– Если географию сдал, и сочинение напишешь, – сказал я. – У меня вот английский.
– Что, не ферштейн?
– Ферштейн-то ферштейн, – вздохнул я, – да язык больно противный.
– Иностранные все противные, даже чехословацкий, – согласился Николай.
Я хотел было сказать, что чехословацкого языка не существует, однако старшина меня опередил.
– И что ты такой тощий? – спросил он, оглядывая меня. – Был бы потолще, сходил бы вместо меня и сочинение накатал.
Я чуть не подавился хлебом.
– Шутю, – снова взял он в руки учебник. – Морды у нас разные.
«Не только морды», – подумал я.
На экзамене по английскому языку я с грехом пополам прочитал и перевёл предложенный текст.
Экзаменаторши, больше похожие на студенток, переглянулись.
Одна из них что-то спросила по-английски.
– Откуда вы приехали? – перевела её напарница.
– Фром Новогрудок, – гордо сказал я.
– Вот и расскажите о нём.
Я приободрился. Англичанка полгода заставляла нас учить текст о первой столице Великого княжества Литовского, и в конце концов его выучил не только я, но и Палкин, для которого английский язык ничем не отличался от китайского.
Я отбарабанил всё, что знал про Грэйт Лисьюэниэн принсипэлити. Не забыл и Адама Мицкевича.
– Молодец, – сказала экзаменаторша, говорившая со мной по-русски; она и с виду была симпатичная. – Поставим «пятёрку», чтобы прошёл по конкурсу.
Вторая экзаменаторша пожала плечами.
«Мымра», – подумал я.
Я вышел из аудитории и сразу наткнулся на Ленку.
– А у меня «пять»! – показала она мне язык.
– У всех «пять», – сказал я, оглядываясь по сторонам. – Игоря не видела?
– У него «три», у Кости «четыре». Оба поступят.
– Откуда ты знаешь?
– У Игоря дядя в ЦК работает. А у Кости как раз проходной балл. С нами такой красивый мальчик будет учиться!
– Какой ещё мальчик?
– Из Сочи.
Это было интересно. Впрочем, мальчики, пусть даже сочинские, меня интересовали гораздо меньше, чем девочки, пусть даже дылды.
– А почему ты в киевский университет не стала поступать? – спросил я.
– У них украинский язык, – вздохнула Ленка. – Это же кошмар!
– Здесь тоже белорусский, – усмехнулся я.
– Белорусский гораздо легче, – посмотрела на меня, как на маленького, Ленка. – Как говорят, так и пишут. Ты когда-нибудь слышал украинскую мову?
Я пожал плечами.
– То-то! – погладила меня по голове Ленка. – А мы поступили!
И она чмокнула меня в темечко.
– Но-но! – вырвался я из её мягких рук. – С сочинским будешь целоваться.
Ленка покраснела. Я понял, что попал в точку.
«Ну и ладно, – подумал я, – на курсе не меньше ста девиц. Неужели подходящей не найдётся?»
– Найдётся, – кивнула Ленка. – Пойдём есть мороженое.
Мы вышли на улицу. По дороге к нам присоединились Костя и чернявый парень с красивыми глазами навыкате. «Сочинский», – догадался я.
– Это Саня, – представил его Костя. – Ну что, отпразднуем?
– Я хочу «ленинградское», – сказала Ленка.
– А я «вермут», – ухмыльнулся Саня.
Мы зашли в кафе «Весна» на проспекте и распили бутылку белого кислого вина.
– У нас вино гораздо лучше, – сказал Саня. – Первого сентября домашним угощу.
– Нам же учиться надо! – округлила глаза Ленка.
– Одно другому не мешает, – пожал плечами Саня. – В Сочи бархатный сезон начинается.
«Ну и сидел бы на пляже, – подумал я. – Впрочем, одно действительно не мешает другому. Хорошо, что мы всё-таки не уехали в Магадан».
До Хадыженска отец всерьез обсуждал идею переезда в Магадан. Там ему предлагали квартиру, хорошую зарплату плюс северные надбавки. Я развернул карту СССР, которая лежала у нас на шкафу, скрученная в рулон, и нашёл этот самый Магадан. Он располагался в очень хорошем месте. Берег Охотского моря, далее Тихий океан, там и до Америки рукой подать. Но всё же что-то меня настораживало. «Слишком большие расстояния между населёнными пунктами», – наконец догадался я.
– Ну и что? – пожал плечами отец. – Главное, чтоб дороги были.
– Дорог тоже немного, – сказал я.
Отец посмотрел карту вместе со мной.
– Н-да, далековато, – почесал он затылок. – Зато золото добывают.
– И рыбы полно, – кивнул я.
– Совсем сдурели? – выглянула из кухни мама. – Что старый, что малый. Это же у чёрта на куличках, и даже дальше.
Она махнула рукой, всхлипнула и скрылась в кухне.
– Началось… – пробурчал отец. – Зато жили бы, как люди.
– Там зэков много, – сказал я, оглянувшись на дверь кухни.
– Откуда ты знаешь? – тоже покосился на дверь отец.
– В книжках читал.
Отец вздохнул и свернул карту. Книжки он не читал, однако догадывался, что не всегда в них пишут глупости.
7
В Новогрудке всем классом мы собрались на Замковой горе. Вернее, предполагали встретиться всем классом, однако пришли лишь те, кто поступил в институт. Из двадцати выпускников нас набралось двенадцать.
– Не так мало, – сказал Саня Гарбацевич.
– Директор школы говорит, что это рекорд, – поправила его Люся Ковалёва, поступившая в ленинградский мединститут.
Люся была отличницей, и её поступление туда никого не удивило. Но в нашем классе среди поступивших оказались и обычные «хорошисты». Ребята рассказывали о Ленинграде, Киеве, Харькове, Гродно. Я, Борька Гончаров и Ира Кононович предпочли учиться в Минске.
– Только Москву не взяли, – сказал я.
– Кому она нужна? – выпучил глаза Гарбацевич. – Пусть её татары берут.
Мы рассмеялись.
Я по привычке оглядел с горы город и далеко открывшиеся окрестности. Вроде всё то же самое. Черепичные крыши, по окраинам типовые новостройки, дальше поля с перелесками и хуторами. Западный край. Адам Мицкевич отсюда уехал в Европу. Почти все мы отправимся на восток. Вернётся ли кто-нибудь из нас назад?
– А мне жалко расставаться, – сказала Люся. – Я привыкла к нашему городку.
Отец Люси был командиром одной из воинских частей, которых здесь было в избытке, и ей в принципе было всё равно, в России жить, на Украине или в Белоруссии, но вот поди ж ты – привыкла.
– Надо в последний раз на Свитязь съездить, – сказал Борька.
– Почему в последний? – хмыкнул Саня. – Мы на озере ещё много раз побываем.
Я на Свитязи был перед вступительными экзаменами. Взял учебники по истории и английскому, сел в автобус, приехал, выбрал тихое местечко и раскрыл книгу. Но готовиться мне не дали. Неподалёку расположилась шумная компания парней и девчат, раздались гулкие удары по мячу.
– Саня, иди к нам! – помахала рукой одна из девушек.
И только тут я узнал в этой ярко-рыжей красавице свою одноклассницу Свету Шабетник. Открытый купальник подчёркивал все выпуклости и округлости её ладного тела, парни пялились на неё, раскрыв рот, Светка не попадала рукой по мячу и чуть не падала от смеха. На самом деле она неплохо играла в волейбол, но здесь, на озере, мяч валился у неё из рук.
– Ослабла после экзаменов? – спросил я, становясь рядом с ней в круг.
– Каких экзаменов? – скосила она на меня смеющийся глаз. – Это у вас экзамены. А у нас – воля!
Светка с трудом сдала на аттестат, «тройку» по математике, например, ей поставили только по личному распоряжению директора школы, и лишнее напоминание о ней Светке было ни к чему. Но тогда зачем меня позвала?
– А чтоб позагорал немного! – толкнула она меня упругим бедром. – Посинел уже со своими книжками…
Светка откровенно смеялась надо мной, но мне и это было приятно.
– Почему Шабетник не пришла? – шепнул я на ухо Сане.
– Не только она, – оглянулся по сторонам Гарбацевич. – Веры с Томой тоже нет.
Я знал, что ему нравилась Вера Сажина. Но она любому понравится. Тонкая, упругая, как натянутая тетива, с пышными волосами редкого пепельного оттенка, Вера притягивала к себе взоры не только ребят, но и зрелых мужиков. У неё был один недостаток – полное равнодушие к книгам.
– Почему все красивые плохо учатся? – толкнул я Саню локтем.
– Не все, – вздохнул он. – Ирка Кононович тоже ничего.
Ира, почувствовав наши взгляды, улыбнулась и поправила волосы. Я протолкался к ней.
– Устроишься с жильём, сразу дай знать, – сказал я. – В кино сходим.
– Конечно, – посерьёзнела она. – Давайте не забывать друг друга.
– Никогда! – присоединился к нам Саня. – Я на праздники буду из Киева прилетать. Нам билеты покупать не надо.
Действительно, как это мы забыли – перед нами студент киевского института инженеров гражданской авиации.
– У тебя и форма будет? – спросила Ира.
– А как же! – выпятил грудь Саня. – Как у всех летунов.
– Из Минска в Новогрудок тоже на самолёте прилетишь? – поинтересовался я.
– А что? – покосился на меня Саня.
– Сюда только «кукурузники» летают, – объяснил я. – С поросятами на борту.
– Какими поросятами? – встряла в наш разговор Люся.
– Одна тётка везла поросёнка в мешке, – стал я рассказывать. – Лётчик ей говорит: вылезет порося из мешка и уделает самолёт, выкину за борт. Там и так все вокруг блевали. Кроме меня, конечно.
– Ну и как – вылез он из мешка? – спросил Слон.
В нём уже чувствовался юрист, недаром в военно-юридическое училище поступил.
– Не успел, – сказал я.
Саня побагровел. Он не любил шуток над собой.
– Санечка будет летать на больших самолётах, – примирительно сказала Ира.
– И без поросят, – кивнул я.
– Сам ты порося, – пробурчал Саня. – Кто только тебя в самолёт пустил?
– За деньги всех пускают, – сказал я.
– Даже поросят! – заржал Слон.
– А что он там делал? – посмотрела на меня Люся.
Я просидел с Люсей за одной партой два года и знал, что финтить бесполезно. Банный лист, приставший к голой заднице, ничто в сравнении с её дотошностью.
– Летел, – сказал я.
– В Минск?
– Куда же ещё! – удивился я. – Мы все летели в Минск.
– Ты, положим, летел на экзамены, – строго сказала Люся. – А поросёнок?