Загрустил видавший виды дипломат российский, но порода не та, чтобы на попятную идти. И написал письмо другого рода. Кому б, вы думали? А графу Воронцову. Михаилу Илларионовичу. Тому, что императрицу, в случае ее сильного и неожиданного проигрыша в картишки, по старой дружбе деньжатами снабжал. Не при всем дворе, вестимо, но кому надо, те знали и помалкивали. И на трон российский она тоже не без его твердой руки взошла, а потому добро помнила. Знал Михаил Бестужев, к какому человеку за помощью обращаться.
Мало того, этот самый Воронцов по должности первым помощником при его кровном братце Алексее Петровиче Бестужеве состоял, а потому понимал толк, кому помощь в непростых делах оказывать, а кого и вовсе не замечать. А письмо Михаил Бестужев к помощнику братца своего сочинил весьма заковыристое и с большим чувством в смысле дружбы и почитания, что он к Воронцову едва ли не с юных лет испытывал, и желал бы видеть его на самой вершине власти российской, то есть в роли канцлера.
Получается, один брат против другого родного брата пошел. Тут уж добра не жди… Бывает оно и так: не грело, не горело, а вдруг возьми да засветись синим пламенем. И старый проныра, порода-то одна, бестужевская, угадал, к какому больному месту медный прохладный пятачок приложить. Польза, может, и невелика, но ко времени оказалась. Призвали его в столицу, где объявили, что его старый брак расторгнут и он может жениться на ком хочет и сколько хочет, лишь бы оттого польза для государства проистекала.
Трудно сказать, насколько распря между братьями повлияла на его положение в обществе, а может, и его самого круто изменила. Но именно тогда началась виться вокруг Алексея Петровича какая-то мелкая бесовская паутинка, невидимая простым глазом, но ощущаемая если не телом, то влажным ее присутствием везде и всюду, стоило ему ладонью по лицу или камзолу собственному провести. Везде какие-то катышки, ниточки, узелки да петельки под руку ему попадали. Будто в пыльном чулане побывал и оттуда, гадостью какой-то облепленный, к людям вышел.
Собственно говоря, чем был он плох на своем высоком посту? Все-то у него схвачено, отмечено, если не записано, то крепко сидело в цепкой памяти. Потому и вел себя как истинный вельможа и не каждому руку при встрече протягивал. Кавалер многих орденов, за каждым хоть малый грешок, но знает, и надо будет, ход ему даст с расчетом на прицел дальний. При чинах, деньгах и состоянии. И департамент его отлажен, словно часы лучшего зарубежного мастера: из тютельки в тютельку идут; не отстают и вперед не забегают. Стоит где-то на Западе о России худое словечко сказать, замыслить что, недели сроку не пройдет, а все уже Алексею Петровичу известно. Сообщат, доложат, отрапортуют, сломя голову бегут, дабы первыми донести.
Понятно, рвение и преданность не на капустных кочерыжках настояно, денежными купюрками присыпано и алмазными перстеньками поверх украшено. И можно подумать: а денежки на то из казенных счетов выдавались? Да как бы не так! Скажи о том государыне, мол, за интерес наш платить надо, она бы так ответила, что второй раз не сунешься. Нет, умел сей вопрос канцлер Бестужев без великого урона для государственных финансов решать. Зато никаких тебе отчетов и писулек: кому сколько посчитал нужным дать, тому и дал. И расписки лишний раз не требовал. Мало ли кому та расписка в руки попасть может? Объясняй да отчитывайся, за что и с чего это вдруг. А разве денежный вопрос в четырех стенах утаишь? Один шепнул, другой намекнул, а третий от себя добавил. Любой камердинер знает, коль спросят его, откуда у его барина лишние деньжата появляются. Все пальцем в сторону Алексея Петровича покажут.
Ну, пальцем-то показать, конечно, можно, но и получить за этакий показ можно. Граф получал на свои многие и для государства важные расходы средства не от врагов, а из стран дружественных: поболее – из Лондона везли с оказией и даже без особой утайки, а скупые на дружбу австрияки из Вены подбрасывали когда крохи малые, а уж коль припрет, отправляли, сколько наскрести могли. Но у Алексея Петровича каждое лыко шло в строку – и он из одного медного пфеннига получал два, пуская их в оборот через известных ему серьезных людей.
А когда у человека есть деньги и цель, чего с их помощью добиться следует, то все остальное уже походило на игру в солдатики, где каждая фигурка по своему артикулу действует. Умел Алексей Петрович не только деньги к себе приманивать, но и нужных людишек. А тем дважды повторять не надо, за что им никем не сочтенное жалованье выдается при известной расторопности и пронырливости. Те умели завязать дружбу со слугами дипломатов, проживающими в российской столице, с рубщиками мяса и дворниками при тех господах. Слово за слово – и выстраивалась фигура, взглянув на которую, становилось ясно: этот в гости к одним ездит, а тот таких-то на днях принимал. А какие люди дружбу с послами иностранными водили, их всех канцлер наперечет знал.
Но мало того, что каждый шаг господ тех ему известен был. Доносители его ничем не брезговали и докладывали в надежде на надбавку, в каком ведомстве или самой невзрачной конторе что творится: от заштатной коллегии и до самого Правительствующего Сената дотягивались носы и уши бестужевских соглядатаев. Единственным заведением, к которому он никакого интереса не проявлял, был Святейший Синод. Связываться со столичными владыками он не желал не столько из почитания церкви Божьей, сколько зная нрав и повадки синодальных служителей. Они хоть дружно и не жили сроду, но когда из их стен какой-либо пустяк попадал в столичные салоны, они поднимали такой вой и галдеж, будто их лишили до конца жизни Святого Причастия. Все это рано или поздно становилось известно императрице, а она, будучи дамой набожной и истово верующей, клир свой в обиду не давала. Но и без того хватало Алексею Петровичу работы по разгадке тайных и явных светских хитросплетений, доносившихся до его слуха. Даже все сплетни и ябеды, в городских кабаках произносимые по пьяной лавочке, и то приходилось выслушивать великому канцлеру. Не без этого…
И вот, при столь исправной налаженной системе, коей он придерживался почти все время своего нахождения в министерстве иноземных дел, она вдруг дала трещину.
И все напрасно! Его система никак не предусматривала, что Англия примет сторону Пруссии и тем самым перечеркнет многолетнюю работу канцлера. Пока английский король Генрих II был силен, система работала. Но как только главной скрипкой в правительстве стал выскочка Уильям Питт, дела Бестужева пошли наперекосяк и вся его система рассыпалась вдребезги. Он не хотел и не мог способствовать вновь начавшейся дружбе с версальскими франтами, резонно считая французов и самого короля чересчур развращенными и изнеженными. «От изнеженности до предательства рукой подать!» – горячо убеждал он бывших своих сторонников. Однако они лишь согласно кивали в его присутствии, а стоило канцлеру скрыться из виду, как дружно начинали смеяться, понимая, что старик Бестужев доживает последние денечки на своем посту.
Начавшаяся война с Пруссией поменяла взгляды многих, если не всех государственных мужей. А будешь отстаивать старый, отживший принцип, не будешь гибким – сломают, отстранят от дел и отправят доживать в дальнее поместье. Императрица не любила, коль кто-то из подданных не разделял ее личные симпатии. А потому английские туманы стали немодны, а сады Версаля стали почитаться райскими кущами.
Алексей Петрович поначалу был удивлен, увидев, что на приемах во дворце австрийский посол Эстергази и француз Лопиталь держатся вместе. Нетрудно было догадаться, что французы и австрийцы что-то замыслили, но узнать, что именно, он при всем своем желании не мог, поскольку послы те, хорошо знакомые с методами Бестужева, неожиданно поменяли всех слуг и перестали принимать прежних знакомых. Зато ему доложили о депешах, поставляемых непосредственно к Михаилу Воронцову, являвшемуся его правой рукой. Правда, умудренный опытом Алексей Петрович умел делать так, что левая рука не ведала, что делает правая, а потому и Воронцов вряд ли мог знать о всех планах своего начальства. Хотя… как знать.
Бестужеву, как и многим, было известно, что Михаил Воронцов вместе с братьями Шуваловыми были прямыми и даже главными участниками свержения Анны Леопольдовны и малолетнего царевича Ивана.
Мало того. Сразу после восшествия Елизаветы Петровны на престол российский было объявлено о помолвке Михаила Илларионовича Воронцова с двоюродной сестрой императрицы Анной Скавронской. Хорош зятек! Знал, в чьем огороде малинку собирать, за что и получил в качестве приданого графское достоинство, а потом и должность вице-канцлера. Только вот умишка у Мишатки Воронцова было не в пример меньше, нежели у самого Бестужева. Это надо же было отправиться с визитом по европейским дворам, заглянув на чай к папе римскому, предложить тому объединить веру русскую, православную, католической! Да еще нацепил на себя халат, подбитый пухом редких сибирских гусей, невиданных в Европе. Повел себя, как гусь на званом обеде, и оскандалился, о чем тут же стало известно императрице. Но простила она Мишеньку то ли по малолетству, то ли за подарки дорогие. И даже когда Бестужев уличил его в связях с прусским королем, который через своих людей хотел свести государыню с престола, не поверила она в его предательство. Понятно, опять же по глупости, по безголовости своей влез он в то дело, но на посту удержался.
Но когда это было? С тех пор столько воды утекло, могло смыть дела и добрые и злые, да и память людская, как вода талая, течет, меняется. А вот то, что братец его, когда припекло получить развод с безъязыкой женушкой, обратился в Мишке Воронцову, о том канцлер узнал на следующий день. Но письмо было приватное, и он не мог спросить отчет о нем. Помог ли Воронцов его братцу или так карта легла, что государыня все же подписала прошение о разводе, теперь не так и важно.
Однако веселая компания подобралась: его помощник вице-канцлер, родной брат Петр Бестужев и два посла, для которых старая российская союзница Англия – что кость поперек горла, не хотят даже слышать о ней. И все против кого? Да против него, Алексея Петровича Бестужева, российского канцлера! Заговор, никак не иначе. Но разоблачить заговорщиков и упрятать в места не столь отдаленные – тут он был бессилен.