В своем молодом коллективе (при становлении этого коллектива самому старшему из сотрудников не было и сорока лет) Исаев — пример для всех и во всем. Дела наваливались, и ни одно из них Алексей Михайлович не отодвигал в сторону. Он рисовал компоновочные схемы двигателей, «ходил по доскам», вглядываясь в узлы и детали, разработанные для очередной «огненной машины». Вместе с конструктором сомневался, взвешивал, прикидывал. Иногда, сняв пиджак, и сам садился за кульман. Чертил быстро, сосредоточенно, и, как вспоминают старожилы КБ, «движения его были расчетливы, создавалось впечатление, что работает автомат, — все было так четко».
Не менее сосредоточенно работал на субботниках и воскресниках по освоению территории, выделенной его коллективу. Поручив кому-нибудь командование, Алексей Михайлович брался за лопату, лом, носилки и неутомимо ворочал, грузил, таскал…
«Однажды во время такой работы, — вспоминает один из его товарищей, — Алексею Михайловичу сообщили, что его в приемной ждет какой-то научный сотрудник.
— Так в чем же дело? Пусть идет сюда!
Через несколько минут к нему подошел солидный мужчина в светлом, тщательно отглаженном костюме с макинтошем на руке. Они поздоровались, и, выяснив, что интересует гостя, Алексей Михайлович сказал:
— Вешайте макинтош на дерево, беритесь за носилки, и по ходу дела мы обо всем договоримся!
Часа два они вдвоем носили мусор, землю, иногда останавливались, что-то чертили палками на земле, спорили, обсуждали и опять поднимали носилки.
Не знаю, о чем они договорились, но помню, как тепло прощались. Гость приветливо улыбался — он явно остался доволен исходом встречи».
И все же годы сделали. свое дело. Исаев стал сдержаннее, молчаливее. Энергии хотя и не убавилось, но она уже не плескалась через край. Исаев точно, расчетливо отмерял нужную для дела порцию сил. От мальчишеской любви к эффектам не осталось и следа.
*Я прославлю вашу фамилию…», «я начал новое дело, и меня пошлют скоро в Америку…», «я умнее всех своих сослуживцев и своего начальника…».
Молодой Исаев был настолько не похож на Исаева зрелого, что при обсуждении рукописи этой книги соратники Алексея Михайловича, проработавшие с ним не годы, а десятилетия, просто не хотели верить в подлинность писем, приведенных в предшествующих главах. Но я действительно не выдумал в них ни слова, не прибавил ни запятой. Просто в жизни Исаева настало другое время. Из-под окалины выступила прочнейшая сталь.
Перемены в его характере — во многом следствие изменений любимого дела. Эпоха кустарщины, рискованных экспериментов, потерь и неудач ракетной техники уже далеко позади.
Успехи ракетной техники изменили и Королева. На самолетах с ракетными ускорителями он больше не летал, в пекло не бросался, но о спокойной жизни не было и речи. Королев взял на себя неизмеримо большую тяжесть — ответственность руководителя грандиозной программы, обязанного обеспечить умелый выбор генерального направления, обладающего искусством стыковки ее элементов. В отработку этих элементов, «кирпичей», из которых складывалось грандиозное целое, Исаев внес очень многое.
Он любил дело, которое искал так долго, так настойчиво. Любил, ценил, уважал людей, деливших с ним и радости, и трудности, умел сплотить сотрудников. Все они, в том числе и он сам, чувствовали себя частицами удивительного целого — коллектива, который назывался в официальных документах коротким звучным словом — ОКБ.
Проектируя жидкостные ракетные двигатели, ОКБ Исаева выполняло заказы и ракетных, и самолетных конструкторов. Жидкостный ракетный ускоритель, установленный на самолете, до поры до времени дремал. Продремать мог не один полет, а десятки, но зато когда просыпался — самолет с включенными ЖРД летал уже совсем по-другому. Такие ускорители показали себя с самой лучшей стороны на широкоизвестных самолетах — ильюшинском Ил-28 и туполевском Ту-14. Ставились они и на некоторых истребителях А. И. Микояна.
Делал Исаев такие двигатели не раз, и работали они превосходно, хотя в процессе доводок случались и неприятности. Иногда огонь лишь прикидывался укрощенным. Его короткие вспышки на испытаниях приносили беду. Исаев говорил тогда самолетчикам:
— Будем работать. Разберемся. Исправим.
Исаев довоенный, времен Магнитки или Днепрогэса, произнес бы длинную бурную тираду. Исаев зрелый лаконично выдавал вексель, оплачивая его быстро и полным рублем. Через какой-то промежуток времени, приехав в самолетное КБ, Исаев брал кусочек мела, подходил к доске и ровным, спокойным голосом начинал объяснять причины происшествия. Делал он это удивительно четко, размеренно, неторопливо. Человек неопытный ни за что бы не догадался, какие страсти сопровождали рождение доказательных выводов. К концу доклада на доске красовался сложнейший чертеж, выполненный с предельной аккуратностью. Исаев рисовал его как бы между прочим, по памяти, сопровождая графиками, кривыми, отображавшими процессы, которые интересовали участников совещания.
Острота профессионального зрения огромная, но не единственная сила Исаева. Был у него еще один важный дар — видеть вещи, проблемы, решения совсем не такими, какими они открывались его предшественникам. Вот почему, изыскивая путь к цели, Исаев, как правило, умел выбрать лучший.
Этот талант особенно пригодился в делах космических. Слишком уж многое делалось там в первый раз. А заказчик у Исаева был чертовски строгий, придирчивый, требовательный. Его звали Сергей Павлович Королев.
13. С «контрракетой» на борту
Пока Исаева мотало по стройкам, Королев упорно держал курс на ракеты. Был он на этом пути бесконечно разным. И военным, и штатским, и ученым, и конструктором, и администратором, и испытателем. Во всеоружии разнообразных знаний пришел Сергей Павлович к руководству содружеством специалистов, объединенных общностью великой цели — покорения космоса.
И кто бы ни приходил в кабинет Королева — инженер или биолог, астроном или врач, знаток пластмасс или электроники, — он всегда видел в нем не начальника, а своего брата специалиста, пусть не знающего всех тонкостей различных проблем, но зато не ошибающегося в главном. Именно такого партнера ощутил в Королеве и Исаев, когда обсуждалась задача, без решения которой не могло быть и речи о космическом полете человека.
У английского писателя Джеймса Олдриджа есть рассказ, который называется «Последний дюйм». Его герой, мальчик, впервые взявшийся за управление самолетом, не раз слышал от отца, что успех посадки решает последний дюйм. Конечно, на самом деле это не совсем так — самолет «прощает» летчику и большие неточности. Для Олдриджа и посадка (наиболее ответственный этап полета), и последний дюйм, отделяющий самолет от земли, — символы трудностей завершения любого серьезного дела. Задача, которую поставил Исаеву Королев, во многом предопределяла успех посадки космического корабля.
В авиации посадка неотделима от взлета. Если взлетел, значит, придется сесть. В космонавтике первое время взлетали, но не садились. Летали в космос первые корабли без пилотов и, отлетав свое, сгорали на входе в атмосферу. Это никого не огорчало. И пока дело не дошло до полета в космос человека, проблемой посадки не занимался никто. Когда же занялись, стало ясно, как много предстоит сделать, чтобы корабль садился с той легкостью, о которой писали авторы фантастических романов.
Прежде чем сажать корабль, надо было погасить, хотя бы частично, немыслимо огромную скорость его полета — 28 тысяч километров в час. Для этого Исаев и занялся проектированием «контрракеты» — тормозной двигательной установки (сокращенно — ТДУ), тяга которой была направлена против полета.
На бумаге идея выглядела безупречно. ТДУ замедляла стремительный бег корабля. Корабль сходил с. орбиты, под действием силы земного тяготения спускался все ниже и входил в более плотные слои атмосферы, тормозившие его бег. Усилив эффект торможения парашютами, корабль можно было и посадить. Но если откажут двигатели тормозной установки и корабль не сможет войти в плотные слои атмосферы, то парашюты уже ему не понадобятся.
Исаеву ясно — нормальный запуск двигателя тормозной установки — благополучное приземление. Отказ «контрракеты» — трагедия, превращение космонавта в пленника орбиты.
Но что же могло помешать успешному выполнению ответственного задания? Алексей Михайлович сумел быстро и точно ответить на этот вопрос — невесомость! А вот насколько серьезна ее угроза, не знал никто. Еще ни одного запуска двигателя в условиях невесомости космонавтика не знала. Создать же условия для имитации такого запуска на земле было просто невозможно.
Исаев отчетливо представил себе «ахиллесову пяту» запуска двигателя тормозной установки. Топливный бак ЖРД никогда не заполнялся «под завязку». После заправки в нем всегда оставался газовый пузырь. К пузырю привыкли. Он никогда не пугал, так как конструкторы отчетливо представляли себе направления действия перегрузок на разных этапах полета, великолепно знали, как загнать этот газовый пузырь, чтобы он не помешал запуску.
В невесомости все выглядело иначе. Блуждая по баку, пузырь мог занять любое положение, в том числе и такое, при котором газы устремлялись бы в двигатель. Ворвавшись в организованное струйное движение горючего и окислителя на их пути в камеру сгорания, газы разрушили бы однородность этих потоков, изменили бы их соотношение, а следовательно, и запланированный режим работы двигателя. Тяга уже не соответствовала бы расчетной, а это, в свою очередь, вызвало бы новые последствия. И просто нежелательные, и взрывчато опасные.
Возьмем, к примеру, самый невинный случай подобного воздействия. Нарушив соотношение горючего и окислителя, газы чуть-чуть изменили силу тяги ТДУ. Это опасное «чуть-чуть» изменит место приземления корабля. А ведь встретить космонавта — не к дачному поезду приехать. К месту посадки стягиваются специальные поисковые группы, оснащенные вертолетами, вездеходами и прочей транспортной техникой. Нетрудно представить себе, как осложнится работа поисковиков.