С ним было связано одно из самых больших разочарований в моей жизни. Однажды Игорь пришёл к нам домой и показал новенький портфель.
– Завтра иду в школу! – похвастался он.
– Я тоже пойду в школу, – сказал я, хотя был на два года младше Игоря.
– Тебя не возьмут, – засмеялся он.
– Возьмут! – засопел я.
Мы жили в одном доме с директором школы Сергеем Ивановичем, и я был уверен, что в школу меня примут в любой момент. Однако в школу отправился один Игорь, мне лишь пообещали её на следующий год. И хотя я читал и писал лучше Игоря, он шёл классом впереди меня.
– Тоже поступаешь? – спросил я.
– В прошлом году одного балла не хватило, – сказал Игорь. – Опять «трояк» по сочинению схватил.
– Плохо, – покачал я головой.
– Айда на улицу, – вмешался в наш разговор Костя.
Мы спустились по лестнице в вестибюль.
– Смотри, какая деваха! – толкнул меня в бок Костя.
– Это Ленка из Киева, – сказал я.
– Эй, баскетболистка! – помахал он рукой. – Шпаргалки из трусов видны!
– Сам дурак! – огрызнулась она.
– На таких ногах все даты поместятся, от Рюрика до двадцатого съезда, – позавидовал Костя. – Чернила хорошо смываются?
– Не твоё дело.
Ленка обижалась, но не так сильно, как могла бы.
Мы пошли по Ленинскому проспекту в сторону ГУМа.
– Если поступлю, – сказал Костя, – моя училка по русскому удавится.
– Мария Семёновна? – вспомнил я.
– Ну да. Она мне ставила то «два», то «пять». Один раз болваном обозвала.
– За что? – спросил Игорь.
– Стихи к годовщине Октябрьской революции накатал.
– Плохие? – засмеялся я.
– В том-то и дело, что хорошие. Она считала, что я всегда списываю сочинения. А тут стихи.
– Стихи из книжки списать можно, – сказал Игорь.
– Не, там видно было, что самодельные. На городском конкурсе первое место занял.
«Поэт», – с завистью подумал я.
– А я даты по истории путаю, – пожаловался Игорь.
– Их все путают, – сказал я.
– Не скажи, – вздохнул он. – У меня что турецкая война, что японская – один чёрт.
– А ты на экзамен с баскетболисткой иди, – посоветовал Костя.
– Думаешь, даст списать? – посмотрел на меня Игорь.
– Даст, – сказал я.
– В Речице давно не был? – спросил меня Костя.
– Давно. Рыба на глизах ловится?
– Куда она денется? – удивился он. – Приезжай, места покажу. Сомы по три пуда попадаются.
Глизами на Днепре назывались глинистые обрывы, под которыми стоят лещи и подусты. Впрочем, я на них ловил и окуня, и краснопёрку, и ерша-носаря.
– Мои собираются на юг переезжать, – вздохнул я. – На других реках теперь буду ловить.
– Поступим – все реки будут наши, – уверенно заявил Костя. – Главное, историю проскочить.
Экзамена по истории абитуриенты боялись пуще всего. Именно на нём экзаменаторы резали несчастных абитуриентов, как мусульмане барашков во время курбан-байрама. Приставят нож к беззащитному горлу, чик – и готово. Уноси барашка, вернее, абитуриента. Он такой же агнец на заклании, как и они.
5
Литературу я сдал легко. Но так и должно было быть, всё ж библиотеку прочитал.
– Какую библиотеку? – разинула рот Ленка, когда я ей сказал об этом.
– Обыкновенную, – пожал я плечами. – Хотя нет, техникумовская меньше городской.
– Объясни толком! – рассердилась она.
Когда Ленка, скосив тёмный глаз, смотрела на меня сверху вниз, она походила на лошадь. Овал лица, тяжёлая грива волос, изгиб долгой спины и длинные ноги не оставляли сомнений – на гербе Ленкиных предков когда-то красовалась лошадь. Возможно, чистокровный арабский скакун.
– В Новогрудке, – объяснил я, – у меня был ключ от техникумовской библиотеки. Я приходил туда и брал любую книгу. Даже «Золотого осла» мог взять.
– Ключ украл? – пропустила мимо ушей слова об осле Ленка.
– Почему украл? – обиделся я. – Отец работал в техникуме преподавателем. Библиотекарша меня любила, потому что в день я прочитывал пять книг.
Здесь я прилгнул. Конечно, пять книг в день у меня не получалось. Две проглатывал, но и то не всегда. А библиотекарша меня любила, во-первых, потому, что я был сыном преподавателя, а во-вторых, книги я глотал аккуратно, в отличие от тех же студентов. Вот их библиотекарша тихо ненавидела, она сама мне в этом призналась.
– И что, всю школьную программу одолел?
Ленка теперь походила на букву «о» не только глазами и ртом, но и телом.
– Да я все романы Уэллса прочитал! – хмыкнул я.
– «Войну миров»? – блеснула она эрудицией.
– У него куча романов об английской жизни. Их намного больше, чем фантастических.
Ленка оглядывала меня, как музейный экспонат. С виду ничего особенного, а поди ж ты.
Кстати, позже выяснилось, что по глотанию книг я отнюдь не чемпион. Попадались уникумы, которым книга легко заменяла еду и женщин. Я к ним не принадлежал. Но даже эти уникумы не читали роман в девяти томах «Великий Моурави».
– Как, говоришь, фамилия автора? – чесал уникум за ухом.
– Анна Антоновская.
– Про что?
– О героической борьбе грузинского народа против турецких захватчиков.
– Нет… – отводил глаза уникум.
Мне нравилось уничтожать уникумов этим романом. Во-первых, никому ничего не говорила фамилия автора. Во-вторых, никто не знал значение слова «моурави». И в-третьих, раздавленные девятитомной массой эпопеи уникумы больше не издавали ни писка.
Ленку я о Великом Моурави не спросил. Всё-таки ей было далеко до уникумов.
– Я снова «четвёрку» получила, – похвасталась она.
– Молодец, – сказал я. – Костю с Игорем не видела?
– У Кости «пять», у Игоря «тройка», – отрапортовала она.
– Поступят, – сказал я.
– А история?!
От ужаса у Ленки расширились глаза, и она стала очень красивой.
Да, с историей у любого человека могли возникнуть проблемы. Клио, как мне стало ясно позже, была самой капризной из муз, и заслужить её расположение было сложнее, чем любой из античных богинь, не говоря уж о богах. Впрочем, все древние боги были простоваты, и обмануть их не составляло труда проходимцам вроде Одиссея. Но и на старуху бывает проруха, вспомним хотя бы таких любимчиков Клио, как Нерон, Герострат, Чингисхан или Кортес. О Гитлере я вообще молчу.
Так вот, с историей у меня были своеобразные отношения. Я любил не саму науку историю, состоящую из огромного перечня больших и малых событий, а её толкование профанами, к которым, несомненно, принадлежали писатели. Я с удовольствием читал описания исторических событий Прусом, Яном или Дюма, не придавая особенного значения достоверности этих описаний. Вполне понятно, что история представлялась мне излишне романтизированной особой, похожей одновременно на Венеру, Клеопатру и царицу Савскую. Все они были как прекрасны, так и непостижимы. А главное, в каждой исторической персоне была загадка, которую хотелось разгадать.
Экзамен по истории принимали два преподавателя, молодой и не очень молодой.
– Ну, что у вас там? – устало спросил преподаватель постарше.
– Крымская война, – сказал я. – И Февральская революция.
– Давайте про войну, – распорядился он.
– Крымская война произошла в 1854–1856 годах… – бодро начал я.
– Каких-каких годах? – перебил меня второй экзаменатор.
– В тысяча восемьсот пятьдесят третьем, – поправился я.
В принципе Крымская война была мне знакома, особенно подвиги матроса Кошки. Я читал не только рассказы Льва Толстого, но и «Севастопольскую страду» Сергеева-Ценского, которая, конечно, была меньше «Великого Моурави», но не такая уж и маленькая. О подвигах Нахимова, Корнилова и Тотлебена я мог рассказывать долго. Однако развернуться мне не дали.
– Даты путает, – сказал молодой экзаменатор, беря в руки «зачётку». – «Четвёрка», и то с натяжкой.
– Он же филолог, – возразил его напарник. – Для филолога знания вполне приличные.
– В каком году произошла Февральская революция? – спросил молодой.
– В феврале семнадцатого, – пожал я плечами. – И не революция, а переворот. Революция была в октябре.
– Вот! – оживился не очень молодой экзаменатор. – Политически грамотный абитуриент, что для филолога даже странно. Я думаю, надо ставить «отлично».
– Да он в Крымской войне плавает! – порозовел от негодования молодой.
«Сам ты плаваешь, аспирант хренов, – подумал я. – О Великом Моурави, небось, и слова не сказал бы».
– А что нам говорил Николай Гаврилович? – посмотрел на него старший товарищ. – Кто будет виноват?
У меня в голове всё смешалось. «Кто виноват?» – это ведь роман Чернышевского. Я честно пытался его прочитать, но дальше сотой страницы дело не шло. Хотя сейчас, наверное, это не имело особенного значения.
Пауза угрожающе затягивалась.
– Хороший роман, – сказал я.
– Какой роман? – уставились на меня оба экзаменатора.
– Николая Гавриловича, – упавшим голосом сказал я.
Преподаватели расхохотались.
– Так и быть, «пятёрка», – расписался в «зачётке» аспирант. – Про Николая Гавриловича он хорошо сказал.
– Его все знают, – кивнул второй экзаменатор.
Уже на улице я вспомнил, что Голенчика тоже звали Николаем Гавриловичем.
– Я же говорил, что будет «пятёрка», – сказал отец, заглянув в «зачётку». – Коля слов на ветер не бросает.
«Коля так Коля, – подумал я. – Хотя о Крымской войне я мог им до вечера рассказывать. Может, и впрямь надо было на истфак поступать».
6
После третьего экзамена в общежитии стало просторнее.
– А где Лёха? – кивнул я на аккуратно застеленную кровать.
– Домой уехал, – буркнул, не отрываясь от учебника, Николай.
– «Двойка»? – не отставал я.
– По географии, – зевнул старшина. – А у тебя, небось, одни «пятёрки»?
– По сочинению «четыре».
– По сочинению?! – изумился Николай. – Ты что, писать не умеешь?
– Умею, – сказал я, – но не так, как надо.
– Это ещё хуже, – отложил книгу географ. – У меня как раз сочинение осталось.