Самогон был серьёзным экзаменом при вступлении в общество любителей застолья. Я понимал, что только освоив его я мог рассчитывать влиться в плотные ряды профессионалов. А сделать это было непросто.
Вообще-то, моё знакомство со школьным коллективом началось со «старки». В первый же рабочий день директор отправил меня с другими учителями-мужчинами на строительство школьного сарая. Стены его уже стояли, оставалось подвести под крышу. Завхоз, у которого на левой руке не хватало трёх пальцев, и рад был бы командовать учителями, но побаивался. Работа шла ни шатко ни валко. Затащили на крышу несколько балок, прибили пару досок.
– Ну что? – посмотрел на товарищей Станислав Казимирович, учитель белорусского языка и литературы. – Сколько можно работать, когда у нас новый коллега?
Мужчины сгрудились вокруг меня.
– В магазин пойдёшь или до бабы Зоси? – спросил Станислав Казимирович.
– В магазин, – сказал я.
Все скинулись по рублю, некоторые свою долю внесли копейками.
– В магазине только «старка», – предупредил Станислав Казимирович. – На закуску хлеба купи. Нас пятеро.
Деньги у меня были, поэтому я купил четыре бутылки «старки», две банки килек в томатном соусе и буханку хлеба.
– Гуляем! – весело сказал Станислав Казимирович, заглянув в авоську. – Надо было бутылку лимонада прихватить.
– Обойдёшься! – сказал Николай Петрович, учитель математики. – Иван, дай стакан.
Завхоз принёс стакан и тут же скрылся в сарае.
– Он тут старший, – сказал Станислав Казимирович, – нехай работает.
И мы принялись за дело. Через полчаса всё было выпито.
– Петрович, за добавкой пойдёшь? – спросил Казимирович.
Оказалось, коллег нужно звать только по отчеству, Константиновичем я у них стал ещё до первого стакана.
Петрович, который сидел, прислонясь спиной к стене сарая, сделал слабую попытку встать, но не смог.
– Я пойду, – сказал Казимирович.
Он взялся за руль велосипеда, закинул на раму ногу и свалился с велосипедом в траву.
– Расходитесь по домам, – вышел из-за угла с молотком в руке завхоз. – Не дай Бог, директор увидит.
– Я здесь посплю, – сказал, не открывая глаз, Петрович.
Казимирович встал, поднял велосипед, но садиться на него не стал.
– Пойду пешком, – объяснил он мне.
– Гляньте на молодого учителя, – сказал завхоз. – Будто и не пил.
Действительно, водка меня не брала, лишь появился звон в ушах и приобрели особую чёткость предметы, находящиеся перед глазами. При этом я не видел солнца над головой и не слышал пения птиц. Я как будто смотрел на себя со стороны и отдавал команды: «Стоять. Шаг вперёд. Прямо».
Мой дом был недалеко, я благополучно добрался до него, упал в кровать и уснул.
Но «старка» оказалась цветочками. Битва с самогоном обещала быть гораздо более жестокой.
Начались занятия. Я писал планы, гонял по спортивному залу учеников четвёртых-шестых классов, рассказывал про Евгения Онегина и Наташу Ростову в восьмых и девятых. Двадцать восемь часов в неделю, казалось бы, не оставляли времени ни для чего другого, но я успевал не только знакомиться с окрестностями, но и ездить в Минск.
Подошли октябрьские праздники.
– Константинович, вы в Минск не собираетесь? – подошла ко мне в перерыве завуч Нина Владимировна.
– А что? – насторожился я.
– Приходите к нам завтра. Посидим, попоём.
Нина Владимировна с мужем, школьным военруком, жила в доме для учителей. Там же занимали квартиры учительницы химии Валентина Викторовна и физики Анна Семёновна. У Валентины была пятилетняя дочка. Обеим учительницам было под тридцать, и они, конечно, казались мне глубокими старухами.
– Константинович, вас надо женить! – сказала Нина Владимировна, когда все уселись за стол.
– На ком? – удивился я.
– У директора дочка школу кончает. А перед вами такая хорошая учительница была! Она, бедная, чуть не заплакала, когда узнала, что молодой учитель приезжает. Но её уже в завишинскую школу перевели.
«И слава Богу», – подумал я.
– За это надо выпить! – наполнил чарки Сергей, муж Нины Владимировны.
Продукцию бабы Зоси я узнал после первого же глотка. «Кошмар! – подумал я. – Как её женщины пьют?»
Но женщины справились с напитком легко, никто даже не поморщился. Я стал налегать на закуску, от вида которой разбегались глаза. Мясной салат и селёдка под шубой, копчёное мясо и домашняя колбаса, жареные куры и тушёные кролики, солёные огурцы и мочёные яблоки, – тут можно было выпить не одну кружку самогона. И я, отбросив условности, принялся пить как все.
Мы выпили за Великую Октябрьскую Социалистическую революцию. За нашу школу. Отдельно за каждого из хозяев. За Валю и Аню. За нового учителя математики Геннадия Олеговича, которого посадили рядом с Валентиной. Я понимал, что сделано это намеренно. Но знал я и то, что к Валентине на огонёк заглядывает председатель колхоза.
– Она закрылась, – рассказывала мне баба Зося, – так он чуть окна не выбил! А у самого трое детей.
– Пустила? – спросил я, расправляясь со щами.
– А куда она денется? Председатель…
– Но не директор же школы, – хмыкнул я.
– У нас главный председатель, – твёрдо сказала баба Зося. – Со света сживёт, если поперёк станешь.
Я выдул полную чарку за себя, умного и красивого, и понял, что нужно немедленно выметаться на улицу. У забора меня стошнило.
«Хорошо, уже темно, – уныло думал я. – Господи, сколько же я съел! Неужели так и не научусь пить эту проклятую самогонку?»
Но потихоньку всё наладилось. Наступил Новый год. Дружным коллективом мы отметили двадцать третье февраля и восьмое марта. Началась весна, и я вдруг почувствовал, что сивуха бабы Зоси уже не столь отвратительна.
В субботу я пришёл с сыном бабы Зоси Петей из бани. Мы чокнулись кружками, и я отпил половину из своей не поморщившись.
– Что, другой самогон? – кивнул я на кружку.
– У матери другой не бывает, – сказал Петя. – Спорим, я выпью пол-литра, не касаясь посуды руками?
– Это как? – заинтересовался я.
– А вот так. Мама, дай бутылку!
– Не дам, – сказала из кухни баба Зося.
– Я фокус покажу!
– Знаю я твои фокусы.
– А ты дай учителю. После бани можно.
Баба Зося вынесла нам бутылку.
– Последняя, – сказала она.
Петя дождался, когда мать вышла из хаты, перелил самогон из бутылки в пол-литровую банку, заложил руки за спину, взялся за край банки зубами и выпил её содержимое, медленно запрокидывая голову назад.
– Ну как? – спросил он, отдышавшись.
– Профессионал, – с завистью сказал я. – А водку можешь?
– Это легче, – махнул рукой Петя. – С тебя бутылка.
– За что?
– За погляд. Что я, даром мучился?
– Чему ты хлопца учишь? – показалась в дверях баба Зося. – Жениться ему надо, а не с бутылками обниматься.
– Жениться, конечно, надо, – засмеялся Петя, – вон сколько девок, хоть в школе, хоть за школой. Неужто ни одна не нравится?
У самого Пети было три девки от трёх до семи лет.
– Одни бабы кругом! – жаловался он мне. – Матери надо огород вспахать и дрова заготовить. Жёнке все гроши до копейки отдай. Девкам пальто и платья купи. А самому когда жить?
Странно, чем больше все вокруг говорили о моей женитьбе, тем меньше мне этого хотелось. К счастью, в учительском коллективе подходящей пары для меня не наблюдалось, все были намного старше. Но подрастали ученицы, и молодой учитель вызывал у многих из них живой интерес. Я уж не говорю о Лене Пташник, которая, разговаривая со мной, бледнела и краснела. Однажды на своём столе я обнаружил письмо, автор которого признавался, что ему нравится «один человек». Письмо не было подписано, но я знал, кто его подбросил.
Однако любовь Леночки была платонической, и её слёзы, орошающие ночью подушку, высыхали так же быстро, как лужицы после цыганского дождя.
Совсем другой была Ира Лавринович. Она не плакала в подушку.
– Александр Константинович, а почему вы на танцы не ходите? – спросила она в упор, глядя на меня серыми глазами.
– Какие танцы? – растерялся я.
– В клубе. Мы давно ждём, когда вы придёте.
Ирочка стояла, прислонившись к спинке парты. Она давно выросла из школьного платья, и все округлости, изгибы и вмятины её крупного тела были видны как на ладони.
– На следующем уроке сочинение, – сказал я. – Прочитала «Войну и мир»?
– Тройку всё равно поставите, – фыркнула она.
Крыть мне было нечем. Ирочка, как и почти все остальные девицы класса, мне нравилась. Но когда нравятся все, не нравится кто-то одна. Я был спокоен, готовя себя к другой жизни, городской.
Тогда я не знал, что через много лет Крайск будет вспоминаться мне как предощущение счастья. Никогда больше не было у меня этих долгих осенних вечеров. В трубе выл ветер, в окно стучали крупные капли дождя, скрипел сучьями старый тополь с обломанной вершиной, в печи скакал огонь, за занавеской похрапывала баба Зося. Сегодня она гнала, в хате сильно воняло брагой…
Не было больше и зимних бдений со стопкой тетрадей. Бесновалась вьюга, пытаясь выдавить стекло в окне, тикали ходики, на кухне разговаривала сама с собой баба Зося, готовя вечерю своему хлопцу, и отдалённый вой, доносящийся с поля, скрёб по сердцу – неужели волки? Но стихал ветер, и вой пропадал. Слышно, как булькал самогон, который баба Зося наливала из бутылки в кружку…
И не было больше майских тёплых ночей, когда сна ни в одном глазу. Из-за ручья терпко пахла черёмуха, гудели в темноте хрущи – им-то что не спится? – ты смотрел в звёздное небо и думал о невыразимо сладком – любви, славе, почёте, которые, конечно, скоро к тебе придут. Ведь ты для этого и появился на нашей прекрасной земле, не так ли, милый?..
Ах, как ты рвался из Крайска в столицу, не замечая и тысячной доли красоты и уюта, тебя окружающих. Там, там бурлила настоящая жизнь, которая станет во сто крат лучше, когда в ней появишься ты.
Нежный румянец таял на Леночкиной щеке. Девушка тоже уходила в другую жизнь, но я об этом не жалел. Мне ещё не о чем было жалеть.