Только теперь, на биваке, каждый почувствовал усталость, вызванную перипетиями последних часов.
— Плечи гудят, ноги — гудят, — вздохнула Хайри Маус, — а ведь ногами почти и не ходила.
— Вот тебе, дорогуша, один и двенадцать сотых «g», — отозвался Инквизитор, — Поначалу нагрузка не ощущается, но затем с ног валит чище пинты «укуса саламандры».
— Дело не просто в мышечной усталости. Главная причина утомления — накапливание и застой крови в нижних конечностях, — мудро заметила Ола, — ухудшается качество крови, понижается снабжение кислородом мозга. Подождите, на вторые сутки начнутся головные боли, всем придётся надеть электростимуляторы.
— Во время заключения мы обходились без них, — заметил Лазо.
— Будь проще, скажи, что их у вас просто не было, — заметила Хайри Маус и в присущей ей манере неожиданно отвесила китайцу затрещину. Чтоб не расслаблялся, значит.
Она откинулась спиною на лежак и подняла вверх ноги, очевидно, для того, чтобы вызвать отток крови.
— Что это ты делаешь, милая? — тут же заинтересовался Костяная Голова, рассматривая её бёдра и ягодицы с самого интересного ракурса.
— Дрессирую орган приседания. — вяло ответила она, не поддержав заигрывания. Видимо, действительно устала.
Извлечённые из багажа, по рукам пошли разноформатные банки и бутылки с зажигательными смесями. Кто-то выбрал мягкий «плач новобранца», кто-то — наоборот, остановил своё внимание на совершенно ядерном «дыроколе для мозга». Со всех сторон весело зазвякало и задорно забулькало, послышались первые вздохи, покашливания и всхлипы после особенно жадных глотков. Со стороны ионного мангала потянуло запахом разогреваемых вырезок кожоперов и банок с салатом-чесумойкой, благодаря чему настроение присутствующих делалось с каждой минутой всё более трапезным и благодушным. Ведь как известно, ничто не сближает столь органично и логично представителей всех полов и возрастов, как совместное поглощение пищевых и алкогольных продуктов в темное время суток на свежем воздухе.
— Мне перед десантированием сон приснился, — принялась рассказывать Хайри Маус, — будто иду я по заснеженной планете в шубе из хрящепёрого горностая, одетой почему-то на голое тело. Не знаю почему так: то ли одеться не успела, то ли, наоборот, раздеться… но это даже и не важно. Почему-то вокруг масса мужиков, но всё каких-то мелкотравчатых, типа Серёжи Лазо…
— Я не «мелкотравчатый», — обиделся Лазо, — просто у меня вся сила в корень ушла.
— Да ладно тебе про корень-то фантазировать, я ведь не о том, — отмахнулась Хайри Маус, продолжая потряхивать в воздухе поднятыми ногами. — И вот иду я по снегу, подхожу по очереди к каждому мужику и распахиваю шубу…
— Покажи, как ты это делала, — тут же оживился Нильский Крокодил, переставлявший банки на решётке мангала; он тут же оставил своё скучное занятие и оборотился к рассказчице.
— Дурак, у меня же нет шубы! А с бронежилетом не тот эффект. И в общем, все мужики, перед которыми я распахивала шубу, почему-то падали в обморок. Вот если есть среди вас специалисты по психологии сна, объясните мне: что подобное сновидение означает?
Казаки погрузили свои очи на дно стаканов и промолчали. Один лишь Ильицинский, известный всем строгостью нрава и взыскательностью этических требований, назидательно изрёк:
— Жаль, что ты свою шубу сегодня перед геноцвалами не распахнула. Вот тут бы мы и посмеялись!
— Картинка получилась бы достойной кисти «поляроида», — поддержала его зеленоглазая Наташа.
Я с удовольствием отметил про себя, что с каждым днём она всё более естественно входила в наш полусумасшедший коллектив; понимала нарочито-казарменные шутки моих друзей, адекватно на них отвечала и всё более походила на человека тридцатого столетия. Уж и не знаю почему, но при этой мысли мне почему-то стало спокойнее. Мне потребовалось две с половиной или даже три секунды, чтобы понять причину своей эмоциональной реакции, но когда я её понял, мне сделалось не по себе. Я постоянно готовился к смерти, я считал часы до того момента, когда сработает яд, введенный в моё тело, и подспудно думал о том, с кем Наташа останется после меня. Ведь она обязательно должна быть готова к тому моменту остаться без меня…
Когда по рукам пошли банки со снедью и рты присутствующих оказались заняты мясом и салатами, беседы сами собою пресеклись. Но после того, как с едой было покончено и приятная сытость вызвала не менее приятную истому, вновь потекли разговоры и разговорчики.
— Не слишком ли мы много пьём, господа казаки? — осведомился Сергей Лазо, затрагивая, того не подозревая, тему, всегда считавшуюся в казачьей среде наиболее провокационной.
— Ты можешь бросить прямо сейчас! — тут же отозвался стройноголосый хор моего куреня.
— Мы тебя в этом поддержим, — заверил я потомка китайцев. — С радостью станем пить твою долю.
— Не дождётесь! — поспешил успокоить нас Лазо. — Я совсем не в том смысле. Просто мне кажется, что похмелье и служба в армии — худшее, что может случиться в жизни мужчины. Правда армия дольше тянется…
— А как же тюрьма? — осведомился Инквизитор.
— Ну-у, тюрьма! — Сергей Лазо восхищённо улыбнулся. — Тюрьма может быть приравнена к университету. По крайней мере заочному и с углублённым изучением прикладных дисциплин.
Пока казаки предавались многоаспектному изучению поднятой проблемы, я оставил нашу группу и, надев на плечи «цурюпу», поднялся на верхнюю часть скалы, туда, где находился православный крест.
К этому моменту в атмосфере Даннеморы произошли некоторые изменения, вызванные, очевидно, понижением температуры после захода светила. Восходящие слои воздуха, разогретые тёплой поверхностью планеты, в результате конвекции разогнали облачный покров и я впервые увидел ясное небо. На чёрном небосводе настоящими виноградными кистями висели крупные звёздные скопления, на фоне которых этакими ноздреватыми головками сыра висели близкие естественные спутники — Левенворт и Валла-Валла. Они давали довольно много отражённого света, так что ночь с полным основанием можно было назвать светлой. Где-то там в вышине, в двухстах пятидесяти тысячах километрах над моей головой, на обращённой к Даннеморе стороне Левенворта, находился Павел Усольцев со своим кораблём, замаскированным голографическими бликами под скалу.
Благодаря хорошей освещённости, с того места, где я стоял, открывался замечательный вид на равнину, успешно преодолённую нами сегодня. Ветер доносил шум листвы в рощах, яркие незнакомые ароматы, загадочные ночные шорохи. Где-то вдалеке на равнине мерцали огоньки костров, не иначе, как разведённых стадами геноцвалов; Ху-Яобан говорил, вроде бы, что эти твари не боятся огня и умеют подолгу его поддерживать.
Я услышал хорошо знакомое негромкое фырканье «цурюпы» — это на вершину подле меня опустилась Наталья Тихомирова. Что тут сказать? этот довольно смелый с её стороны поступок можно было счесть приятным сюрпризом.
— Надеюсь, не помешала? — спросила она. — Принесла тебе недопитую ёмкость.
Она подала бутылку, оставленную мною внизу.
— Спасибо, — благодарность моя была вполне искренней. — Я патологический интроверт и от людей устаю, поэтому иногда ухожу из шумных компаний.
— И что ты делаешь, когда уходишь?
— Ну… смотрю на звёздное небо…
— А потом? — полюбопытствовала Наташа.
— Смазываю любимый пистолет. — сознался я.
— А затем?
— Затем второй…
— Хм, дальше спрашивать не буду, потому что пистолетов у тебя много. Мне разрешено здесь остаться? — на всякий случай уточнила девушка. — Я не помешаю смазывать пистолеты?
— Вообще-то ты непохожа на шумную компанию.
— Но на твой любимый пистолет я тоже не очень-то похожа. — резонно заметила Натс.
Мы помолчали. Стало как-то очень хорошо, по-домашнему спокойно. Я даже напрочь позабыл о том медленном яде, что сидел в моём теле, и который должен был убить меня через двенадцать условно-земных суток. Всё время я подспудно помнил о неуклонно приближавшемся часе смерти, а тут — позабыл.
— Здесь странное место, ты не находишь? — негромко спросила меня Наташа.
— Да, согласен. Крест сделан из брёвен, обтёсанных лазерным резаком. Все перекладины соединены без единого гвоздя, посажены «на шип». С умом сделано, с толком. Не могу понять кем и с какой целью. Возможно, это поклонный крест; такие иногда у нас ставят у дорог. Но какая дорога может быть здесь, на планете-тюрьме, в нехоженой части едва населённого континента?
— Ты не думаешь, что это могила?
— Где именно? В скале? — в свою очередь спросил я. — Тут нет места для могилы.
Мы примолкли на минуту. Я пил «плач новобранца», Наташа стояла подле, придерживаясь рукой за крест. Запрокинув голову, она рассматривала звёздное небо.
— Мне иногда кажется, что я схожу с ума. Такого просто не может быть! Я говорю о том, что происходит со мною. — пояснила Натс. — Где я нахожусь… Боже мой! что я вижу? За миллиарды световых лет от Земли я стою на планете и даже не знаю, в какой стороне мой дом.
— Гм-м, я тоже не знаю в какой стороне твой дом, — простодушно брякнул я.
М-да, неудачная, конечно, вышла фраза, совсем даже не лиричная. Хотя настроение моё было вполне лирическое (и отчасти даже озорное) никаких таких возвышенных мыслей, соответствующих минуте, в голове не рождалось. Вообще-то хотелось обнять Наташу и запустить руку куда поглубже (такое иногда хочется даже в семьдесят два года), но некое чувство подсказывало мне, что подобная поспешность может оказаться опрометчивой. Наверное, это чувство называется «жизненным опытом»… А может, малодушием?
— Ты на меня не разозлился из-за сегодняшнего выстрела в упор? — спросила Наташа после некоторой паузы. — Я очень испугалась того, что случайно могла убить тебя.
— Нет, ну что ты! — с присущим мне мужеством ответил я. — Напротив, мне хочется сказать тебе «спасибо»: ты моя спасительница! Я тебе очень благодарен.
— Гм-м, благодарность принимается, — Наташа смотрела на меня ободряюще и ласково.