По взгляду Ларисы, нашей соседки по столу, я понял, что Ахмад прав.
«Две так две, – подумал я. – Авось пригодятся».
Отдыхать в ялтинском Доме творчества было нелегко. Загорать мы ходили на массандровский пляж. Там за писателями вроде были зарезервированы лежаки, но отыскать их было непросто. Точнее, с них надо было сгонять дикарей, а это как-то утомляло. К тому же температура воды в море была не выше десяти градусов. Кое-кто из отдыхающих купался, но это, видимо, были моржи из Норильска или Мурманска.
Небольшой компанией мы перекидывались на пляже в преферанс. Когда надоедало, шли пить пиво.
Среди отдыхающих в Доме творчества было много симпатичных дочек и внучек маститых писателей, но я сохранял спокойствие. Ни одна из них не была лучше Нинки или Светки, не говоря уж о Катьке. Своей статью и большими глазами выделялась среди прочих, пожалуй, Оленька, но она, во-первых, отдыхала с папой, доктором каких-то наук из Донецка, а во-вторых, слишком была молода.
– Восемнадцать уже есть? – спросил я её.
– Давно двадцать! – обиделась Оленька.
– Студентка?
– На третьем курсе университета.
– Пиво с водкой пьёшь?
Она пожала плечами. Это мне понравилось. Девушка, ничего не знающая о водке с пивом, в наших кругах считалась очень перспективной подругой.
По пляжу объявили, что температура воды в море тринадцать градусов.
– Сейчас искупаюсь, – сказал я, – а вечером выпьем водки с пивом. Если ты не возражаешь, конечно.
Оленька снова пожала плечами.
Я прыгнул в море и сильно пожалел об этом. Ощущение было сродни падению в котёл с кипящей водой. Как говорилось в русских сказках, если человек после этого оставался в живых, он превращался в юного красавца.
Я изо всех сил поплыл к берегу. Последние метры я преодолевал в стиле водомерки, бегущей по воде. На берегу меня встретили аплодисментами.
– На варёного рака похож, – сказала Оленька.
«Посмотрим, на кого ты будешь похожа завтра утром», – подумал я.
Вечером в дверь моего номера постучали.
– Входите, – разрешил я.
Оленька была не одна. Компанию ей составляла Танюшка, внучка то ли Всеволода, то ли Вячеслава Иванова.
«Благоразумная девушка, – подумал я. – Но нет такой крепости, которую нельзя взять».
– Водку с пивом пьют строго по науке, – сказал я. – Берёшь бокал и на самое донышко наливаешь водку. Затем добавляешь пиво – и получается хороший коктейль.
– Я водку с пивом не пью, – сказала Танюшка.
– А вино?
– Вино пью.
Я налил Танюшке стакан «Алазанской долины», ящик которой стоял у меня под одной из кроватей, а Оленьке вручил бокал с коктейлем.
– Здрове пенькных пань пораз первши! – провозгласил я.
Мы выпили.
– Ну, как? – спросил я.
– Обыкновенное пиво, – пожала плечами Оленька.
Это меня обескуражило, и я повторил манипуляции с водкой и пивом.
– Олька! – предостерегающе сказал внучка.
Я немедленно налил ей вина.
– За деда! – предложил я. – А также за всех тех, благодаря кому мы попадаем в Дома творчества!
Оленька храбро расправилась со вторым коктейлем. Её личико раскраснелось. Она стала настолько хороша, что моё сердце дрогнуло, и я сварганил ещё по одному коктейлю.
– А благодаря кому сюда попали вы? – спросила Танюшка, грызя засохший пряник. – И почему у вас две кровати?
– Потому, – сказал я. – А путёвку, как и всякому писателю, мне дали в Литфонде.
– Таких молодых писателей не бывает, – хмыкнула Танюшка, забирая последний пряник. – Вы, наверное, журналист, прикидывающийся писателем.
Мне не хотелось вступать с ней в дискуссию. Определённо она была здесь лишней, но и выставить её за дверь я не мог.
– Сиди уж, дальняя родственница, – сказал я. – Все, кто не пьёт водку с пивом, зануды. Вот Оленька…
Я вдруг увидел, что по лицу Оленьки разлилась мертвенная бледность. Она чуть дышала, и её высокая грудь уже не казалась такой высокой.
– За благословенную Ялту, – поднял я бокал, – в которой можно встретить…
Оленька вскочила, зажала рот рукой и метнулась за дверь.
– Напоил, – философски посмотрела ей вслед Танюшка. – А я ведь предупреждала. Ваша «Алазанская долина» кислятина.
– Тебе тоже пора бай-бай, – сказал я.
– Я водки с пивом хочу! – заупрямилась внучка.
– Обойдёшься, – убрал я со стола бутылки. – Развели тут детский сад. Даже выпить не с кем.
– А вы с вашей соседкой по столу пейте, – стала дерзить Танюшка. – К ней мужики через балкон лазят.
– Почему через балкон? – удивился я.
– Чтобы никто не увидел.
– Но ты же видела.
– Я не считаюсь.
С трудом я выпроводил Танюшку из номера. Мне было жалко Оленьку. Водка с пивом всё же специфический напиток.
На следующее утро в столовой ко мне подошёл папа Оленьки. Это был высокий, представительный, хорошо одетый мужчина. Ни слова не говоря, он остановился передо мной. Я тоже поневоле встал.
– Борис Соломонович, больше не буду! – повинился я.
Он покачал головой, вздохнул и направился к своему столу. Оленька, конечно, в столовой не появилась.
– Целую ночь рвало, – сказала мне Танюшка. – Хотели «скорую» вызывать.
– Зачем? – уныло поинтересовался я.
– Спасать! – округлила глаза Танюшка. – Вы же её отравили!
С горя я пошёл в порт, купил в магазинчике леску с крючком и стал ловить с причала на хлеб «собак». Ко мне подошёл Димка, комсомольский работник, каким-то боком затесавшийся в писательское сообщество.
– Я тоже к Лариске занырнул, – сказал он.
– И как? – из вежливости спросил я.
– Под утро выгнала.
– Через балкон?
– А ты откуда знаешь?
– Об этом все знают, – утешил я Димку. – Я спрашиваю, как Лариска?
– Профессионалка.
Мы помолчали.
– Она была модисткой и шила гладью, потом ей надоело, и стала балериной, – пропел я. – Пойдём-ка в подвал.
Да, нас могло утешить только массандровское вино, которое продавалось в подвальчике на набережной в разлив.
После стаканчика портвейна жизнь уже не казалась столь мрачной.
– Вечером пойдём на танцы, – сказал Димка.
– Какие ещё танцы, – посмотрел я на набережную, заполненную гуляющими курортниками. – Работать надо.
– Мы и так работаем! – удивился Димка. – Не только за столом, но и в постели.
– За время отдыха я должен написать два рассказа, – сказал я.
– Больной? – покосился на меня Димка. – На турбазе девки плачут, а он рассказы пишет. Зачем Оленьку напоил?
– Маху дал, – согласился я.
– Теперь только на турбазу, – усмехнулся Димка. – Там дочки без пап. Если хочешь, можем Танюху с собой взять.
– Не хочу, – сказал я.
Мы выпили ещё по стаканчику и отправились к себе на гору. Я теперь знал, почему белорусские аксакалы не ездят отдыхать в ялтинский Дом творчества. Слишком далеко от моря. Точнее, слишком высоко. Некоторые из стариков вынуждены брать на набережной такси, чтобы доехать до Дома. А это уже не отдых.
3
На танцы мы всё же пошли. А что, собственно, делать в вечерней Ялте?
В густых кронах старых деревьев в парке стонали горлицы. Пронзительно звенели цикады. В сгущающихся сумерках усилился запах цветущих акаций и олеандров.
Посреди огромной танцплощадки уныло топтались две упитанные девушки. Десяток их подруг сидели на скамейках под деревьями. При нашем появлении они зашептались. Мне стало не по себе. Даже в Новогрудке, где я кончал школу, на танцах было намного веселее. Там хотя бы дрались солдаты с местными парнями.
– Смотри, стоят! – толкнул меня в бок Димка.
– Кто?
– Новенькие из Дома творчества. Вчера приехали.
Под платаном действительно маячили фигуры двух девушек, большая и маленькая.
– Откуда ты знаешь, что они из нашего Дома? – спросил я.
– В столовой видел, – пожал плечами Димка. – Пойдём, пригласим. Чур, мне маленькая.
– Ну уж нет! – запростестовал я. – Большая на две головы выше меня. А тебе после Лариски всё равно, с кем танцевать.
– Почему это всё равно? – обиделся Димка. – Я люблю тонких.
– Все любят! – отрезал я, направляясь к девушкам.
А когда подошёл к ним ближе, я понял, что влип. И «хвормат», и «обобивка» маленькой не укладывались в рамки моих привычных представлений. Да и маленькой она была только на фоне своей подруги, прибывшей в Ялту прямиком из страны великанов Свифта.
Светлые волосы моей избранницы были заплетены в две косы и уложены на голове изысканной короной. Под кружевной кофточкой угадывался гибкий стан. А на ножки в сандалиях с цветными шнурками я боялся даже взглянуть.
«Погиб! – сказал мне внутренний голос. – Погиб окончательно и бесповоротно! И она никогда не сможет «хвигурировать» с твоей мебелью».
«Почему же не сможет? – слабо возразил я. – Если она простая провинциалка, которая переедет ко мне в Минск и выучит белорусский язык…»
– Вы откуда? – спросил Димка.
– Из Москвы.
Моё сердце упало. До сих пор мне не попадались москвички, но отчего-то я знал, что из Москвы эти существа могут переехать только в Париж. На худой конец – в Нью-Йорк.
– Мне нравятся москвички, – сказал Димка. – Простые девушки.
Сам он был из Мелитополя.
И мы пошли танцевать. Я ощущал себя полным чурбаном, не способным ни говорить, ни думать. Ноги тоже едва передвигались. А Димка подскакивал, как молодой козлик, и великанша милостиво улыбалась его остротам.
– Надо выпить вина, – сказал я, когда закончился танец.
– Лучше водки с пивом, – хихикнул Димка.
Москвички не возражали.
Мы отправились ко мне в номер, где под кроватью ещё стояли пару бутылок «Алазанской долины».
– Может, всё-таки махнёмся? – прошептал мне в ухо Димка. – С меня бутылка коньяка.
Я дёрнул плечом.
– Две бутылки!
Я презрительно усмехнулся.
Из разговора выяснилось, что девушки работают в известном столичном издательстве, одна младшим редактором, вторая старшим.