вас добраться, это чушь. Единственную вспышку необузданного национализма продемонстрировала Эда Острём, геолог, которая всех учила датскому языку и работала по две смены, так что к моменту нашего прибытия ее родной язык стал для нас лингва франка, универсальным языком общения. Остальной частью образовательного процесса ведала Джейн Диас из НАСА. Она с достаточным терпением и решимостью учила нас осторожному использованию местоимений, в результате даже самые бестолковые русские научились относиться к ней с уважением. Новости на датском говорили о том, что даже в Штатах после нескольких серьезных стычек дышать стало посвободнее. К тому времени, как межпланетный навигатор сообщил нам, что мы приехали, все сообщения на Землю домой были приправлены датским сленгом.
Итак, спустя жизнь одного поколения, мы прибыли. Это важно помнить, следя за моими последующими испытаниями и невзгодами. Для всех из нас наша миссия стала главной в жизни, другой у нас уже не будет. Никто не следил за часами и не заканчивал работу в пять. Когда нам предстояло вернуться домой, нас ждали там из знакомых только самые маленькие дети. Прочие умерли, ну, кроме тех, кто лежал в холодильниках в расчете на то время, когда люди научатся лечить их злокачественные опухоли. Для наших сверстников мы были героями, теперь нам предстояло стать героями для наших внуков.
Я отработал длинную смену и проснулся спустя пять лет. Впрочем, к этому моменту будили всех. Навигаторы проверили и перепроверили расчеты, убедились, что мы действительно на месте, так что все нелепые случайности, которые нас поджидали на долгом пути, уже не имели значения.
Не только наши приборы видели Бога-Лягушку – теперь он был достаточно большим, чтобы и мы могли видеть его из командной рубки (что уж говорить о таком большом объекте, если мы едва могли различить среди звезд наше Солнце!). А еще у нас была «Мара», оказавшаяся к этому времени в гравитационной ловушке Артефакта, но главное, конечно, – сам Артефакт.
Магда испытывала разочарование. Нигде не было заметно советских опознавательных знаков, но рукотворная природа объекта не вызывала сомнений. Больше того, проектируй мы дальний звездолет, мы придали бы ему примерно те же самые очертания. Вот только размеры… Двигатели у него помещались, скорее всего, сзади, экипаж, наверное, жил в середине, и вообще он показался мне каким-то несерьезным рисунком из дешевых журналов 1930-х годов. А еще он создавал впечатление незаконченности, никаких новых работ на нем не велось бесчисленное количество столетий. Этакий «Летучий Голландец», повернутый к нам разбитым боком.
Все молча взирали на эту инопланетную конструкцию, сохранявшую все же какие-то человеческие очертания. Никаких тебе мертвых астронавтов, вообще никаких указаний на то, почему строительство остановилось. Ясно было только одно: на протяжении всего существования человеческого рода в Солнечной системе жили еще и Другие, и если бы они закончили свой корабль и отправились бы исследовать окружающее пространство, то обязательно встретились бы с нашими предками, и могли бы посмотреть в глаза неандертальцам.
Что касается меня, я смотрел на эту штуку и представлял себе инопланетян, конечно, не таких продвинутых, как мы, неуклюжих марсиан из фильмов категории B, которые так и не смогли по какой-то причине отправиться завоевывать пространство. Но почем мне знать?
Команда миссии сняла с орбиты «Мару»; мы надеялись, что изображения, которые она отправляла на Землю, будут просто вишенкой на торте, но торта не случилось – «Мару» сильно потрепали ее приключения, и толку от нее оказалось мало. Прямо перед отправлением экспедиции я слышал, как Хальсвенгер говорил, что они даже не могли понять, как «Маре» удалось отправить последнюю передачу, настолько велики были внутренние и внешние повреждения.