– Опыт предков, – с усмешкой отвечал Мирович, – но лучше бы его не иметь, а жить, как живет большинство из нас.
– Расскажете? – В голосе Суровцева послышался неподдельный интерес и уважительное отношение.
– Если выдастся случай, – неопределенно кивнул Мирович и, попрощавшись, направился к себе в роту.
…Прошло еще несколько дней, ставших для Мировича тяжелым испытанием. С одной стороны, он никак не мог до конца осознать едва ли не на его глазах свершившийся дворцовый переворот, в котором он, выпади случай, вполне мог принять участие, но еще неизвестно, на чьей стороне. Он, с детских лет веривший в божественное происхождение власти и небесное ее покровительство, не мог смириться с людским вмешательством, граничащим со святотатством. Каким ни будь правитель, но он правитель от Бога, и ему надлежит таковым оставаться до самой смерти. Люди, пошедшие против Бога, неизбежно свершили святотатство. И теперь его прежние представления рушились на глазах. И принять это ему было нелегко…
С другой стороны, его личные симпатии были на стороне взошедшей на престол немецкой принцессы. Возможно, уже потому, что несколько лет назад она смутила его юное сердце, заставила переживать, питать пустые иллюзии, мечтать о чем-то несбыточном, в чем он боялся признаться даже самому себе. Но до сих пор в нем жило то давнее чувство, так до конца и не изжитое.
«Да кто на самом деле она и кто я? – с легкой иронией над собой размышлял он. – Таких, как я, подпоручиков тысячи. И если на каждого случайного знакомого она начнет обращать внимание, выделять, то что будет? Нет, нужно напрочь забыть о той встрече и жить, просто жить дальше и делать свою карьеру. Ожидать от нее помощи, тем более сейчас, смешно и неправдоподобно…»
Но все же его мечтательная натура не хотела отказываться от раз и навсегда созданного в воображении сказочного образа встреченной им на балу принцессы. Он помнил мельчайшие подробности их первой встречи. И последней, в карете. И был почему-то уверен – она тоже помнит, должна помнить о нем. Уж так он был устроен… А потому теперь невольно мечтал о следующем свидании. Он расскажет ей, через что ему пришлось пройти, о своем ранении, о гибели товарищей и бесперспективности дальнейшей службы… Коль она выручила его после дуэли, то должна помочь и теперь. Что ей стоит подписать указ о возвращении дедовских земель и поместий? Для нее это ничего не значит, а его осчастливит и сделает верным слугой на всю жизнь.
В глубине души он понимал тщетность своих мечтаний и слабо надеялся на милость наверняка давно забывшей о нем женщины. Теперь она стала для него еще более недосягаемой, чем ранее. И вряд ли здесь смогут помочь хоть Панин, хоть Кураев. У них свои планы, и вряд ли он в них хоть как-то вписывается. Разве что как исполнитель неких тайных поручений. Но теперь уже никто не сошлет императрицу в Шлиссельбург, где он, Мирович, смог бы оказать ей помощь, спасти, бежать вместе с ней. Теперь, скорее всего, в крепость отправят ее мужа – низложенного императора Петра Федоровича. А вот его Василию спасать почему-то совсем не хотелось…
«Хотя… – решил он после некоторого раздумья, – почему бы не использовать и эту возможность, коль представится случай. Когда ничего другого не останется… Прозябать дальше на свое нищенское жалование нет ни сил, ни желания».
Однако и этому плану мечтательного подпоручика Василия Яковлевича Мировича не суждено было сбыться. То ли судьба в очередной раз не благоволила ему, то ли просто уготовила иной, еще более трудный и тернистый путь. В первых числах июля, возвращаясь со своей ротой из караула и соскочив первым из баркаса на берег, он вдруг увидел полковое знамя, украшенное креповым черным бантом.
«Что за черт? – пронеслось у него в голове. – Кто мог умереть? Неужели было покушение на императрицу?» – От этой мысли в груди что-то кольнуло, и он лишний раз убедился, что чувства его, вспыхнувшие после первой встречи, пусть и угасли, покрылись пеплом за давностью лет, но окончательно не исчезли, а продолжают жить.
«Как же так, прошло чуть больше недели, а ее не стало? И что теперь? Кто займет трон?» – торопливо думал он на ходу, взбираясь по речному откосу наверх, забыв о вверенной ему роте, тяжело шагавшей позади. Не сбавляя шаг, он бросился к зданию штаба и по дороге встретил едущего на телеге, груженной свежими напиленными досками, солдата, который тут же соскочил на землю и отдал ему честь.
– Что случилось? Кто умер? – спросил Мирович его, едва переведя дыхание.
– Разве ваше благородие еще не слыхали? – удивился тот.
– Да мы только с караула. Вчера заступили…
– А-а-а… Тогды оно понятно… – протяжно ответил солдат, согласно кивнув головой. – Ночью известили, мол, император Петр Богу душу отдал…
– Петр Федорович? – с удивлением переспросил Мирович.
– Так точно, они самые. От горя, видать…
– И все? Больше ничего не знаешь о том?
– Да откудова же нам знать? Нам генералы про то не докладывают, – хихикнул рядовой, прикрыв рот ладошкой. – Мы люди маленькие. Умер, и все тут. Царствие ему небесное. Со святыми упокой…
Следом подошла рота Мировича, и капрал Ерофей Миронов спросил:
– Чего он сказал? Кто умер?
– Император, – не оборачиваясь, ответил Мирович и зашагал дальше, надеясь встретить более сведущего человека и узнать подробности смерти Петра Федоровича, который теперь тоже вряд ли когда доберется до Шлиссельбурга.
Но из встреченных им по дороге офицеров знакомых не оказалось, а с людьми, которых он знал лишь в лицо и здоровался лишь кивком головы или отдавая честь при встрече, говорить на эту тему он не хотел. Вряд ли кто из них будет откровенен. И еще непонятно, как будет истолковано его любопытство.
Он не особо верил в скоропалительную смерть императора и боялся, как бы его опасения не дали себя знать в разговоре. Чему-чему, а осторожности годы военной службы его научили. И открываться первому встречному он, как случалось прежде, себя отучил. И упразднение Тайной канцелярии ныне покойным императором не давало повода для беспечности: доносчики и шептуны остались, а начальство любит знать, о чем говорят у них за спиной. Потому он решил разыскать Диониса Суровцева и узнать у него о случившемся, если тот, конечно, располагал хоть какими-то сведениями на этот счет.
Его он нашел поблизости от полковой кухни, где тот, будучи дежурным, проверял, как идет приготовление обеда для офицерского состава. Мирович негромко окликнул его, и он, подняв голову от здоровенного чугуна, из которого шел густой, пахнущий издалека свежей капустой пар, кивнул ему в ответ и вскоре подошел поздороваться.
– Из караула? – спросил он, будто бы Василий затем и спешил, чтоб сообщить ему об этом.
– Да, только сменились, – скороговоркой ответил тот. – А что случилось? Как это произошло?
– Вы о чем? – с удивлением посмотрел на него Суровцев. – Все идет своим чередом: повара обед готовят, вы на отдых идете. Так что ничего не случилось, жизнь продолжается.
– Издеваетесь?! – вскипел Мирович. – Император умер! А вы мне про какой-то обед изволите говорить…
– Без обеда никак нельзя, – все с той же ухмылочкой продолжал поручик. – Иначе мы тоже, как наш бывший император, ноги вдоль лавки протянем.
– Почему он умер?! – Мирович едва сдерживался и готов был схватить Суровцева за грудки. – Не вы ли несколько дней назад с большим сочувствием отзывались о нем. А теперь разве ваше расположение исчезло?
Суровцев внимательно посмотрел на него и полез в висящую на боку офицерскую сумку за трубкой, вслед за тем вынул кисет с табаком и трут с кресалом. Только тут Василий заметил, что руки поручика подрагивали, а на скулах ходили желваки, словно он только что вернулся из боя и еще до конца не пришел в себя, а потому терпеливо ждал, пока тот выбьет огонь и раскурит кривую трубку. Лишь потом Суровцев, не глядя ему в глаза, ответил:
– Император, говорите, умер? Да, умер. А я, если честно, ничего другого и не ожидал. Иного не дано: или на троне, или в гробу. Живой император, но отрекшийся, никому не нужен. К тому же опасен для тех, кто тот трон захватил. Вы меня понимаете? – Мирович согласно кивнул и продолжал внимательно слушать. – Мне передали, будто бы он скончался, находясь в Ропше, от якобы геморроидальных колик. В его-то возрасте и такая кончина?! Конечно, будучи здравым человеком, я тому не поверил. Ни на грош! Но кому нужно мое неверие? Разве что вам? И что с того? Чем сейчас мы сможем ему помочь? Разве что напиться и набить друг другу морду, а потом оказаться под арестом. Нет, мой друг, жизнь коротка, и тратить ее на такие глупости я не намерен. Ignoti nulla cupido[12]. Так что мы вправе распоряжаться своей жизнью и смертью, но… в разумных пределах.
– Значит, вы тоже не верите в скоропостижную смерть императора? – уточнил Мирович, пропустив рассуждения Диониса о жизни и смерти, чего всегда был чужд. Латынь и ее неопределенность надоела ему еще в семинарии, и он с отвращением вспоминал, сколько было зря потрачено времени на зазубривание глаголов, спряжений и бесполезных напыщенных выражений древних римлян. Хотя порой некоторые фразы этого так до конца и не покинувшего землю языка вдруг неожиданно вспыхивали у него в мозгу и вмещали в себя многое, что по-русски требовалось объяснять долго и пространно.
– Как можно не верить в очевидное? – Философский настрой не оставлял Суровцева, а может, просто не давал прорваться наружу буйству чувств. – Смерть есть смерть. Воскрешение императора, хотим мы того или нет, увы, не случится. А вот истинные причины смерти мы вряд ли когда узнаем. Сия загадка так просто разгадана быть не может. Уж слишком опытные загадчики ее загадали. Разве что кто из них проговорится, тогда… – Он не закончил фразы, потому как к ним направлялся полковник, сосредоточенно поглядывая по сторонам.
Мирович торопливо кивнул и пошел к себе домой, где, как и полагалось после сдачи караула, он мог отдыхать до вечернего построения.