Алесь КожедубДорога на Москву
Часть первая Поросёнок в самолёте
1
В университет я поступил в те времена, когда за поступление ещё ничего не платили.
– Так куда ты собрался? – спросил отец, когда я показал ему аттестат об окончании школы.
– На филфак, – сказал я.
– И что ты нашёл в этой литературе, – вздохнул он. – Значит, в экономисты не хочешь?
– Не хочу.
Отец, как, впрочем, и все отцы, мечтал, чтобы сын пошёл по его стопам. Бухгалтер, старший бухгалтер, главный, наконец, – что может быть лучше?
– Знаешь, как меня уважают? – спрашивал он.
Я согласно кивал. Его действительно уважали во всех организациях, где он трудился. Квартиру, правда, не давали, отчего из Ганцевич он уехал в Речицу, а оттуда в Новогрудок, но к уважению это не имело отношения.
– А в военкомате ты что обещал? – посмотрел он мне в глаза.
В десятом классе меня и ещё нескольких ребят вызвали в военкомат на собеседование.
– Если захотите поступить в высшее военное училище, – сказал майор, – мы дадим каждому направление. А это стопроцентная гарантия. Вопросы есть?
– Есть! – по-военному подскочил я. – Как быть со здоровьем?
– Что у тебя? – поморщился майор.
– Годен к нестроевой, левое ухо плохо слышит.
– Отправим в военно-политическое, – сказал майор. – Там уши не нужны.
Я сел на место.
Нам всем выдали направления в различные училища страны. Я был распределён в Харьков, однако ехать туда не собирался. Мне больше нравилась литература.
– Ну что ж, поступай как знаешь, – покорился отец. – У меня там знакомых нет… Хотя, Голенчик на истфаке работает! Надо встретиться перед экзаменом.
На вступительные экзамены в Минск мы полетели на самолёте. Это был мой первый полёт, и я, конечно, волновался. Просторы стратосферы тогда манили нас не меньше океанских пучин, Ихтиандр и Ариэль были безусловными кумирами. Пожалуй, Ихтиандр мне нравился чуть больше, поскольку его друзьями были дельфины, а не какие-то там вороны.
Новогрудский аэродром оказался большим лугом за городом. На нём стоял маленький дом с локатором, рядом АН-2. В народе его называли «кукурузником».
– А где самолёт? – спросил я, вертя головой.
– Вот он, – показал отец на «кукурузник». – Часа за два долетим.
– А взлётная полоса? – всё ещё не верил я своим глазам.
– Где-то здесь, – тоже посмотрел по сторонам отец.
Из домика вышли два человека. «Лётчики!» – догадался я.
– Ветер сегодня сильный, – сказал один из них.
– А ты против ветра взлетай, – пожал плечами второй.
«В Новогрудке всегда сильные ветры, – подумал я. – Неужели они этого не знают?»
– А что будет, если взлетать по ветру? – громко спросил я отца.
– Дунет в задницу – и перевернёт! – подмигнул мне первый лётчик.
«Шутит», – подумал я.
Пассажиры по одному забрались в самолёт. Нас было двенадцать человек.
– Хорошо, что не тринадцать, – пересчитал пассажиров по головам лётчик. – Тётка, что это у тебя в мешке?
– Порося, – сказала тётка.
Поросёнок, услышав, что разговор идёт о нём, пронзительно завизжал.
«Зачем она летит в Минск с поросёнком? – подумал я. – Мне вот на вступительные экзамены надо».
– Смотри, чтоб не выскочил, – сказал лётчик. – Вылезет из мешка – весь самолёт обделает.
– Стоило становиться лётчиком, чтоб за поросёнком убирать, – хмыкнул я.
Отец ничего не сказал.
– Граждане пассажиры! – объявил лётчик. – Возьмите по бумажному пакету из карманов на сиденьях. Станет плохо – блюйте в него. Ну, с Богом!
«Кукурузник» громко застрекотал, несколько раз скакнул на кочках и взлетел. Высота полёта была не больше километра, и я хорошо видел в окошко хутора среди полей, ровные полосы дорог, стада коров на лугу. Самыми неприятными были встречи с руслами рек. «Кукурузник» падал в них, как в бездонные ямы.
– Зря я позавтракал, – сказал отец, судорожно расправляя пакет. – Целую сковороду жареной картошки с яичницей съел…
Его стошнило.
– Надо было на автобусе ехать, – сказал я, стараясь не смотреть на него.
– На автобусе шесть часов трястись, – ответил он, вытирая с глаз слёзы. – Тут всего два…
Он опять наклонился к пакету.
Меня подташнивало, но я пока держался. Другие пассажиры сидели, тоже уткнувшись в пакеты. Не тошнило одну тётку с поросёнком.
– У, чтоб ты сдох! – бормотала она. – Куды пополз? Сиди, говорю…
«Кукурузник» ухнул в очередную яму и с трудом выкарабкался из неё.
«А если бы гроза? – подумал я. – Не пришлось бы экзамены сдавать…»
Но гроза в этот день в Беларуси не случилась, и мы благополучно приземлились в минском аэропорту.
– Порося живое? – спросил лётчик, снимая наушники.
Поросёнок в мешке хрюкнул.
– Что ему, паразиту, сделается, – хриплым голосом сказала тётка.
Её, похоже, затошнило только сейчас: позеленело лицо, затряслись руки, платок сполз с головы на плечи.
– Тогда всё в порядке, – усмехнулся лётчик.
Бледные пассажиры потянулись к выходу. Хуже всех выглядел отец. В каждой руке он держал по бумажному пакету. Я тащил сумку и чемодан.
Какое-то время мы посидели на скамейке в скверике.
– Больше не полечу, – сказал я. – Пусть в этих «кукурузниках» поросята летают.
– У меня с детства плохой вестибулярный аппарат, – согласился отец.
Мы поднялись и направились к троллейбусной остановке. Брат отца дядя Вася жил на другом конце Минска, но меня это не пугало. Наоборот, троллейбус теперь мне представлялся самым комфортабельным видом транспорта из всех существующих на земле.
2
С Голенчиком мы встретились в его комнате в общежитии.
«Оказывается, и преподаватели живут в общаге, – с любопытством оглядывался я. – Но это, если без жены. А с женой и детьми?»
– Мои пока в деревне у родителей, – сказал Николай Гаврилович. – С квартирами тут совсем беда.
– Всюду беда! – рубанул рукой воздух отец. – Я вот сына пристрою – и в Хадыженск.
– Куда?! – опешил я.
– В Краснодарский край. Там в Белореченске Толя Кучинский живёт. Купил дом с виноградником, живёт и в ус не дует. Будем к нему в гости ездить.
– Откуда у тебя деньги на дом? – хмыкнул я.
– А мне в техникуме две комнаты с кухней дают, – гордо сказал отец.
В Новогрудке у нас тоже были две комнаты с кухней и такая же должность. Но отец жил по своим законам математики, и объяснить, чем хадыженские две комнаты с кухней лучше новогрудских, мог только он.
– Там климат, – сказал отец. – Псориаз замучил. Врачи сказали – или меняй климат, или образ жизни. Лучше климат.
– И когда переезжаете? – спросил я.
– В сентябре.
В принципе к переездам я привык. Когда мне было десять лет, из Ганцевич мы переехали в Речицу. Там года три пожили на съёмных квартирах и отбыли в Новогрудок. Сейчас тоже прошло три года.
– А мама? – спросил я.
– Куда она денется.
Мама против всех этих переездов протестовала, но не настолько сильно, чтобы им помешать.
– Значит, решил на филфак? – вмешался в наш разговор Голенчик.
– Упёрся, как баран! – сказал отец. – Я ему говорю, давай в нархоз, у меня там все знакомые, от лаборантки до ректора, а он уставится в книжку и молчит.
– На филологическом тоже хорошее образование, – сказал Николай Гаврилович. – Что у тебя по математике?
– Четыре.
– А по истории?
– Пять.
– Думаю, поступит, – посмотрел на отца Голенчик. – Скажу ребятам из приёмной комиссии, чтоб не сильно придирались. Но у нас и так не придираются. На филфаке хлопцев мало.
На эти последние слова я не обратил внимания, но, как выяснилось позже, именно они имели решающее значение.
– А кем он после филфака будет? – спросил отец. – Учителем. Разве можно учителя сравнить с бухгалтером?
– Время покажет, – закряхтел Голенчик, закуривая папиросу. – Я тоже не думал, что окажусь в этом общежитии. В Ганцевичах давно был?
– Давно, – махнул рукой отец. – Хочу вот с сыном съездить.
– Ты же в Хадыженск собрался, – усмехнулся я.
– Лучшие годы там прошли, – не слыша нас, посмотрел в окно Голенчик. – Теперь думаю: зря оттуда уехал.
– Давай по грамульке, – сказал отец, доставая из авоськи бутылку водки. – Закуска есть?
Николай Гаврилович взял с подоконника два стакана, вынул из тумбочки полбуханки засохшего хлеба, кусок сала и луковицу.
– Ты как? – посмотрел на меня отец.
– Пейте сами.
Тогда я был ещё равнодушен к водке, впрочем, как и к вину. И не знал, что лучшая в мире закуска – хлеб, сало и луковица.
Взрослые выпивали, вспоминая своих ганцевичских друзей, я же думал о предстоящих экзаменах. Вероятно, университетские требования чем-то отличались от школьных, но чем? По той же истории, например, кроме учебника и пособия для поступающих в вузы я прочитал множество романов и повестей из дополнительного списка. Имеет это значение или нет? А даты? Вроде, все вызубрил, но какая-то из них может и вылететь из головы. Про английский язык лучше вообще не думать. Это был самый трудный из всех языков мира, может быть, за исключением китайского.
– Не бойся! – потрепал меня по плечу Николай Гаврилович. – Главное, напиши как следует сочинение, а там оно само пойдёт. Я вот из деревни приехал, и ничего, со второго раза поступил.
«Почему не с первого?» – чуть было не спросил я, но сдержался.
– Поступишь – и сразу уедем в Хадыженск, – сказал отец. – Хороший городок, про климат я и не говорю. Два часа поездом до Туапсе.
– А что в Туапсе? – спросил я.
– Море, – ответил отец.
И мне сразу же захотелось на море.
Мои родные Ганцевичи хоть и находились в полесской глубинке, но в них была железнодорожная станция с эстакадой, на которой вкусно пахло свежеспиленным деревом. А станция – это поезда, и каждый пацанёнок в Ганцевичах знал, что можно сесть в поезд и укатить в Москву или на море. В нашей огромной стране было куда уехать. Мы и песни тогда распевали про поездки. «Едут новосёлы, рожи невесёлы, кто-то у кого-то стырил чемодан. В чемодане было два кусочка мыла, полкило печенья, килограмм конфет. Ой ты, зима морозная, тёща туберкулёзная…»