– Очень, – вынужден был признаться я. – У нас таких красивых поэтесс нету.
– У нас тоже, – засмеялся Тимур. – Красавиц на земле вообще не так много.
Он хорошо изъяснялся на русском, этот зять-писатель. Вероятно, без знания русского языка в Ташкенте нельзя принадлежать к элите. Точно так же в девятнадцатом веке нельзя было быть дворянином, не владея французским. У нас в Минске элитой был тот, кто мог связать два слова по-белорусски. Правда, сам белорусский народ этих деятелей элитой не считал, он уважал начальников. Вот круг и замкнулся. Тимур начальник. А я им никогда не буду.
Мы попрощались с Алексеем Ивановичем и сели в машину Тимура.
– Едем к Шахине, – распорядился зять.
– А восточный базар? – запротестовала Галя.
– Базар завтра. Если хотите, слетаем в Самарканд.
– Сначала надо билеты заказать, – фыркнула Галя.
– Возьму самолёт тестя, – пожал плечами Тимур.
Галя уставилась на меня. Я промолчал. Куда-либо лететь в эту жару мне не хотелось.
Шахиня жила в обычном девятиэтажном доме. Но обычным он был лишь с виду. Внутри всё поражало: ковры, картины на стенах, цветы в напольных вазах. Хозяйка провела нас в комнату, посреди которой стояло гигантское металлическое блюдо с горой плова. Рядом два блюда поменьше с овощами и зеленью и столик с бутылками. Я поискал глазами стул или хотя бы диван – и не нашёл.
– Садитесь прямо на ковёр, – улыбнулась Шаходат.
Она была необычайно хороша в цветастом платье и шароварах. Густые чёрные волосы волной спадали на плечи. На маленьких руках сверкали серебряные браслеты с каменьями.
– У нас пьют коньяк пополам с рижским бальзамом, – сказал Тимур, наполняя рюмки.
Это было что-то новенькое. В Риге меня угощали водкой с бальзамом, но там чёрта с ведьмой смешают, только бы напакостить русскому брату.
Мы выпили за здоровье Шахини.
– За поэзию! – наполнил рюмки Тимур.
Снова получилось за Шахиню, и я с удовольствием выпил.
– Не назюзюкайся, – толкнула меня в бок Галя.
– А ты что, жена? – покосился я на неё.
В комнату вошёл смуглый бородатый человек в чёрном костюме. Он одновременно походил на басмача, дехканина и муллу.
– Это Улугбек, наш лучший поэт, – представил его Тимур. – Он плохо говорит по-русски, поэтому будет читать стихи. Но прежде мы выпьем и попробуем плов.
Узбеки ели плов руками, сноровисто выковыривая в горе риса ямки, похожие на ласточкины гнёзда в речной круче. Мои пальцы никак не складывались в щепоть.
– Возьмите, – подала мне ложку Шаходат.
По-моему, она её достала откуда-то из шаровар, что только увеличивало её ценность. Я посмотрел на Галю. Она ела рис из ладони.
Гости насытились, и поэт стал читать стихи. Под его гортанные выкрики сами собой смежились веки. Я встряхнул головой, пытаясь прогнать сон. Гора плова угрожающе увеличилась в размерах. Она мне напоминала замковую башню, в которую заточена восточная красавица, и спасти её можно было лишь протаранив стены башни головой. От падения в плов меня спасли аплодисменты.
– Чудесные стихи! – сказал я. – Особенно хороша газель о розе.
– Вы знаете фарси?! – разинула рот Шахиня.
– Я знаю восточную поэзию, – хмыкнул я.
Коньяк с бальзамом оказался коварным напитком. Голова ещё что-то соображала, ноги отказывались идти. Я мысленно приказал им шагать. Ноги не подчинились.
– Ну вот, напился, – с удовлетворением сказала Галя.
– Не ум красит женщину, а чадра, – ответил я, и ноги тут же пошли.
Ташкентская ночь была черна, как глаза восточной красавицы. Кажется, она ещё и благоухала.
– Канализация у вас сливается прямо в арык? – спросил я Тимура.
– Не везде, – зевнул он. – В Самарканд завтра летим?
– Боюсь, не получится, – тоже зевнул я. – Зульфия завтра ждёт. Участкового тоже давно не видел.
– Какого участкового? – остановился Тимур.
– Соседа по номеру. Он работает участковым острова Врангель.
– Надо отселить? – по-своему понял меня Тимур.
– Не надо. Всё равно он в гостинице не ночует.
На следующий день до обеда мы ездили по Ташкенту, снимая всё подряд. Галя беспрерывно зевала.
– Что, головка болит? – спросил я. – Пить, небось, тоже хочется?
– Отстань! – простонала Галя.
– А ты думала – мы мёд пьём? – обнял я её за талию. – Ничего, к обеду пройдет.
Гале было настолько плохо, что она даже не стряхнула мою руку.
– Когда нас ждёт Зульфия? – спросила она, не открывая глаз.
– Уже подъезжаем.
Машина свернула в узкую улочку, и мы будто попали в другой мир. Шелестела листва чинар. Пели птицы. Позвякивала цепью невидимая собака.
– В самом центре города – и такой оазис! – сказал я.
– Большие люди живут! – поднял палец вверх водитель.
Мы вошли в калитку. Деревянный дом, представший перед нашими глазами, был очень живописен. По периметру его опоясывала галерея с резными перилами. Виноградная лоза обвивала навес над крыльцом. Земля под ногами была усыпана крупными белыми лепестками. «Персики или абрикосы?» – задрал я голову, разглядывая деревья.
На крыльцо вышла Зульфия в роскошном тяжёлом платье.
– В этом доме я живу с войны, – сказал она. – Храню его как память о муже.
Из глубины дома пахнуло пловом. Меня замутило. Глаза Гали наполнились слезами.
– У вас очень красивый сад, – сказал я.
– Да, у меня осталось всего сорок кустов роз, – показала рукой Зульфия. – При муже было гораздо больше.
– А кто за ними ухаживает? – хриплым голосом спросила Галя.
– Родственницы, – недоумённо взглянула на неё Зульфия. – Пойдемте, я вам покажу дом.
После экскурсии мы вновь уселись перед горой плова. Я разлил по рюмкам коньяк. Бальзама, к счастью, на столе не было.
– За прекрасную хозяйку прекрасного дома! – провозгласил я тост.
Зульфия благосклонно кивнула.
– Я больше не могу! – прошептала мне на ухо Галя.
– Чего не можешь?
– Ничего не могу.
– Мы на работе! – строго сказал я и повернулся к Зульфие. – Представляете, на телевидении нам до сих пор не могут купить обратные билеты в Минск.
– Билеты? – удивилась Зульфия. – Ладно, я скажу сыну. Когда вы хотите улететь?
– Завтра! – не дала мне открыть рот Галя.
– Завтра так завтра, – пожала плечами Зульфия. – На вашем месте я не торопилась бы, пожила хотя бы недельку. У нас большая республика.
– На завтрашний рейс, конечно, билетов не достать, – взял я в руки бутылку, – а вот через пару дней хотелось бы улететь.
– Мой сын занимает не такой большой пост, – усмехнулась Зульфия, – но улетите вы завтра.
И мы действительно улетели на следующий день. Наше бегство из хлебного города расстроило всех. Тимур так и не смог показать нам Самарканд. Участковый Серёжа не выпил со мной китайской водки.
– Ладно, – сказал он, прощаясь, – буду лететь домой – завелну в Минск. Там ты от меня не отклутишься.
– Не откручусь, – согласился я. – Между прочим, самое большое начальство в Ташкенте пьёт коньяк пополам с рижским бальзамом.
– А я люблю китайскую водку, – засмеялся Серёжа.
Ташкент, похожий на райский цветок из «Тысячи и одной ночи», в последний раз проплыл перед глазами, и мы унеслись в Минск. Надо было успеть побывать во многих других местах нашей необъятной страны.
Коктебель
– Через неделю я уезжаю в Коктебель, – сказала Катерина, в упор глядя на меня жёлтыми, как у кошки, глазами.
– В Коктебель? – с трудом выдержал я её взгляд.
– Там у меня тётка. Ты бывал в Коктебеле?
В Коктебеле я не бывал. Конечно, я много слышал об этой Мекке творческой интеллигенции, но до Крыма пока не доехал, больше слонялся по Кавказскому побережью.
Катька работала ассистентом режиссёра в детской редакции. Она была хороша собой: с полной грудью, гладкой кожей, рыжими, опять же, глазами. Но при этом она была очень неустойчива. Достаточно было ткнуть в неё пальцем, и она валилась набок, я едва успевал её подхватить.
– Ты что падаешь? – недоумевал я.
– У меня очень маленькая нога.
– Ну и что?
– Плохо стою.
Это было похоже на правду, у Катьки был тридцать четвёртый размер обуви.
– А меньше у взрослых бывает? – допытывался я.
– Не знаю, – пожимала плечами Катька.
Это тоже была её отличительная черта – ничего не знать. Я подозревал, что Катька была неустойчива как в прямом, так и в переносном смысле, и хотел разобраться в этом.
– Может, мне тоже поехать в Коктебель?
– Приезжай, – улыбнулась Катька.
– Я хоть и член Союза писателей, но путёвку в Дом творчества могут не дать. Зимой надо было подавать заявление.
– А зачем тебе путёвка? Ты так приезжай, как простые люди. Мы тебе сарайчик снимем.
Лето кончалось, и съездить хотя бы на пару недель к морю надо было обязательно. Я быстро разобрался с текучкой, написал пару сценариев для телепередач и попросил у главного редактора две недели отпуска за свой счёт.
– Ты что, миллионер? – покосился он на меня. – Не надо никаких заявлений. Возьми вот сотню, с зарплаты отдашь.
Он накрыл ладонью лист, на котором было написано заявление, и он бесследно под ней исчез.
– С девушкой едешь?
– Ну-у…
– Правильно. Я в твои годы… – и он тяжело вздохнул.
Я договорился с Катькой, что она подыщет мне комнату. Сама она улетала завтра. Я намеревался прибыть на следующей неделе.
– Но я еду с Ленкой, – предупредила меня Катерина.
– Дело твоё. Главное, чтобы я один был в комнате.
Уже наступил сентябрь, в Минске зарядили дожди. В парках факелами загорелись клёны, предвестники долгой осени. По-хорошему, надо было бы съездить к родителям, половить рыбу, побродить по лесу, поесть маминых колдунов, распить бутылочку с батькой, но Катька манила пуще. Она уже и снилась мне. Озарённая солнцем, Катька стояла по бёдра в воде, зачерпывала пригоршнями воду и медленно выливала на себя, искоса глядя в мою сторону. Это была её любимая поза – стоять вполоборота и косить большим глазом.