Ирина прощается с офицером и Васей.
- Спасибо! - говорит она, пожимая им руки. - За все спасибо!
- Не за что! - улыбаются офицеры.
- За тепло, за ласку, за сухари...
- Раз командующий сказал - все будет сделано!..
- И главное, - говорит Ирина, - спасибо вам за то, что вы... вы вернули мне родину... Верните же нам и Варшаву!..
- Мы возьмем Варшаву, - просто отвечает Вася.
Девушка еще раз пожимает им руки, сбрасывает шинель и тихонько идет к воде.
В блиндаже пулеметчики настороженно следят за ней, чтоб, если надо, прикрыть ее огнем.
Вот Ирина уже на воде... Плывет...
- Русская!.. - улыбается Вася. - Ишь как храбро плывет!.. перекусывает былинку. - А Варшаву надо взять, и скорее...
...Бегут среди развалин волны.
Снег под ногами. Дым. Гарь.
Вытягивает руку передний, кричит:
- Варшава, ребята! - и припадает, раненый, к столбу.
На столбе надпись: "Берлин - 700 километров".
Все еще держась руками за столб, медленно сползает раненый. Мы узнаем в нем солдата Бровкина.
Сержант Иван Слюсарев тревожно наклоняется над ним.
- Эй, земляк! Ты что?..
- Ничего, Ваня, ничего... - стонет Бровкин. - Кажись, кончили меня, Ваня...
Пробегают мимо бойцы. Еще идет бой. И затихает вдали.
Мутным взором обводит Бровкин мир:
- Мы где? В Варшаве?
- В Варшаве, земляк, в Варшаве...
- А-а, ну вот!.. - удовлетворенно произносит Бровкин и затихает.
Медленно снимает шапку Слюсарев.
Падает снег. Голова сержанта становится седой.
Смотрит Слюсарев на столб. На нем стрелка на запад и надпись нерусскими буквами: "Берлин - 700 километров".
Поправил винтовку за спиною Слюсарев, надел шапку. И пошел по улице... на запад...
...Он идет по Маршальской, лучшей улице Варшавы... Руины, обломки, снег... бродят люди со скарбом.
Прямо на тротуаре горят костры.
У костра сидит старик поляк, подкладывает в огонь обломки кресла; много битой мебели вокруг. На костре котелок со снегом.
- Д-да... - произносит Слюсарев. - Знаменитый был город Варшава! смотрит вокруг. - Ничего! Отстроится. Много крови за нее пролито.
...Восторженные толпы на тротуарах.
Дым уличных боев.
Познань в "котле".
Грязный снег... и кровь на снегу.
Санитарка наклоняется над раненым.
Мы узнаем в нем Васю Селиванова.
- Больно? - спрашивает она.
- А, пустяк! - сердито отвечает он. - Не больно, а... обидно. Глупо! Ну, ведите уж куда надо, перевязывайте, режьте...
Со стоном он подымается на ноги, обнимает санитарку за плечи и, ковыляя, идет за ней, искоса и сердито поглядывая на девушку, словно она виновата в том, что он ранен.
Вдруг он останавливается.
- Постойте, постойте! - говорит он и впивается взглядом в лицо девушки. - Нет, постойте! - Он что-то вспоминает.
- Как же зовут тебя, девушка?
- Галя... - удивленно отвечает она.
- Да, да, Галя... Косы русые... Из лагеря смерти?..
- Д-да...
- Ну вот! - облегченно вздыхает Вася. - Теперь мы квиты. Волоки меня в медсанбат, Галя, я тебя на руках нес из лагеря смерти.
- Так это вы? - обрадовалась Галя. - Как я искала вас!
- Веди!..
Они идут по улице, через гарь и дым...
- Я долго лежала в госпитале... - взволнованно говорит по дороге Галя. - Ой, долго как! Осторожно, здесь камни. Меня лечили и вылечили, и... оставили в госпитале санитаркой... Но я... осторожнее, воронка!.. но я отпросилась в медсанбат. Я так ненавижу гитлеровцев, так ненавижу!.. Что с вами? Больно?.. - Она останавливается и тревожно смотрит на Васю.
Он бледен. Теряет сознание. Видно, что он не пустяшно ранен.
- А косы-то русые... - бормочет он в бреду. - Слышь, Дорошенко? И Галей... зовут...
...Он лежит в медсанбате.
Подле его койки Галя. Она улыбается:
- Ну вот, вы снова на земле...
- А что, бредил я?
- Все Дорошенко звали.
- А-а!
- И... и Галю Дорошенко. Это что... знакомая ваша?
- Нет. Незнакомая. Не видел никогда.
- Странно! - удивилась Галя. - А звали так страстно! (Пауза.) У меня тоже подружка была... Галя Дорошенко... В немецкой неволе подружились.
- Косы русые? - встрепенулся Вася.
- Русые... Как у меня...
- И лет ей?
- Семнадцать... как мне...
- И родом она?
- Украинка... С Днепра... Да что вы, что с вами?
- Где ж она теперь?
Галя посмотрела на него, отвернулась, сказала тихо:
- Не знаю. Нас разлучили в Ландсберге.
- Это где же?
- В Германии...
Вася сорвал с себя одеяло.
- Идем! - закричал он. - Идем, Галя! Скорей!
- Куда вы? - бросилась к нему Галя. - Лежите, лежите!..
- Послушай, Галя! Надо Дорошенко сказать. К Дорошенко идем. - Он заметался на койке.
- Лежите, лежите!
- Дорошенко надо сказать! - закричал сердито Вася. - Где Дорошенко?
...А Дорошенко уже подходит к германской границе...
Прямо на зрителя бегут бойцы.
Штыки наперевес. Лесная просека. Снег.
Протягивает вперед руку передний (мы узнаем в нем сержанта Ивана Слюсарева), кричит:
- Ребята! Гляди, ребята!..
Полосатый столб со свастикой. Граница. Германия. Подбегает к столбу Иван Слюсарев. Счастливые слезы бегут по его лицу.
- Дошел-таки! - говорит он и с размаху сбивает прикладом свастику.
Подъехал "виллис". Из него выпрыгнул майор Дорошенко. Огляделся. Увидел лес, пограничные казармы, столб - черный с желтыми полосами - и вдруг... расхохотался.
А Слюсарев внимательно пригляделся к Дорошенко.
Подошел ближе. Негромко сказал, прикладывая к шапке руку:
- Имею честь поздравить вас, товарищ майор! Германия! - И улыбнулся.
- Спасибо, товарищ! - сердечно ответил Дорошенко, и они попали через границу - офицер и солдат.
Все было торжественно и буднично в этот зимний утренний час.
Лежала перед воинами Германия... в снегу... в лесу...
- Вот она! - сказал Слюсарев. - Берлога!.. - и, покрутив головой, засмеялся. - Дошли-таки!
- Нет еще! - тихо ответил Дорошенко. - Берлин. Моабитштрассе, сто семнадцать.
...Германия.
Лихая батальонная кухня вскачь несется через границу... выносится на перекресток в Шверине и останавливается. Ездовой удивленно и радостно озирается на островерхие, черепичные крыши.
- Ишь ты! Германия! - произносит он. - Это какой же ихней губернии город будет?
- Берлинской! - отвечает регулировщица.
Все засмеялись вокруг.
Вся улица запружена грузовиками, фургонами, российскими конными обозами, двуколками, автолавками Военторга... Мы вошли в Германию прочно и основательно.
- Ага! Берлинской! - удовлетворенно сказал ездовой, хлестнул мерина, и кухня вскачь понеслась по берлинской дороге...
Мимо столба, на котором надпись: "На Берлин"... мимо домов, охваченных пламенем.
- Горит Германия?..
...Горит Германия.
Пылающие дома кажутся прозрачными.
Нутро выворочено и охвачено огнем.
Горят пузатые комоды, прусские шифоньеры, двуспальные кровати, сейфы, магазины...
Над куполом большого здания - вероятно, гостиницы - ежится в огне большой круглый земной шар. На нем орел. Он когтит землю. Но уже пылают его крылья... скрючиваются в огне когти... С шумом падает вниз, на мостовую, круглый шар и рассыпается головешками.
Из пылающего дома выбрасывается полубезумная старуха немка. Она прижимает к груди клетку с попугаем. Красноносый попугай испуганно орет: "Хайль Гитлер!"
Горит Германия...
Идут по улице Дорошенко и Автономов.
- Надо тушить пожары! - озабоченно говорит корреспондент.
- Тушить? - усмехается Дорошенко. - А Сталинград? А Воронеж? А моя хата? Нет, душу мою не потушить!..
- А пожары надо тушить!.. - твердо повторяет корреспондент.
...К Ивану Слюсареву и его товарищам подбегает пожилой немец крестьянин. Он бессвязно кричит что-то, непонятно, что.
Подбегают еще немцы, и один из них торопливо, но по-русски объясняет:
- Мы просим убить Ганса Мюллера... Мы просим убивать его, дать нам одолжение.
- Убить? - удивляется Слюсарев и вдруг, рассердившись, свирепеет: - А ты как же, фриц, мыслишь - мы сюда убийцами пришли?
Собирается толпа вокруг.
- Убейте его! - кричат по-немецки седые, растрепанные женщины и заламывают руки...
- Он бегает по улице, - объясняет немец по-русски, - и поджигает наши дома.
- Зачем? - хмурится Слюсарев.
- О, зачем? - всхлипывают женщины.
- Жечь не надо! - жестко говорит Слюсарев. - Довольно. Пожгли вы. Всю Европу пожгли. Будет! Где он?
- Вот он, вот он! - кричат на всех языках немцы.
Неподалеку мрачно стоит грязный, седой, всклокоченный немец в рваной соломенной шляпе. Смотрит исподлобья.
Увидя обращенные к нему взоры русских солдат, вытягивается, как только немцы умеют вытягиваться, мгновенно деревенея и превращаясь в автомат.
Потом он зачем-то начинает раздеваться. При этом он бормочет что-то бессвязное. Ничего нельзя разобрать.
- Он что же, сумасшедший? - догадывается Слюсарев.
- Да, да! - кричит немец. - Но он опасный сумасшедший. Он сожжет весь город, а нам отвечать за него. Убейте его, пожалуйста, битте!..
Слюсарев посмотрел на них на всех и вдруг захохотал.
- Ага! Теперь вы просите уничтожить ваших сумасшедших? А что ж вы сами-то раньше не связали да не убили вашего главного сумасшедшего Гитлера, а? А выпустили его мир жечь... А теперь... Эх, вы!.. - И он брезгливо трогает плечо маньяка. - Ну ты, пойдем, что ли!..
...Рассеивается дым...
Через главную площадь Шверина медленно и молча идет колонна.
Это - советские дети, освобожденные из лагерей смерти, из рабства, из "экспериментальных" клиник...
Истощенные, измученные, с лицами уже не детскими, бледными и бескровными - молча идут они на сборный пункт, где ждут их машины.