— На кого ставим: Пиранью или Убей-Дядю-Пастора?
— А чем виноват дядя пастора? — встрепенулся Сергей Лазо, не уловивший интонационного богатства гундосого голоса промоутера и потому неправильно понявший сказанное.
В свою очередь красавчик не понял потомка китайцев. Похлопав глазами, он лишь изрёк:
— Обещаю фееричный бой!
Я протянул ему карточку в сотню УРОДов — только лишь бы отвязался — и бросил небрежно:
— Возьми-ка, фееричный ты наш, десять к одному — на Убей-Дядю-Пастора.
— Назови своё имя, чтобы я записал.
— Очоа.
Едва только промоутер отошёл, бармен зашипел осуждающе:
— Что ты делаешь, братанга! Только деньги выбросил! Фаворитом считается Пиранья!
— Плевать! — отмахнулся я. В самом деле, не мог же я признаться ему в том, что отправляясь в Чек-Пойнт, прихватил с собою десять тысяч УРОДов.
На столбе эбенового дерева (в хорошем значении слова «эбенового») появился рядок цифр, показывавший принятые на бой ставки. Цифры были незначительны, да и соотношения тоже. Моя сотня УРОДов в общем списке ставок бросалась в глаза, как автомобиль с атомным двигателем в ряду телег. Один из промоутеров зачитал ставки и поинтересовался у публики не желает ли кто сделать новую ставку, отозвать или изменить старую? От меня не укрылось, что при упоминании сотни УРОДов по залу прокатилось шуршание — это присутствующие принялись переспрашивать друг у друга, не ослышались ли они часом?
Человек с лицом раздавленного апельсина — сразу видать, что местный спортивный обозреватель и ведущий поединка — вышел на середину татами и с видом жизнерадостного дебила затараторил:
— Дорогие мои суканахи, подонки и моральные уроды! (по залу прокатились жидкие аплодисменты, раздался возбуждённый свист) Я тоже рад вас видеть! Всем вам, гнидам недоношенным, хорошо известны наши правила, но порядок таков, что перед боем надлежит всё повторить вслух. Ну, типа, для тупых, слепо-немо-глухих, жертв подпольных абортариев и прочих убогих дальтоников. Так вот, я повторяю вам, ослоёбы и бараны, что наши герои — если, конечно, этих охломонов можно назвать героями — будут биться без ограничения времени до победы одного из них. («Бу-га-га-га!» — заорали из противоположного угла кабака) По приёмам у нас сегодня два существенных ограничения: не втыкать в глаза пальцы и не кусать, блин, пенисы. Мы же не беспредельщики, блин, какие-то, правда? Хотя, если говорить по-правде-матке, какие-такие пенисы возможны с этими, блин, героями? У обоих давно уже нет ни зубов, ни — с позволения сказать — пенисов! Пиранья — мать твою! — покажи рот… вот видите — ни одного зуба. Убей-Дядю-Пастора, ну-ка, спусти колготки… видите, ни одного пениса!
Народ уже неистовствовал. Ведущий расшевелил полусонное пьяное болото, в чём, собственно, его функция и заключалась.
— Это что за помоечный приколист? — обратился я с вопросом к бармену.
— Погоняло у него — Фома. Это сокращение от слов «Фоменко Ахтунг!», вроде бы, жил некогда юморной такой ведущий, Николай Фоменко… Ну, придание такое есть реликтовое. Вот наш конферанс и выбрал себе такое погоняло. А вообще он специалист по страховым мошенничествам. Был. В первой своей жизни, до Даннеморы.
— Теперь что касается использования посторонних предметов: стульев, столов, кухонной посуды, страпонов и прочих анальных расширителей. — продолжил между тем Фома. — Этого дела у нас сегодня не будет!(По кабаку пронёсся выдох разочарования и возмущённый топот ног) Зато после боя всех вас ждёт маленький бонус (зал обрадовано засвистел)… да-да, гнусные паразиты, вы правильно всё угадали. Победитель на ваших глазах оттрахает побеждённого! Подвергнет, так сказать, публичному содомированию. В хорошем смысле, так сказать. Хотя, с другой стороны, у публичного содомирования вообще нет плохого смысла. (Зал свистел, рычал, со всех сторон доносились какие-то выражения на местном сленге, о значении которых я мог только догадываться). Так что главная интрига боя заключается вовсе не в том, кто кому навалит по сусалам, а кто кому засадит по самые помидоры. Хе-хе, я знаю, что всем вам это дело очень интересно, потому-то вы, гниды вислобрюхие, сюда и ходите…
Он не договорил. Мощный косящий удар по лодыжкам подрубил его точно гнилую осину. Ведущий брякнулся всей спиной на татами и взглядам изумлённой публики предстал… да-да, именно Инквизитор. С иконой Святого Николая Чудотворца в высоко поднятой руке, в короткой селенитовой броне, скрывавшей лёгкий армированный титаном доспех, он выглядел живым воплощением разбуженной совести. Глаза его горели яростной нетерпимостью, а плотно сжатые губы выдавали решимость и даже непреклонность намерения, обуревавшего его. С него самого в эту минуту можно было бы писать икону.
— Очнитесь, люди! Вы похожи на планктон, несомый течением! Может быть, именно в эту минуту следует остановиться и спросить самого себя: кто я? и для чего живу?
— Что за херня?! Это что за клоун? Кто это такой?! — раздались нестройные выкрики с разных концов помещения, но Евгений Ильицинский повысив голос, легко их перекрыл:
— Можно жить, как свинья, уткнув лицо в корыто с помоями… можно ходить по грязи и упиваться этим… но подняв глаза, человек может видеть небо. У каждого из вас есть возможность увидеть небо. И каждому из вас Господь Бог в Своей неизречимой милости…
— Фома, это что? — твои потуги разнообразить репертуар? — закричал бармен, но я тут же на него цыкнул:
— Тихо, придурок, иначе умрёшь первым! Не видишь — проповедь!
И бармен, крайне озадаченный, притих. Впрочем, я допускаю, что он попросту не знал значения слова «проповедь».
— Пош-ш-шёл во-о-он! — заревел вдруг Пиранья, до того тупо глядевший на Инквизитора.
Он вдруг рванулся к Ильицинскому с явным намерением снести его с татами, да только не учёл того обстоятельства, что казачий проповедник отнюдь не в первый раз взялся за непростое дело сеять в мрачных закоулках бандитского сознания ростки вечного, разумного и человечного. Сказать, что Евгений имел в этом деле немалый опыт значило бы сказать мало; на самом деле опыт Инквизитора был богат, оригинален и прямо-таки огромен. Педерастическое племя в разных частях Вселенной потеряло на проповедях Инквизитора не одну тысячу своих адептов. Перефразируя слова замечательного классика русской литературы, можно сказать, что быть убийцей педераста — это звучит гордо! А убийцей тысяч педерастов? То-то…!
Впрочем, драчун без правил, имевший мозг размером с голубиное яйцо, ни о чём таком не мог и помыслить. Бросившись на Инквизитора, он допустил очень серьёзную ошибку. Возможно самую серьёзную в своей жизни, полной и без того всевозможных ошибок. Я давно уже заметил, что человек с немалым жизненным опытом и отсутствием всякой брезгливости в рукопашном бою страшен. И с тем, и с другим у Инквизитора всё было в порядке, так что не стоило местному дурачку столь неосторожно задевать его. Ох, не стоило! Окованный титаном ботинок Ильицинского воткнулся ему прямо в губы, удачно поймав противника на противоходе. Поставленный удар ногой — это как езда на велосипеде. Научившись правильно бить один раз, человек сохраняет этот навык на всю жизнь. Голова Пираньи дёрнулась назад — и было отчего! — он ничком плюхнулся на покрытие татами, а Ильицинский, аккуратно опустив ногу, торжественно провозгласил:
— Люди, будьте же добрее, не надо бросаться на меня. Всё равно, коли Бог не попустит — ни один волос с головы моей не упадёт!
Алканавты и бандиты притихли. То, как дурачок Пиранья сел зубами на ботинок проповедника, произвело впечатление на многих. Фома, пришедший в себя после падения, потихоньку убрался с борцовского ковра, постаравшись проделать это как можно быстрее и незаметнее. Пиранья же, оглушённый ударом, но не потерявший сознания, откатился от Инквизитора, прикрыв лицо руками. Сквозь его пальцы обильно текла кровь.
Ильицинский обвёл взглядом притон. Кто-то из присутствующих поёжился, кто-то напротив, с немым вызовом встал со своего места. Меня и Лазо наш казачий проповедник, безусловно, заметил, но не подал вида, будто узнал.
— Господь Бог смотрит на каждого из вас. Он видит ваши помыслы и дела. И ни один грех человеческий не останется незамеченным или неосуждённым.
— Мы в Бога верим! — крикнул какой-то одноглазый мужик, совершенно пиратской внешности. — На наших УРОДах написано: «We trust in God».
— Вы не верите в Бога, иначе бы не писали эту чушь на своих деньгах. И не сидели бы здесь целыми днями, дожидаясь того, как победитель станет содомировать побеждённого!
— Да что ты вообще знаешь о Боге?! — завопил одноглазый. Он выхватил из-под стола здоровую дубину и с угрожающим видом двинулся к Инквизитору.
Ему на помощь пришли оба промоутера, перед тем принимавшие ставки на исход поединка. С длинными ножами в руках они подвинулись было в сторону Ильицинского, но сделать ничего не успели. Загремели выстрелы термокинетического пистолета и одноглазый с визгом повалился на пол. Даже не разобравшись, кто стрелял, оба промоутера тут же бросили своё оружие на пол. Подобная находчивость меня чрезвычайно развеселила — у ребят, похоже, за плечами имелся немалый опыт успешных капитуляций.
Из сумрака выплыла массивная фигура Константина Головача. Ну да, конечно, береговая артиллерия на подходе. В руках Кости лёгким дымком курились два пистолета, а глаза грозного казака метали молнии.
— Вы все здесь уроды! — сказал он, гневно оглядев перепуганных бандитов. — К вам явился проповедник, чтобы сказать слово правды! Возможно, это самое значительное событие в ваших никчёмных ублюдочных жизнях! Вы же, вместо того, чтобы выслушать, бросаетесь на него с оружием. Не хотите слушать по-хорошему, будете слушать по-плохому! Взво-о-од, слушай мою команду: рога в пол, стоять молча! Онанизм, улыбки и пускание слюней во время проповеди караются смертной казнью на месте и навсегда! Приговор выносится и исполняется мною безотлагательно. Право на помилование отменяется! Делай р-раз! Я сказал: рога в пол!