Я это знал. Бойко был уникум. На жизнь он зарабатывал картами. В день выплаты стипендии его комната превращалась в игорный дом. Играли двое-трое суток, пока у партнёров были деньги. Обобрав коллег, Бойко успокаивался до следующей стипендии. Меня удивляло, что картёжники и не пытались спастись. Они замирали перед Бойко, как кролики перед удавом. Играл Бойко во всё: преферанс, кинг, рамс, секу, очко. Вероятно, талант его не вызывал сомнений, потому что проигравшие при мне ни разу не скандалили. За столом он не пил, не курил, не вскакивал и не шлёпал картами.
– А знаешь, скольких грамотеев при мне из университета выгнали? – продолжал Бойко.
Я догадывался, что многих.
– Почему?
Я пожимал плечами.
– Не сдерживали страстей! – поднимал палец Бойко. – Читали книги – раз. Ходили на лекции – два. Писали конспекты – три. А потом один раз напивались, устраивали в комнате пионерский костёр или драку – и всё. Вперёд, в Советскую Армию к дедам на обучение. Ты понял?
– Что?
– Не понял, – с сожалением поднимался Бойко. – Ну ладно, читай дальше.
Я обнаружил пропажу из тумбочки всех своих медалей и жетонов, осталась одна цветная лента. На соседей грешить не хотелось. Конечно, комнаты в общаге проходной двор, но медалей было жалко.
– Новые завоюешь, – успокаивали сожители.
– Придётся, – соглашался я.
Ева в общаге не появилась ни разу. Но я и не ждал её. У рыб, зверей и птиц разная среда обитания. Бывают, конечно, крокодилы, живущие в воде и на суше, но они крокодилы.
Ко мне каждый день приходила Ленка, приносила отпечатанные страницы повести.
– Вычитывай, – отдавала она две-три странички.
Машинистка из Ленки ещё та, опечатки в каждом слове. Я правил, Ленка болтала. С Евы она начинала и ей же заканчивала.
– Может, передохнёшь? – останавливал я её.
– Молчу, – поджимала губы Ленка – и тут же вспоминала новую историю.
Благодаря ей я знал всё о подготовке съезда, о семейной жизни Володи и Светланы, о спячке Крокодила и мятущейся Еве.
– Переживает чего-то, – вздыхала Ленка.
– Ева переживает? – отрывался я от текста. – Смотри лучше сюда, пропуск…
Ленка подсаживалась ближе. Её волосы щекотали лицо, и пахли они не так, как у Евы.
Съезд был уже совсем близко.
5
К пяти часам пополудни актовый зал почти заполнился.
Дата съезда не афишировалась, но пришли старшекурсники, преподаватели, друзья. Еву сопровождали два здоровенных лба, одного из них я знал: физик Алик, мастер спорта по гребле то ли на байдарке, то ли на каноэ. Судя по тому, что кавалеры не замечали друг друга, Ева развлекалась по полной программе. Похлопывать по холке двух молодых бычков, угрюмо косящихся на соперника, удовольствие и впрямь особенное. Ева подмигнула мне, приглашая оценить пикантность ситуации. Я кивнул: съезд смеха! Бычки уставились на меня, будто впервые в жизни увидев вожделенную красную тряпку.
Проплыл Крокодил, по обыкновению переваривая пищу. Один из пажей Евы кинулся к нему обниматься. «Боксёр, – понял я, – с Крокодилом обнимаются только боксёры». Крокодил с пажем грохали кулаками по спинам друг друга, смахивая ненароком навернувшуюся слезу, Ева забавлялась.
Володя, командовавший парадом, подал знак: пора. На сцену высыпала команда КВН, съезд начался. Рядом со мной нервничала Ленка. Она должна была читать отрывки из моей повести. У авторов редко бывают звонкие голоса, Ленка вынуждена была сдаться под моим и Володиным нажимом.
– Здесь ударение правильно? – совала она мне листок. – А в этом слове?..
– Как прочитаешь, так и правильно, – отвечал я афоризмом Ивана Ивановича, нашего преподавателя русского языка.
– Смеёшься, а мне на сцену… – чуть не плакала Ленка.
Миниатюры закончились.
– Вперёд! – повернулся к Ленке Володя.
Она вскочила, задохнулась, наступила мне на ногу и унеслась.
Повесть слушали хорошо, смеялись, хлопали. Ева теребила то одного, то другого ухажёра, страдая от недостатка внимания. Крокодил, по обыкновению дремавший, вдруг невпопад заржал. Евины пажи, встрепенувшись, его поддержали. Публике понравилось и это.
Ленка освоилась, перестала частить и заикаться. Я сел свободнее. Володя повернулся ко мне и удовлетворённо мигнул: порядок.
Ева ни с того ни с сего обиделась. Пухлые губы вздрагивают, взгляд мрачный, длинная нога нервно постукивает по переднему сиденью. Вот-вот вскочит и выметнется из зала. Кавалеры забыли об отведённой им роли, вертят головами, заглядываются на раскрасневшихся девиц. Бедная Ева. Рука её сжимается в кулак, и он не такой уж маленький. Но хороша Ева и в гневе. А может, особенно хороша в оном. Перехватив её как бы случайный взгляд, я корчу рожу. Ева опускает голову – и поворачивается ко мне уже улыбающаяся. Подсказка принята. Забывшийся да будет наказан.
На сцене давно уже поют, отплясывают, хохмят. Володя железно выдерживает регламент съезда. «Почём стоит похоронить?» – «Пять рублей». – «А без покойника?» – «Три рубля, но это унизительно». Народ стонет, плачет, некоторые лежат.
Я замечаю секретаря комитета комсомола факультета Баркевича. Лицо, конечно, каменное, но разве может оно быть иным у вожака молодёжи? Вижу, как разевает пасть Крокодил, легонько толкает локтем соседа, и тот сваливается с кресла, хватая ртом воздух. По печени попал. Крокодил уж если ткнёт, мало не покажется.
Ленка, вновь оказавшаяся рядом, на себя не похожа. Глазки горят, зубки сверкают, грудь волнуется. А что, вполне может понравиться. Вон Евин боксёр уставился, поплыл, как от хука в челюсть.
– Чего он?.. – у Ленки покраснела даже шея.
– Состояние грогги, – говорю я. – Бери за верёвочку и веди, куда пожелаешь.
– Больно надо! – фыркает Ленка.
– Напрасно.
Съезд заканчивается гимном. Весь зал поёт «Гаудеамус».
– Молодцы мы все, – смахивает со щеки слезинку комсорг. – Делегаты съезда приглашаются за кулисы.
Да, я видел, как Крокодил со товарищи таскал звякающие саквояжи. Не пойти нельзя. К тому же сквозь толпу проталкивается Ева, хватает меня за руку, прижимается бедром.
– Идём?
– Куда?
– На кудыкину гору.
Ева вроде не делегат, но участие её в закулисной части съезда ни у кого не вызывает сомнений.
– А кавалеры? – шарю я по толпе взглядом.
– Не твоё дело.
Действительно, что это я Евиными кавалерами озаботился. Пороть их будут. Ева уж постарается высолонить розги.
Крокодил мечет бутылки, по кругу идут стаканы, которых не хватает. Ева умудряется завладеть двумя стаканами, один суёт мне:
– На брудершафт?
Медленно пьём, целуемся. Евины губы приятно горчат. Народ вокруг делает вид, что всё в порядке вещей.
– Уходим по-английски, – шепчет Ева.
– Куда? – удивляюсь я.
– К тебе.
– В общагу?! – едва не роняю из рук стакан.
– Давай, сначала ты, потом я. Жди меня у входа в скверик.
Я пячусь, натыкаюсь в потёмках на Ленку, которая заполошно машет рукой: уходи! В коридорах народ уже рассосался. На втором этаже стоит Емелин, раскуривающий папиросу. «Во сколько он уходит домой? – мелькает мысль. – И есть ли у него нормальный дом?» Емелин сильно хромает, говорят, ранение он получил в армии. Наш замдекана даже в штатском остаётся майором. Отдаёт приказы, выслушивает донесения, следит за причёсками разгильдяев и короткими юбками девиц. Правда, на последних он только косится. Служба, и на филфаке у Емелина служба. Иногда кажется, тянуть её тяжелее, чем в армии.
На улице пронизывающий ветер, гололёд, безлюдье. Не замёрзла бы Ева. Но она скоро появляется, налетает, тормошит.
– Комнату освободить сумеешь?
– Комнату?..
Двое сожителей из библиотеки приходят поздно, один уехал домой. Только Виталик может оказаться дома, но он мой должник. Уже не раз я уходил на пару часов из общаги, когда Виталик приводил свою Аллу.
– У нас бабка на входе вредная, – бормочу я. – Как бы крик не подняла.
– С бабкой я справлюсь, – тащит меня за руку Ева. – Бабки сами меня боятся…
И правда, вахтёрша, мельком взглянув на Еву, накинулась на жмущихся у входа парней и девчат:
– Никого не пропущу! Комендант приказал – без документов никого.
Каблуки Евы громко цокают по коридору. Ни капли не похожа она на здешних девиц, а вот поди ж ты.
Виталик был дома, бренчал на гитаре, приканчивая бутылку «чернильца».
– Понял! – подмигнул он нам. – За два часа управитесь?
– Кончай ты… – оглянулся я на Еву.
– Управимся, – кивнула Виталику Ева. – Мы шустрые.
Виталик гоготнул и скрылся. Парень он был лёгкий и без комплексов. Однажды ворвался в комнату после полуночи – я, лёжа в постели, читал, – стукнул рукой по выключателю:
– Санёк, ты спишь!
Слушая в темноте возню на его кровати, я жалел, что не успел натянуть штаны и смыться. Алла, худенькая девушка с тяжёлой грудью, была влюблена в Виталика, как кошка. Чего никак не скажешь о нём.
Ева достала из своей объёмистой сумки бутылку вина.
– Где у тебя стаканы?
У меня дрожали руки, и я выключил свет, чтобы Ева этого не заметила.
Ева, не спрашивая, устроилась на моей кровати, подобрала ноги:
– Иди сюда…
Я, преодолевая оцепенение, наклонился над ней.
– Ну что ты… – стала она меня гладить, – не волнуйся, глупыш, всё будет хорошо…
В отсвете уличных фонарей белело её лицо, блестели глаза. Она стянула через голову свитер, я неловко ей помог. Упруго торкнулась в ладонь грудь с шероховатым соском. Другой рукой я стал нашаривать крючки на юбке.
– Не надо…
Её уверенная рука поползла вниз по животу, и я, холодея, подчинился ей. Сама Ева осталась в юбке, но с меня стащила брюки.
– Вот так…
Горькие губы раскрылись, приняли меня в себя. Я сильно зажмурился, сдерживая стон облегчения. Волосы Евы сильно запахли сигаретным дымом.
– Дай мне вина.
Боясь смотреть на неё, я протянул стакан.
– Тебе было хорошо?
– Да… – слово с трудом протолкнулось из горла.