«Элефант» с трудом развернулся на узком больничном дворе, протиснулся в ворота, которые охранник открыл во всю ширь, и, набирая скорость, направился по бульвару имени Шевченко к выезду из Иловайска. Путь его лежал теперь на Харцызск, далее — на Макеевку, оттуда к Донецку, на проспект Ильича в Калининском районе.
Симанчук вел броневик, стараясь осторожно обгонять попутный транспорт. Раненым требовался покой, но и медлить не следовало. Дорошенко изредка заглядывал в десантное отделение: что там происходит? Вскоре закончится действие обезболивающего укола, и «Чайке», конечно, станет хуже. Ромка смотрел на него с тревогой, но сама Александра оставалась спокойной. Только лицо у нее все больше приобретало какую-то восковую бледность.
Когда проезжали Макеевку, командир «Дюжины» смог дозвониться до Потапова. Майор спецназа ФСБ в отставке долго не брал трубку, но потом все-таки ответил. Еще в июне, после одесской встречи, Дорошенко обещал старому сослуживцу рассказывать все важные новости с антифашистского фронта на Донбассе. Они даже договорились о кое-каких условных обозначениях: Славянск — «соль», Донецк — «уголь», Луганск — «лес», Дикое Поле — «степь», неонацисты — «тараканы», ополченцы — «калаши». Однако на самом деле разговаривали ветераны не часто. Потапов и так был неплохо осведомлен о военных столкновениях с «украми».
Услышав про ранение Булатовой и обстоятельства, при которых оно произошло, Анатолий Васильевич даже замолчал на некоторое время и потом спросил чуть охрипшим голосом:
— А ты где был, Тарас?
— Недалеко.
— Еще раненые есть?
— Да. Ее напарник, снайпер-наблюдатель.
— Кто такой?
— Да я тебе рассказывал. Он — мой племянник.
— Это ты хорошо придумал… Что говорят медики?
— Толик, сейчас везем их в госпиталь. Пока ничего неизвестно. Раны перевязали, кровотечение остановили, обезболивающее вкололи. Состояние у нее — средней тяжести. Ни на что не жалуется.
— Она и не пожалуется, — тяжело вздохнув, сказал Потапов. — Ты мне позвони после операции.
— Конечно. Но скорее всего — ближе к вечеру.
— Буду ждать, — майор запаса помедлил и добавил решительно. — Вообще-то ей пора в Москву. Александра уже внесла свой вклад в борьбу за свободу и независимость Донецкой народной республики. Я сам приеду за ней на машине. Сначала в Ростов-на-Дону, потом — к вам.
— Толик, приезжай. Наконец-то увидимся…
Булатова уже чувствовала металл, застрявший в икроножной мышце. Он был горячим, точно кусок угля, выпавший из печи. Кроме того, сказывались последствия контузии. Очень болела голова, суставы на руках и на ногах, мышцы во всем теле. Но не жалость к себе испытывала она, а огорчение. Обидным казались сами обстоятельства ранения. Случилось бы оно в бою, под встречным огнем, когда вражеский сверхметкий стрелок охотился за ней и победил бы ее в честном поединке. Так нет же, это — просто взрывчатое вещество, зарытое в землю и ожидающее какого-нибудь неосторожного пешехода. Про такое даже рассказывать учителю неудобно.
Прибытия бронетранспортера с двумя ранеными в больнице ждали.
Сначала дюжие санитары уложили на больничную каталку Булатову, потом — Круглянского, хотя он пытался доказать им, что может передвигаться самостоятельно. Дорошенко, сопровождая своих бойцов, вошел в приемный покой. Там действительно находился Сергей Щербина. Он властным жестом остановил санитаров, которые торопились погрузить каталку в лифт и склонился над Булатовой. Она увидела строгое лицо военного советника, его глаза, печальные и тревожные. Он тихо сказал, впервые обратившись к ней на «ты»:
— Я буду с тобой.
— Спасибо, — она слабо улыбнулась в ответ.
Не более полуминуты они смотрели друг на друга. Потом санитары, вежливо отстранив Щербину, закатили носилки в лифт, закрыли двери и поехали на третий этаж в операционную.
Майор запаса повернулся к командиру «Дюжины»:
— Как все произошло?
— Обыкновенно. Осмотр местности, поиски солдат противника, выходящих из окружения, — ответил Дорошенко. — О минах даже не подумали. Хотели «укропов» догнать…
Операцию проводили под местным наркозом, и длилась она около часа. «Чайка» рассматривала потолок в операционной с яркими лампами, лица врачей и медсестер, закрытых масками. Хирург, немолодой мужчина плотного телосложения, иногда обращался к ней, контролируя ее состояние. Он говорил об осколках и даже, зажав в пинцете, показал ей один, самый крупный, который извлек из левой икроножной мышцы. Потом он зашивал эту рану, потом занимался другими осколками, разрезавшими кожу у нее на левом боку и левом предплечье.
Сашу беспокоило, будут ли заметны шрамы.
Хирург, посмеиваясь, отвечал, что возьмет самую тонкую иглу и самую тонкую нитку, потому шрамы увидит только тот, кто будет ее целовать.
Булатова очутилась в двухместной палате, пока еще свободной, с капельницей на правой руке. Действие анастезии заканчивалось, раны после операции начинали болеть. Но мысли были ясными. Отправляясь сюда, Саша мечтала о военных подвигах. Однако никаких особо доблестных деяний не совершила. Вместе с другими бойцами она находилась там, куда посылали командиры. Обычная солдатская работа. Когда-то в древности храбрые русичи называли ее: «За други своя…»
В девятом часу вечера медсестра сделала ей обезболивающий укол. Булатова заснула. Ей снились сны о Москве. Она действительно соскучилась по огромному городу, где ее мечты стали явью. Добрые, хорошие люди жили там. Во-первых, майор в отставке Анатолий Васильевич Потапов, во-вторых, Алёна Климова, которая всех и всегда жалеет, в-третьих, Татьяна Николаевна Темникова, самый добросовестный посредник между актерами-исполнителями и заказчиками из мира кино и телевидения.
С уверенностью в том, что Темникова ждет ее звонка, Булатова и проснулась. Телефон, имеющий изрядную сумму на счете, ей вчера отдал командир «Дюжины», за что Саша была очень ему благодарна. Мобильная связь в Донецке работала устойчиво. Набрав номер, она услышала далекий, но вполне отчетливый голос Татьяны Николаевны. Директор актерского агентства говорила с какой-то глубокой грустью:
— Здравствуй, Саша! Где ты находишься?
— В госпитале.
— Я так и знала. Игра в войнушку до добра не доведет.
— Это не игра, — ответила Александра.
— Ладно. Какая рана у тебя?
— На левой ноге. Был осколок в голени.
— Хромаешь?
— Еще не вставала. Но они предупредили, что придется некоторое время ходить с тростью.
— Своим глупым поступком ты поставила под удар собственную карьеру. Ведь тебе скоро будет тридцать лет. Это вообще критический возраст для актрисы. А ты такие номера откалываешь. Что мне с тобой делать?
— Не знаю.
— Деньги нужны? — спросила Темникова после паузы, и Булатова поняла, что добрая фея больше на нее не сердится.
— Спасибо, Татьяна Николаевна. Здесь есть люди, которые обо мне заботятся.
— Хорошо, что ты — не одна. Хорошо, что они в беде тебя не бросили. А какими делами ты там занималась?
— Я — снайпер в разведывательно-диверсионной группе. — «Чайка» решила признаться своей благодетельнице.
— Не может быть! — не поверила ей Темникова. — Это слишком серьезное дело. Когда ты сумела научиться? И где?
— Ну, с детства. Еще у дедушки. Он егерем был.
— Выходит, плохо я тебя знаю, — задумчиво сказала Татьяна Николаевна. — Саша, ты, пожалуйста, выздоравливай. В Москве мы обязательно увидимся…
С учителем она тоже поговорила по телефону.
Он, перенесший не одно ранение, хорошо представлял себе, какое состояние сейчас у его ученицы, но Александра старалась держаться бодро, как подобает бывалому солдату, и даже шутила. Поляков не упрекал ее за промах с миной на «растяжке» и хвалил за удачную стрельбу сверху вниз на коротких дистанциях в Иловайске. В конце беседы он спросил, какое ее самочувствие сейчас, когда ее выпишут из больницы, сколько ей полных лет, в каком году она окончила «Щуку», занималась ли спортом, проходила ли когда-нибудь тесты у психолога.
— Нет, не проходила, — ответила Булатова.
— Значит, все у вас впереди, — загадочно произнес учитель и попрощался. «Чайка» некоторое время размышляла над этим разговором. Он каким-то странным образом перекликался с предыдущей беседой, которую вела с ней Темникова: ранение, возраст, работа, возвращение в Москву.
Связаться с Алёной Климовой по телефону оказалось не так-то просто. Видимо, она находилась далеко от аппарата. Потом взяла трубку, и Булатова сначала услышала довольно громкий гул двигателя и разговоры каких-то посторонних людей. Климова не сразу догадалась, кто ей звонит.
— Булыч! — закричала она в трубку. — Я с тобой скоро увижусь! Мы гоним в Донецк новую фуру с гуманитаркой.
— Алёна, я — в госпитале, — ответила ей Булатова.
— Что ты там делаешь?
— Лечусь.
— От чего?
— От ранения.
— Ой!
Связь прервалась. Положив телефон на постель, Александра с улыбкой представила себе Алёну в кабине большого грузовика, который в облаке пыли мчится по дороге через Дикое Поле. Климова отвечает за все: за инсулин для диабетиков в городе Макеевка, за книги и одежду для интерната слабовидящих детей в Харцызске, за игрушки для детского сада в деревне Еленовка, за сахар, мясные консервы и крупу для пенсионеров в пригороде Донецка Марьинке, разрушенной до основания пушками и минометами Вооруженных сил Украины.
Алёна позвонила ей сама, но уже во втором часу ночи. Караван остановился, и в тишине они смогли немного поговорить. В отличие от Темниковой, мало знающей про события на Донбассе, Климова сама видела эту современную гражданскую войну со всеми ее ужасами. Она порадовалась за подругу: подумаешь, осколок в ноге! При залпе «Града» здания и люди в них за несколько минут превращаются в пепел…
Непреложные правила военных лечебных заведений Булатова изучила еще в Севастополе, в госпитале имени Пирогова. В Донецке действовали те же установления: подъем в восемь часов утра, измерение температуры у больного, первый прием лекарств, завтрак, обход лечащего врача, процедуры. Щербина в белом халате, накинутом на плечи, появился у нее в палате после одиннадцати часов.