Фермор сидел в своем кресле в начале стола, как бы отделяя себя от присутствующих, и время от времени оглядывал входивших. Он понимал шаткость своего положения, поскольку стал главнокомандующим волей случая после отстранения Апраксина, но мало кто из русских генералов смирился с этим. Дай им волю – и они действовали бы каждый сам по себе, что неминуемо бы привело к катастрофе без единоначалия, но зато дало бы повод обвинять друг друга в просчетах и промахах. И его приказы они исполняли неохотно, как бы против собственной воли, чего не было ни при Апраксине, ни тем более при графе Минихе. Апраксин был свой, природный русак, а Миних хоть и не считался своим, но авторитет и опыт давали ему возможность управлять многотысячной армией легко и непринужденно.
И вот сейчас он должен совместно с генералитетом выработать диспозицию предстоящего сражения, хотя он уже давно решил, где и как расположит русские корпуса, но требовалось общее одобрение, чтобы в дальнейшем не только слава, но и ответственность в случае возможного поражения легла на всех поровну. Понятно, спрашивать будут в первую голову с него, главнокомандующего, но спасительный круг на случай крушения нужно всегда иметь рядом с собой. А совместно принятое решение и есть та самая соломинка, за которую можно будет ухватиться.
По личному опыту он знал и много раз наблюдал в прежних кампаниях, что для армии губительны неопределенность и бездействие. Общее действие увлекает людей, гонит прочь дурные мысли, заставляет собраться, сконцентрировать волю и, главное, выполнять приказы. Но сейчас не требовалось никуда идти, потому как он, Фермор, приготовился к обороне, но не знал, с какой стороны ждать нападения.
В иной ситуации можно было начать сооружение флешей, выкатить на открытые места пушки, прорыть траншеи, расставить вокруг рогатки, спрятать в неприметном месте резерв, но все это не подходило для нынешней ситуации. Его действия походили на игру в жмурки, когда человек с завязанными глазами, на слух, должен был определить и схватить кого-то, допустившего неосторожное движение, создав шум. А прусский король не таков, он не даст ему ни малейшего шанса предугадать предстоящее, поэтому нужно стоять и ждать…
Выждав, когда все места будут заполнены и собравшиеся обратят свои взгляды в его сторону, Фермор попросил доложить о наличии общего числа полков, звания и фамилии их командиров, кивнув писарям, чтобы те записывали все сказанное во время совета. После недолгого подсчета вышло, что всех чинов, способных держать оружие, насчитывается около 42 тысяч человек. Артиллерийских стволов в наличии оказалось 150, но не все были пригодны для стрельбы из-за отсутствия ядер нужного калибра.
– Сколько же солдат у прусского короля? – задал сам себе вопрос граф Салтыков. – По моим данным, около 30 тысяч штыков и сабель. Так что нам следует часть сил направить в резерв, чтоб ввести их в наиболее уязвимый момент.
С этими словами он взглянул на Фермора, от мнения которого зависело окончательное решение. Но тот промолчал, словно не слышал сделанного Салтыковым предложения. Остальные собравшиеся переглянулись, не понимая, почему отмалчивается главнокомандующий.
– Резерв – дело хорошее, но где его поставить? – высказал свое мнение генерал-майор Яков Мордвинов. – Знать бы, откудова он попрет, тогда ладно. А так упрячем резерв непонятно где, и его в начале атаки покрошат в капусту.
В это время равный Мордвинову по чину Иван Мантефель наклонился над картой и, ткнув пальцем в место расположения русской армии, заявил:
– С одной стороны, мы расположились превосходно, и стоит неприятелю напасть на нас с севера, как мы встретим его на узкой полосе, где справа – густые леса, а слева – река. Ему не удастся развернуть все свои силы, и мы за счет артиллерии сможем удерживать его на значительном расстоянии, нанося урон ружейным и пушечным огнем. С юга он напасть никак не сможет, там местность болотистая. Конница, а тем более артиллерия увязнут. Вряд ли король решится на подобную глупость.
– Может, он, нас испужавшись, и бой не предпримет, а так и останется на той стороне? – насмешливо спросил Захар Чернышев, сидевший, как обычно, рядом с Румянцевым и Паниным.
– А всякое может быть, – дробным смешком рассмеялся Салтыков, способный отозваться и поддержать любую шутку. – Фридрих этот, похоже, сам не знает, с какой ноги утром встанет и через какое плечо плюнет. Может, он нас на той стороне ждать будет.
– Надо ему послание отправить, спросить, когда он в гости пожалует, – с широкой улыбкой проговорил Петр Панин.
– А я бы ждать не стал и точно направил несколько дивизий на тот берег, да и клюнул бы прусского орла в хвост так, чтоб он ощипанным остался.
– Ну, зачем ты так непочтительно говоришь о его величестве, Петруша? – все так же полушутя ответил ему Салтыков. – Он вояка заслуженный, вон скольких полководишек разбил и все Европушку на уши поставил. Не каждый так воевать умеет, как он. Я вот к нему со всем почтением отношусь, но, видит Бог, придет время – и встретимся мы с ним в чистом поле без уверток и фортелей лицом к лицу, грудь в грудь. Тогда посмотрим, чья возьмет…
– Это вы правильно говорите, Петр Семенович, – согласился Румянцев, – хитер этот Фридрих, как чертова бестия, а потому с севера, как некоторые думают, он на нас не попрет, поскольку знает, ждем мы его здесь…
– Так-так, говори, Петенька, говори. Мне страсть как интересно знать, как ты на месте Фридриховом поступил бы… – закивал седой головой Салтыков, который и раньше заступался за Румянцева, частенько проявлявшего в бою свой нетерпеливый нрав.
– Тут много думать не надо, – почувствовав поддержку, Румянцев подошел к развернутой карте и ткнул пальцем в крутой поворот реки, верстах в пятнадцати от их лагеря, – тут вот отмель обозначена, я бы по ней переправился и незаметно оказался на правом берегу.
– Больно далеко. В один конец полдня уйдет пройти пятнадцать верст, а еще надо обратно возвращаться, – не поддержал его Иван Мантефель. – Гораздо ближе ждать надо пруссаков – верстах в пяти-семи.
– Там и ждем, – неожиданно подал свой голос Фермор. – Я тоже не вижу никакого смысла для прусской армии переправляться непонятно где, чтоб потом угодить в густой непроходимый лес…
– Здесь нет непроходимых лесов, не Сибирь, – заступился за друга Петр Панин. – Я говорил с местными жителями, они сказали, что там есть лесные дороги, только по ним редко ездят.
– Но их нет на наших картах! – взвился Фермор. – Кому я должен верить: картам, составленным специалистами, или непонятно откуда взявшимся местным доброжелателям? Они могли специально дать вам ложные сведения…
– Зачем это им? – пожал плечами Панин. – Армией не я командую, вам и решать, кому верить, а кому нет.
Остальные генералы стали шумно высказываться насчет возможности атаки с севера или с юга, обращаясь к сидящим с ними рядом, но заявить во всеуслышание свое мнение никто не решался. Лишь один Румянцев, перекрикивая других, доказывал:
– Пруссаки обойдут нас с востока и ударят во фланг, а у нас до сих пор не готова диспозиция. Если мы проспорим здесь до утра, то рискуем быть окруженными и взятыми в плен. Я покидаю сие высокое совещание и отправляюсь к своим частям. Получу я от вас, господин генерал-аншеф, приказ или нет, уже не важно. Дорога каждая минута! Неужели вы не понимаете этого?
– Мы тоже отправляемся в свои части, – поднялись со своих мест еще несколько офицеров, намереваясь сейчас же уйти с военного совета.
Видя, что положение становится серьезным и недалеко до открытого бунта, Фермор поднялся со своего места и, повысив голос, потребовал:
– На основе данной мне власти требую оставаться на местах до окончания военного совета, иначе… Иначе я потребую вашего ареста…
В воздухе повисло недоброе молчание, а потом раздался примирительный голос Петра Семеновича Салтыкова:
– Сынки, успеете к войску своему, успеете. Сядьте на места и не нарушайте присяги. Скоро все закончится.
Чуть поколебавшись, те, кто решил покинуть военный совет, вняли голосу старейшины и сели на свои места, всем видом своим показывая готовность снова встать и уйти. Фермор, понимая, что мешкать в этот напряженный момент не следует, поблагодарил участников военного совета, пообещал принять во внимание высказывание всех при составлении диспозиции и сказал, что к вечеру каждый из них получит письменное распоряжение о своем месте в общем построении.
– В общих чертах сообщаю: мы остаемся на тех же позициях и строимся в классическое каре. Штаб, обозы и артиллерия помещаются внутри, а регулярная конница и казаки располагаются по флангам, – твердо закончил он, а затем, взяв в руки перо и обмакнув его в походную чернильницу, несколькими уверенными штрихами обозначил на карте прямоугольник, вытянутый с запада на восток.
По рядам собравшихся прошел гул, в котором присутствовали нотки одобрения, что решение, какое оно ни есть, наконец-то принято.
– А теперь объявляю военный совет оконченным и прошу всех быть при своих полках и ждать дальнейших распоряжений.
– Помоги нам Господь, – сказал Салтыков, крестясь. – Чует мое сердце, будет завтра бой не в пример многим…
Когда они выходили наружу, то встретили спешащего навстречу им пастора Теге. При виде его Захар Чернышев брезгливо поморщился и сказал, ни к кому не обращаясь:
– Бог един, спору нет, но только дорожки нам разные им прописаны…
– О чем ты? – поинтересовался Румянцев.
– Да согласен я со стариком Салтыковым, что нешуточный бой случится. Но чем он закончится, даже сам Господь не знает.
– Ну, ты и скажешь, – отозвался Петр Панин. – Веры тебе не хватает, что ли, в наши силы? Видали мы этих пруссаков в деле, кое-что умеют, но и мы не лыком шиты, выдюжим…
– Мы-то выдюжим, коль наш стратег дёру не даст.
– А мы за ним присмотрим, чтоб не убежал далеко. Обещаю…
Они ненадолго остановились, обнялись по очереди и, не оглядываясь, направились каждый в свой полк, ощущая в душе неимоверную тяжесть и хорошо понимая, что видятся, возможно, в последний раз…