– Может быть, на рынок? – предположил я.
– Как будто у нас нет рынка! – фыркнула Люся. – Признавайся, поросёнка выдумал?
– Вот ещё! – обиделся я. – Самый настоящий поросёнок, визжал, как резаный. И по самолёту ползал в мешке, тётка его ногой подгребала. Лётчик боялся, что из мешка вылезет…
– Ты это уже говорил, – вздохнула Люся. – Ну сам подумай: зачем тётке везти поросёнка из Новогрудка в Минск?
– Я и подумал: зачем?
– Заткнитесь вы со своим поросёнком! – рассвирепел Саня. – Поросят вообще запрещено возить в пассажирских самолётах!
– Почему запрещено? – возразил я. – А если это подарок сыну на свадьбу?
– На свадьбу? – задумалась Люся. – Это может быть. Но тогда он был бы зажаренный. А тут живой.
Люся была восхитительна. Мне до слёз стало жалко её будущего мужа. Нам всем, например, нравились стройные ножки Люси, но никто не рисковал её провожать с танцев. А в институте никто ведь не знает, что она за фрукт, и какой-нибудь псих обязательно положит на неё глаз. Впрочем, наша Люся уже не наша. Мы все становимся сами по себе.
– За это не мешало бы выпить, – пробормотал я.
– За что?! – с осуждением посмотрела на меня Люся.
– За нас, – сказал я. – Все вместе мы собрались в последний раз. Завтра в самолёт – и разлетимся в разные стороны.
– Но не как поросята в мешке, – погрозил мне кулаком Саня.
– Обратили внимание, что сюда пришли только те, кому завтра уезжать? – гнул я своё. – У тех, кто не поступил, другая жизнь. Здешняя.
– Завидуют, – пробасил Слон.
– Это ещё неизвестно, кто кому завидует, ты Сажиной или она тебе.
– При чём тут Сажина? – пожал плечами Слон.
– По-моему, в нашем классе только ты ей нравился, – усмехнулся я.
Слон покраснел.
– Пойдёмте за шампанским, – вмешалась Люся. – Сегодня по глотку можно.
Мы гуськом спустились по тропинке с горы, купили в ближайшем магазине бутылку вина и распили её из горлышка.
Мы прощались с нашим маленьким Новогрудком, нисколько не жалея о расставании. Нас ждали большие города и, как казалось всем, большая жизнь.
Часть вторая Ева
1
Через год я приехал в Минск в ночь на первое сентября.
Дорога с юга, где я бродяжничал всё лето, достойно завершила мою черноморскую одиссею. В станице Дондуковской на бахче я наткнулся на машину с могилёвскими номерами.
– Земеля?
– Бобруйский, – сразу признал во мне своего шофёр Николай.
– Попутчик не нужен?
– А як же!
Назавтра машина загрузилась арбузами, и мы поехали.
Как я скоро понял, арбузы были левые. Какие-то накладные на них были выписаны, однако шофёр нервничал. А когда на въезде в Ростовскую область он отдал ментам десяток отборных полосатых, мои сомнения развеялись.
– Не заметут? – спросил я.
– Документы в порядке, – пожал он плечами. – Но ведь чуют, гады, где можно поживиться. Банковский счёт когда-нибудь видел?
Он сунул мне в руки чистый корешок счёта.
– Ну и что?
– Заполнить надо.
Я порылся в сопроводительных документах, прикинул, написал на корешке от фонаря номер счёта Бобруйской райпотребкооперации.
Николай остановил машину.
– И всё? – взял он двумя чёрными замасленными пальцами бумажку.
– Всё.
– Дак, это… Поверят?
– Охота им проверять. Главное, чтоб цифры были, говорит мой батька бухгалтер.
Вот так мы ехали, питаясь арбузами с булками, а под Киевом у нас полетел диск сцепления. Николай полдня снимал коробку передач, полдня ставил её на место, а нового диска на территории Украины не виделось даже в перспективе.
– Хана, – размазал он грязным рукавом по лицу пот, – дальше на второй передаче. Пойдёшь ловить попутку?
Я, конечно, кореша не бросил, и до Бобруйска мы пилили со скоростью двадцать км в час. Мокрые от пота штаны и футболка, чугунная голова, глаза, уже не реагирующие на свет встречных фар. И Николай, вцепившийся в баранку.
– Сколько тебе за всё это обломится? – спросил я перед Бобруйском.
– Рублей триста кинут, – сжал он зубы. – Пусть попробуют меньше…
Я ничего не сказал, торопливо попрощался с Николаем на вокзальной площади и прыгнул в пригородный поезд. Опаздывать на занятия мне не хотелось по многим причинам.
В Минске я сел в такси, примчался к дяде Васе, за пять минут принял душ, за три позавтракал – и в университет, крикнув тёте Нине, что вещи заберу вечером. Каким ни классным было моё длинное лето на море, альма матер роднее. Заскребло что-то внутри, защемило, в горле комок. Не знал я, что настолько сентиментален.
И вот через две ступеньки на четвёртый этаж в сорок вторую аудиторию. Привет, привет, привет… Как лето? Отлично!
От окна машет рукой Ленка-комсорг, ржёт, хлопая по плечу, Крокодил, Володя выхватывает из сумки фотоаппарат и щёлкает. Судя по этим троим, в мире ничего не изменилось. И слава богу.
Несколько минут я в центре внимания, жму руки, подставляю щёку для поцелуя, позирую Володе. Но её нигде нет, и в животе появляется неприятный холодок.
– Ева возле актового зала, – шепчет мне в ухо Ленка.
Я недоумённо смотрю на неё.
Ленка обиженно хлопает глазами, морщит лоб, фыркает. Она ко мне со всей душой, а я идиот. Как обычно.
– Явится, – говорю я комсоргу.
И тут же является Ева. Светлые волосы пострижены по-новому. Карие глаза, опушённые длинными ресницами, сияют ярче прежнего. Тёмные брови так же непозволительно густы. И ростом стала выше, к своим ста семидесяти ещё добавила сантиметров пять.
– Каблуки, – шепчет Ленка.
Я, наверно, успел покраснеть и побледнеть, но, к счастью, на мне загар индейца. С таким загаром и Ева не страшна.
– Привет, – киваю я.
– Привет, – улыбается Ева.
Она всем улыбается, не только мне. И спешит к своим подругам Светлане и Нине. Эти девули с первого дня выделили друг дружку. Все высоки, все стройны, все минчанки. Большинство в нашей группе из разных городов и весей, но элита только они: Ева, Светлана, Нина. На первом месте всегда Ева.
Год назад мы отправлялись на свою первую картошку. Девчата с криком и писком полезли в грузовые машины с наращенными бортами, ребята помогали им, и я впервые прикоснулся к руке Евы.
– Тебя как зовут?
– Ева.
Она произнесла – Эва, на польский манер. В машину я ввалился последним. Ева подобрала длинную ногу, махнула рукой:
– Садись.
А у меня уже готова была фраза:
– Я хоть и не Адам, но внук Адама. Моя мама Лидия Адамовна.
Ева засмеялась, сверкнув крепкими зубами, и я понял, что рядом с ней мне всегда будет не по себе.
Тогда мы ещё по-детски придавали значение оценкам, а у нас с Евой после вступительных экзаменов по девятнадцати баллов из двадцати.
– Умненькая? – спросил я.
– Ты должен быть умнее, – сразу расставила всё по местам Ева.
И вот целый год позади, а у нас с Евой не разбери – поймёшь. Она не то чтобы равнодушна ко мне, но непостоянна.
– Ихняя сила в этом и есть, – подмигивал Володя.
Я злился.
– Какая сила?
– Ихняя.
– В чём выражается?
– Чтоб увернуться.
– А дальше?
– Пока не поймаешь.
Сам Володя поймал всё сразу. На картошке он три дня присматривался, на четвёртый остановился возле Светланы: эта.
– У неё жених, – предупредила его Ева.
Ева легко выдавала чужие секреты и не подпускала к своим.
– Какой такой жених?
– Парень у неё в армии.
– Он в армии, а я здесь.
И Володя принялся за дело. С утра до вечера снимал Светлану разными камерами и объективами. До утра сидел на крылечке дома, в котором жили красавицы. Подкидывал в форточку цветы, сорванные в соседних палисадниках. На пятый день осады изобразил из себя Симеона-столпника. Возле хаты был столб на бетонной подпоре, при желании на него можно влезть.
– Помоги.
Я помог.
Володя потоптался на крохотном пятачке, обнял, как жену чужую, столб и затих. Я постоял внизу, подумал, отошёл к забору и сел.
Скоро девушки выскочили из хаты, впереди Ева, за ней Нина, Светлана выглядывала из сеней.
– Вовочка, ты что там делаешь? – крикнула Ева.
– Стою.
– Зачем?
– Чтоб вышла.
Нина толкнула локтем Светлану и прыснула.
– Долго стоять будешь?
– До конца картошки.
Тут они вовсе развеселились и ушли в дом.
– Промашка вышла, – сказал я.
– Никогда! – поменял опорную ногу Володя.
Светлана вышла в брюках, свитере, куртке, тёплой шапочке. Спуститься со столба Володе оказалось сложнее, чем влезть. Я подставил вытянутую вверх руку, Володя опёрся на неё ногой – и рухнул вниз всеми своими восьмьюдесятью килограммами.
– Ты живой?.. – подскочила к нему испуганная Светлана.
Володя, кряхтя, стал собирать рассыпавшиеся кассеты с фотоплёнкой. Я потихоньку побрёл домой, радуясь, что у Володи всё в порядке. Но у него так и должно быть. Вислоусый парубок из Закарпатья, он был старше нас, опытнее, ну и способности никуда не денешь. Уж если Володя за что-нибудь брался – атас, парни. Он фотографировал, собирал коротковолновые приёмники с наушниками, вязал крючком, таскал штангу в университетском спортзале.
К концу первого курса Володя переселился к Светлане, сильно потеснив её родителей и младшую сестру-гимнастку. Но это всеми нами было воспринято как должное. Сама Светлана уже давно не понимала, как можно ходить, есть, спать, сидеть на лекциях и сдавать экзамены без Володи. Кажется, она и думать перестала самостоятельно. Таращила на подруг круглые глаза, тупо кивала головой, оглядывалась на Володю: «Что мне им сказать?»
Ева и Нина отдалились от Светланы, не сильно переживая. Кошечки, гуляющие сами по себе, они находили удовольствие в общении друг с дружкой. Окружённая поклонниками с физфака Ева, – и немного отстранённая, медлительная Нина, при ближайшем рассмотрении обнаруживающая глубину суждений. А также, вероятно, и чувств, потому что воздыхателей у неё было всего двое. Оба старшекурсники