Везёт мне, как спасённому утопающему, захлебнувшемуся собственной слюной.
Наблюдая за планетоидом, я сделал ещё кое-какие открытия. Странная капсула, в которой я находился, явно летела над поверхностью небесного тела и по идее, не должна была угодить в него в результате прямого столкновения. Это умозаключение, конечно, порадовало меня. Однако, я не сомневался в том, что и в космос улететь нам никак не удастся: планетоид уже захватил «торпиллёр» своим притяжением и мы непременно в него воткнёмся. Причём, скоро. Либо на этом витке, либо на следующем. Так что особенно радоваться не приходилось.
По мере приближения к поверхности, проступали детали, делавшие пейзаж всё более непривлекательным: в расселинах залегли чёрные непроглядные тени, такие же чернильные тени отбрасывали на окружавший ландшафт возвышенности. Настоящий мир смерти! Интересно, какова же скорость сближения с поверхностью? Явно, что не очень большая, но вполне достаточная для того, чтобы при пятидесятикратной перегрузке в момент удара у меня лопнула аорта.
Если поначалу поверхность небесного тела можно было видеть лишь в самом низу остекления кабины, да и то в том случае, если приподнимать голову, то очень скоро всё изменилось. Планетоид приблизился, теперь его пепельно-серые скалы оказались прекрасно видны при повороте головы как налево, так и направо. Звёздное небо, обнимавшее меня со всех сторон, теперь ушло вверх, и сделалось похожим на купол шатра.
Никакой паники я не испытывал. Даже сам удивился такой равнодушно-холодной реакции на по-настоящему опасную ситуацию. Возможно, сказывались последствия пребывания в сумасшедшем доме. Там ведь меня поили разной дрянью и потому некую заторможенность в моём восприятии окружающего мира нельзя было исключать. Во всяком случае в моём сознании чётко зафиксировался конец этого полёта: я ясно понимал, что лечу навстречу смерти, но оставался при этом очень спокоен. Уверен, в ту минуту мой пульс ничуть не вырос.
И вот, когда совсем уже рядом замелькали вершины чёрных пемзовых скал, стеклянный колпак надо мной вдруг отлетел куда-то вбок, и кресло, к которому я был притянут, рванулось ввысь. Не требовалось много ума, чтобы догадаться: мы катапультировались и, кажется, вполне удачно. Кресло, вылетев примерно на километр вверх, моментально приняло правильную ориентацию в пространстве, разместив меня ногами вниз, а головою — вверх, благодаря чему я не без удовольствия смог наблюдать завершение полёта моей капсулы. Буквально через десять секунд с того момента, как я её покинул, она воткнулась в основание высоченной скалы, взметнув фонтан грязно-серой пыли. Фонтан этот застыл над планетой громадным неподвижным грибом (сказывалась малая сила тяжести), словно запечатлённый объёмной фотографией. Думаю, в условиях слабого гравитационного поля планетоида ему — этому грибу — предстояло опускаться вниз не один год. Однако, зрелищная часть представления этим вовсе не исчерпывалась: громадный сколок скалы, размером с многоэтажный дом, беззвучно скользнул вниз, раскололся и выбросил вверх новый фонтан пыли. Этот осколок фактически похоронил под собою мою небесную ладью. Удар капсулы и последовавшее вслед за этим падение куска скалы вызвали, должно быть, настоящее планетотрясение.
Кресло со мной покачивалось километрах в двух в стороне от места этих занимательных событий, благодаря чему я получил прекрасную возможность лицезреть произошедшее во всех деталях. Под ногами у меня беззвучно пофыркивали двигатели ориентации по крену, а когда кресло совсем уж разгонялось, набирая вертикальную скорость, включался основной тормозной двигатель, сразу же останавливавший падение. Я степенно, даже грациозно — хотя и рывками — опускался на поверхность планетки. Ни дать, ни взять, фараон Аменхотеп на троне!
На высоте около двадцати метров тормозной двигатель заработал на полную мощь: я увидел под ногами энергичный выброс жесткого сине-оранжевого пламени. Факел, ударив в грунт, взметнул облако пыли, которое мгновенно окутало меня. Из-за этого сам момент посадки я не только не увидел, но даже и не почувствовал.
Прошла секунда-другая и я вдруг заметил, что лежу на боку, ноги мои освобождены, благодаря чему мне не составило труда подняться. Впрочем, подняться — сказано слишком осторожно; на самом деле, резко выпрямившись, я подлетел вверх на три своих роста.
С силой тяжести тут явно творились нелады. Она не превышала двух десятых земной, уж я-то знаю толк в этих вещах. Опыт свидетельствует, что человек комфортно себя чувствует в диапазонах величин ускорения свободного падения от трёх десятых до одной целой земной. Если величина притяжения выходит за эти рамки, человек испытывает разного рода неудобства, связанные с разрегулированием опорно-двигательной и вестибулярной систем. Притяжение планетоида, на котором я очутился, явно было слишком малым для того, чтобы человек мог чувствовать себя тут нормально.
В два шага, каждый из которых получился метров по пять, я вышел из облака, поднятого креслом в момент падения. В присущей мне осторожностью огляделся.
Вид снизу на пепельные холмы и чёрные скалы оказался даже мрачнее, чем сверху. Безрадостный пейзаж был способен породить отчаяние даже в душе врождённо-убогого оптимиста.
Признаюсь, рассматривая тусклые каменюки и отвалы пористой пемзы, я приуныл. Что-то как-то всё получалось очень скверно. Конечно, я вроде бы пока избегал одной неприятности, но лишь для того, чтобы попасть в другую. Глупость какая-то… Кто это всё устроил со мною? И зачем? Неужели просто не мог пристрелить или голову, скажем, отрубить?
Ор-р-ригинальный замысел у режиссёра этой постановки, ор-р-ригинальный!
И что же мне делать? Куда идти? Зачем? Длина экватора этой безымянной дуры, куда меня сослал неизвестный благодетель, составляла тысячи две условно-земных километров, вряд ли меньше… Две тысячи километров бесплодных кратеров, силикатных холмов, скал из пемзы. Зачем куда-то идти? С одинаковым успехом и удовольствием я мог сдохнуть вообще не сходя с места.
2
Я вернулся к своему креслу и внимательно его осмотрел. Предусмотрительные люди имеют обыкновение класть в катапультируемые сидения пакеты с разного рода неприкосновенными запасами: сменные картриджи для систем жизнеобеспечения скафандров, контейнеры с едой и питьём, проекторы для просмотра фильмов и звёздных опер. Кстати, и сами фильмы тоже нередко закладывают. Было бы неплохо посмотреть перед смертью какую-нибудь новую серию «Охотника на бронтозавриц» или ещё что-нибудь мужественное, из категории «Три-Икс, без права показа неполовозрелым зрителям всех полов».
Счас! не тут-то было. Та сволочь, что цинично отправила меня сюда, ничего интересного в кресле не спрятала. Я понял, что последние часы жизни мне придётся скоротать без эффектного аудиовизуального сопровождения.
Оставив кресло в покое, я вновь вышел из поднятого при посадке облака пыли и вскарабкавшись на какой-то вал — это оказался край довольно внушительного цирка метеоритного происхождения — присел на самом его гребне.
Сидел я высоко, глядел далеко, да только ничего интересного не видел. Где-то над головою висела незнакомая звезда, так сказать, местное светило. Мы посмотрели друг на друга. Я бы даже сказал — обменялись красноречивыми взглядами.
Это был громадный, тусклый и довольно холодный красный гигант. Хотелось бы, конечно, посмотреть на его спектр. Я прищурил глаза… м-да, ресницы, конечно, не дифракционная решётка, свет звезды они разложить в спектр не смогут. А вот если сделать ресницы потоньше… гораздо тоньше… то преломляемый свет будет попадать на дно глазного яблока уже разложенным в спектр.
Тут я всерьез задумался. Мысль показалась мне чрезвычайно актуальной. Итак, если у человека в результате генетической модификации появится второй набор ресниц… с особыми свойствами, скажем так… возможно, втягивающимися в веки… так вот, если такие ресницы появятся, человек сможет определять спектральный класс звезды не прибегая к использованию астрономических инструментов. Прищурился, посмотрел на звезду и сказал: «Сдаётся мне, дорогие товарищи астрономы, что это звезда класса Эф-Семь. Я вижу в её спектрограмме интенсивные линии ионизированного кальция и полосу «жэ», ни дать ни взять — это ионизированный титан. Скажите мне, что я неправ, и плюну вам в рожу!» О как!
Это ж какое ноу-хау я придумал! Настоящее открытие… пусть и прикладного характера. Изучение и овладение этим навыком непременно надлежит включить в курс обязательного изучения в рамках программы монастырской школы тюремного типа с углублённой подготовкой к подрывной деятельности. Да, именно так!
Я некоторое время рассматривал далёкую звезду. Температуру её фотосферы определить на глаз невозможно: там может быть как менее трёх тысяч градусов по Кельвину, так и более четырёх. Впрочем, и то, и другое — весьма небольшие температуры для звёзды, ясно, что светило это древнее, остывающее, возможно даже, это «углеродная звезда» или «циановая». Таковых во Вселенной сравнительно немного, примерно одна на целую тысячу других светил. Так что можно сказать, я везунчик, мне придётся умереть под светом редкой звезды!
Поднявшись в полный рост, я с чувством прочёл «Отче наш» и обратился к Господу Богу. Что-то такое поднялось в душе и я понял, что мне есть что сказать в эту торжественную и горькую минуту. И сказал я следующее: «Господи Боже наш, Иисусе Христе! Я — православный человек, раб Твой — собираюсь скоро умереть и, наверное, умру. Я жил плохо, много грешил, в особенности потому, что жил долго… Хотя, конечно, и не так долго, как хотелось бы. Ты знаешь, Господи, я был плохим сыном, а мужем и отцом так вовсе и не стал. Наверное, таков был Твой, Господи, Промысл на мой счёт. К причастию подходил последний раз год назад и даже более того. В том грешен и в том теперь искренне раскаиваюсь. Хотя в оправдание своё, могу сказать, что за этот год я побывал в тюрьме, сумасшедшем доме, в далёком прошлом и… много ещё где. Впрочем, Господи, Ты всё это обо мне знаешь. Молился я Тебе каждый день и всегда искренно, о чём Ты, Господи, ведаешь и б