– Ленка за тебя смерть примет.
Я с тоской обвёл взглядом унылые стены альма-матер, народ, копошащийся подле них.
Ева, наскучив себе в зеркале, решительно направилась к двери. Мне показалось, что я долго, очень долго смотрел ей вслед.
– Если серьёзно, – сказал Володя, – есть несколько вариантов. Но доказать будет трудно.
– Не надо ничего доказывать.
Я побежал за Евой через холл, подгоняемый звонком. Кажется, из-за угла выглянул Крокодил, меланхолично фиксирующий суету наземного мира.
На город надвигалась тень ранних зимних сумерек. Ева растворялась в них, как рыба, уходящая в глубину.
8
Ева вышла замуж за Крокодила на исходе пятого курса. К тому времени мы давно уж не интересовались друг другом. Мне представляется, дело обстояло так. Крокодил, прекрасный представитель своего вида, в точно выбранный момент всплыл, нежно ухватил зубами добычу, если хотите, созревший плод, и утащил её в своё царство. Впрочем, я всегда знал, что Еве нравилась бездна, именуемая пучиной.
Ева, конечно, знала, на кого ставить. Крокодил быстро стал кандидатом наук, преподавал сначала научный атеизм, затем богословские науки.
Мой тренер Семёныч преждевременно почил в Бозе.
Наш комсомольский вожак Баркевич какое-то время был министром, сейчас работает в банке.
От повести «Под жёлтым одеялом» сохранилось лишь несколько разрозненных страничек черновика. Если уж быть откровенным, «Жёлтое одеяло», конечно, не стоило выеденного яйца.
Володя после пятнадцати лет совместной жизни со Светой развёлся и женился на звезде балета. Но ещё через пять лет он вернулся назад. И его, конечно, приняли.
Ну а я до сих пор бреду канувшими в Лету сонными улочками Дагомыса, целую пахнущие «Изабеллой» губы тёти Тани, плыву в чистой воде среди камней под Джубгой, – и смотрю, смотрю вслед уходящей Еве.
Как ушёл я в мир смотреть, чтобы знать, так и иду.
Прощай, Ева.
Часть третья Застолье
Новогрудок
Впервые приобщиться к традиционной русской забаве – застолью – мне довелось, кажется, в восьмом классе.
Наша семья летом переехала из Речицы в Новогрудок, где отец устроился на работу преподавателем бухгалтерского учёта в торгово-экономический техникум.
Проработав всю жизнь главным бухгалтером, закончив без отрыва от производства институт народного хозяйства, отец вполне естественно пришёл к преподавательской деятельности. В техникуме он сразу стал ведущим специалистом. С такой практикой ему было чему научить не только вчерашних школьниц, но и почтенных заочниц. Эти тётки сидели бы до пенсии бухгалтерами гастрономов или столовых, но если тебя двигают на повышение в управлении торговли, поневоле отправишься в техникум за дипломом.
Студентки из тёток, может быть, были неважные, зато в жизни они понимали куда больше девиц в мини-юбках, у которых мозги в майскую сессию совсем отказывались соображать. Девицы вздыхали о мальчиках, а тётки собирали сумки. Они клали туда бутылку, коробку конфет или шоколадку, самые умные добавляли шматок сала. Да что там говорить, бухгалтеры гастрономов знали, что положить в сумку.
Вот тогда-то я и узнал, что такое «виньяк». Это был не коньяк, но и не тривиальная водка. Мы занимали двухкомнатную квартиру в доме для преподавателей, и по вечерам у нас часто собирались соседи. Вчерашние студенты, они с радостью рассаживались вокруг стола, на котором курилась парком рассыпчатая картошка, лоснилась селёдка, прикрытая кружками лука, загадочно мерцали бутылки. Непочатые, они имели очень важный, даже начальственный вид. Дотронуться до них мог только хозяин.
– Попробуй виньяк, – как-то сказал отец, когда мама отлучилась на кухню.
Я попробовал. На вкус виньяк был отнюдь не противен. В голове у меня зашумело, и я подумал, что не такие уж они страшные, эти бутылки на столе. Много я в тот раз не выпил, но для себя сделал вывод, что если случится классная пирушка, в грязь лицом не ударю.
А пирушка у нас намечалась на Новый год.
Собрались мы у Борьки Гончарова. Папа Борьки был директор сельскохозяйственного техникума. Папа с мамой и младшей дочкой отправились встречать Новый год к друзьям, а сыну разрешили пригласить домой одноклассников.
Почему они это сделали, я не знаю. Наверное, посчитали своего сына достаточно взрослым. А может, понадеялись на девочек, которыми командовала Люся Куценко, моя соседка по парте. Люся была не просто отличница, но образцовая отличница. Она ходила в аккуратном школьном платье, на веснушчатом носу у неё были очки, и улыбалась она не чаще раза в год, да и то это была не улыбка, а её тень. Но скорее всего, на Борькиных родителей просто нашло затмение.
К празднику мы готовились старательно. Девочки сделали огромную миску мясного салата и испекли торт. Толя Куц и Вова Палкин, закоренелые второгодники, собрали с нас деньги и отправились в магазин.
– Купите одну бутылку шампанского! – строго приказала Люся.
– Две! – хором высказалась мужская часть класса.
Нас было шестеро мальчиков и столько же девочек, и одна бутылка шампанского на столе выглядела бы просто смешно.
– Хорошо, две, – сдалась Люся.
– И лимонад, – пробасил Палкин.
Мы засмеялись.
Перед этим мальчики скинулись на три бутылки водки, и все эти разговоры о шампанском нас очень веселили.
Люся с подозрением посмотрела на нас. Конечно, она о чём-то догадывалась, но не самой же идти за вином. Впрочем, Люся была твёрдо уверена, что не позволит никому напиться. Но и мы знали об этих её намерениях.
Дело шло к одиннадцати, когда Саня Гарбацевич, мой лучший друг, кивнул на дверь:
– Пойдём выйдем.
Мы вышли на крыльцо.
Там уже стояли все наши ребята.
– Пока то да сё, надо размяться, – сказал Палкин и дал мне в руки стакан, наполненный тёмной жидкостью.
– Что это? – спросил я.
– Плодово-ягодное, – объяснил Вова. – Мы уже выпили по стаканчику, теперь твоя очередь.
– А Люся? – заколебался я.
– А что Люся? Она столом занимается.
Я зажмурил глаза и выпил стакан до дна.
– Молоток! – сказал Палкин. – Борьку стошнило, но он уже оклемался. Правда, Борька?
Тот кивнул головой и покачнулся.
– Надо ещё по стаканчику, – достал из сугроба новую бутылку Палкин. – Для согрева.
– Я больше не буду, – сказал Борька.
– Ты отдохни, – согласился Вова, – а мы выпьем.
Он набулькал в стакан вино и выпил одним духом. Не отстали от него Куц, Саня и Витя Сапега.
– Без закуски не идёт, – промямлил я.
– А ты снежком заешь, – подмигнул мне Палкин.
Я вздохнул, оглянулся по сторонам и отпил половину стакана. Вино было отвратительным на вкус, я едва сдержал тошноту.
– Ладно, я допью, – отобрал у меня стакан Палкин. – Закурить не хочешь?
Я задрал голову. Небо, усыпанное звёздами, вдруг накренилось и грохнуло меня по башке.
Очнулся я от громкого смеха. Я уютно сидел в сугробе, прислонившись спиной к стене дома. Рядом сидел Саня и хохотал, раскачиваясь из стороны в сторону.
– Ты чего? – спросил я.
– Смотри, плывут! – показал рукой Саня.
– Куда плывут?
– К забору. Встали в центре огорода, прыгнули в снег и поплыли. Кто первым доплывёт до забора, тот победитель.
– Кто плывёт? – отчётливо выговаривая слова, осведомился я.
– Палкин, Куц и Борька. Смотри, разными стилями!
Чтобы лучше видеть, я поднялся на ноги. Ребята действительно барахтались в снегу, медленно продвигаясь к забору. Палкин и Куц плыли кролем, Борька брассом. Его стиль явно не подходил для плавания в снегу. Борька извивался, как червяк, однако оставался на месте.
– А Новый год? – спросил я Саню.
– Какой Новый год? – перестал он смеяться.
– Нас за столом ждут девочки. Надо встречать Новый год.
Я посмотрел на залепленный снегом циферблат часов.
– Эй! – заорал Саня, поднимаясь. – Кончай заплыв! Уже Новый год наступил!
Он засунул два пальца в рот и попытался свистнуть, но получилось только шипение.
– Не шипи, – сказал я. – Пойдём Борьку поднимать.
Когда мы появились в дверях, девочки сидели за столом с похоронным видом. Глаза у некоторых были красные. Мы с Саней отволокли Борьку в спальню и положили на кровать.
– Как тебе не стыдно! – сказала Люся, когда я вошёл в комнату. – Уже половина первого! Что вы сделали с Борькой?
– Ура! – закричал Палкин, схватил бутылку шампанского и выстрелил пробкой в потолок.
– Он немного поплавал, теперь спит, – сказал я. – До утра очухается.
Очухаться до утра Борьке, правда, не удалось. Родители обнаружили его спящим в одежде на кровати сестры. Девочки, конечно, всё убрали, но раздеть Борьку не решились.
Борькиного папу больше всего удивили две бутылки водки, стоявшие в коридоре. Он не знал, что третью унесли Палкин с Куцем.
– Откуда у нас водка? – строго спросил он сына, сонно хлопающего глазами.
– Оттуда, – сказал Борька.
– Ты пил? – наклонился он к сыну.
– Пил, но не водку.
– Понятно, – сказал папа, хотя ничего не понял. – Тогда зачем вы её покупали?
– Не знаю.
Этот Новый год был моим первым знакомством с застольем. Я понял, что одно дело – шумящее застолье в соседней комнате, когда ты сидишь у печки-голландки, читаешь Герберта Уэллса и краем уха слушаешь оживлённые разговоры взрослых. Совсем другое – стакан плодово-ягодного вина на крыльце. Здесь требовался опыт, и только собственный.
Новогрудок, в котором я сделал шажки к столу, уставленному бутылками и закуской, был удивительным городком. Как раз в год, начавшийся для меня стаканом вина, он отмечал своё девятьсотпятидесятилетие. Первая столица Великого княжества Литовского, Новогрудок на протяжении десяти веков оставался практически в одних и тех же пределах, занимая большой «груд», по-белорусски холм. Не знаю, с чем это связано, но город не сползал с горы в окрестные леса, цепко держался за её склоны, и никакие ветры не могли с неё сдуть дома и домишки. В центре города горделиво возносились в небо два обломка-клыка древнего замка, наверное, крупнейшего в этих местах. Обломки остались от двух башен – Щитовки и Костельной. Руины на Замковой горе были столь величественны, что не вызывало сомнения – когда-то здесь была столица.