– Жалко, – вздохнул Саня, – хороший был парень.
– Но кто его заставлял платить за тех азербайджанцев в кафе? – сказал я. – И сдачу никогда не брал.
– Сдачу нельзя, – возразил Саня. – Обычай.
– Зато теперь в Ереван увезут.
– Сегодня увезут – завтра другой Лёвик приедет, – философски сказал Саня. – Это же Сочи.
Да, это был Сочи. «Сочи-Сочи, дедес прочи». Это неприличное выражение я слышал там на каждом шагу. Однако каким ни был этот Сочи, но Саня оттуда уехал. Из Сочи уехал, затем из Минска уехал, сейчас живёт в Майами. Причём в Майами он попал из Бостона. Истинный беженец. Я его так и спросил, когда он уезжал из Минска в Бостон через Москву:
– Бежишь?
– А что здесь ловить? – пожал он плечами. – В Минске сейчас только идиоты остаются.
Ему в принципе было куда бежать – в Бостоне жила его старшая дочка, вышедшая замуж за гражданина США, кстати, русского по национальности. Впрочем, русскими там считаются все, кто из бывшего СССР.
А через годик-другой он позвонил уже из Майами.
– Ну и чего тебя туда понесло? – спросил я.
– А тут в шортах ходить можно, – объяснил Саня.
– На работу? – уточнил я.
– Нет, вообще.
И я всё понял. Саня в душе всегда оставался сочинцем, которому постоянно не хватало этого самого Сочи. Пределом его мечтаний была возможность носить шорты не снимая. В Минске об этом не было и речи, там их нельзя было носить даже летом. Бостон тоже не фонтан – один из самых холодных городов Америки. А вот в Майами рай. Сел в машину, отвёз куда надо пассажира, вернулся домой, поел, поспал, снова в машину, – и всё это, заметьте, в шортах. Саня в Америке работал таксистом, на другое там выходцу из России рассчитывать трудно, и я понимаю его мечту о шортах. Сносил одни, надел другие – красота! А в свободное от работы время можно писать в газету статьи, всё ж на родине он работал журналистом.
Не знаю, печатают ли Саню в американских газетах, но говорили мы с ним больше о машинах. Сане нужна была подержанная, но хорошая машина. В принципе такая же нужна была и мне, так что нам было о чём погутарить.
Но вот чего я не понимал – это как Саня решал в Америке языковые проблемы. Мы с ним учились на филфаке, и я, конечно, знал его возможности: «хай», «гуд бай», «вери вел».
– Слушай, но таксист ведь должен знать язык, – сказал я.
– А я знаю, – хмыкнул в трубку Саня.
– Да ну?!
– Названия улиц на любой карте написаны.
Мы помолчали.
– А ты думаешь, мексиканцы лучше моего знают? – наконец сказал Саня.
– Мексиканцев я только по телевизору видел, – по-прежнему недоумевал я. – Вроде, индейцы.
– Тут их как собак нерезаных. Ни водить, ни говорить не умеют.
Саня был смуглый, кудрявый, с красивыми еврейскими глазами навыкате.
Наверно, на фоне мексиканцев он смотрелся хорошо. Впрочем, он и здесь смотрелся хорошо, и если бы не года, подкатывающие к пятидесяти, можно было бы сказать, что в Майами Саня жил здоровой сочинской жизнью: пляж, девочки, вино, картишки.
– В Америке, говорят, не пьют, – сказал я.
– Кто не пьёт?! – заржал Саня. – Негры пивко с утра до вечера сосут.
– Так то негры.
– Правильно, придурки, – согласился Саня, – а я водочку употребляю. Но меньше, чем у вас. Жара.
Да, в жару пить плохо, это я помнил ещё по Дагомысу.
– А девочки? – на всякий случай спросил я.
– Ну, девочки… – закряхтел Саня. – Хорошим девочкам хорошие бабки нужны. У нас с этим было проще.
Саня постоянно путал «у нас» и «у вас», но я к этому приноровился. Между прочим, в Дагомысе он снимал девочек без проблем. Да и в Минске снимал, и в прочих городах, куда его забрасывала журналистская жизнь. Жена, может, и подалась с ним в Америку, потому что подумала: уж здесь-то, голубчик, тебе ничего не светит. Во-первых, языка не знаешь, во-вторых, за баранкой раздолбанного «такси» сидит не сноб-журналист, а простой водила.
Но сочинцы народ изворотливый.
– С негритянкой пробовал? – спросил я.
– Это не телефонный разговор, – понизил голос Саня, но чувствовалось, вопрос ему понравился.
– Я тоже не пробовал, – сказал я, намекая, что в принципе этот вопрос интересен любому белому человеку. – Попробуешь – позвони.
– Ладно, – ответил Саня и положил трубку.
Да, Саня должен был оказаться в Америке. Это мне стало ясно на воинских сборах после четвёртого курса. Перед окончанием сборов мы, будущие офицеры, бежали семикилометровый кросс. Саня отстал на первых же метрах, и я этому не удивился. Человек, родившийся в Сочи, хорошо бегать не может. Галька, горы, вода, в конце концов, – какой бег? Я тоже не любил бегать, кроссы смертельно надоели мне ещё на занятиях борьбой, но честно пыхтел в лидирующей группе. Вдруг нас обогнал самосвал, в кузове которого подскакивали три человека, среди которых, конечно, был Саня. Они смеялись и корчили рожи, потому что человек, едущий в машине, всегда смеётся над бегущим.
Самосвал, однако, на ближайшей развилке повернул направо, и Саня с товарищами едва успели выпрыгнуть из него. Они вальяжно потрусили впереди, но скоро мы их догнали.
– Как самочувствие? – спросил Саня, когда я с ним поравнялся.
– Нормально, – сказал я.
– До финиша ещё далеко?
– Километра четыре.
– Ни хрена себе! – удивился Саня и остановился.
Мы бежали по голому полю. До перелеска, за которым находился финиш, было ещё далеко. Сзади послышалось тарахтение мотоцикла. Я смахнул с глаз пот и глянул через плечо. Нас обгонял какой-то местный парень, и за спиной у него, естественно, сидел Саня. Он помахал мне рукой и что-то крикнул. Я попытался сплюнуть, однако слюны во рту не было. Семь километров по пересечённой местности под палящим солнцем – это не дагомысский пляж, мелькнуло у меня в голове.
Далеко впереди Саня слез с мотоцикла, похлопал парня по спине и скрылся в перелеске. Мотоциклист газанул и поскакал по полю, едва удерживаясь в седле. Я бежал на автопилоте, цепляясь тускнеющим взглядом за спину нашего замкомвзвода Песецкого, между прочим, кандидата в мастера спорта по лёгкой атлетике.
Мы так и закончили дистанцию – Песецкий, ещё один легкоатлет, я. Саня финишировал в середине пелотона из двухсот человек – и рухнул под ноги майора Васильева. Когда и как мы его обогнали, я не заметил.
– Молодец, – удовлетворённо сказал майор, глядя на помирающего курсанта, – хорошим защитником Родины будешь.
Чтобы не бегать больше кроссов, Саня решил поменять Родину, так я думаю сейчас. Кто его за это осудит? Осуждать некому.
2
Оздоровительный комплекс «Дагомыс» возвышался над посёлком, как пирамида Хеопса. В конце октября народу здесь было немного – пожилые пары, женщины бальзаковского возраста в спортивных костюмах, без которых немыслим ни один отечественный курорт, изредка молодёжь.
В первый же день я прошёлся по посёлку. На пустынном пляже шумел шторм. Бездомные собаки обречённо сидели у кафешек, то ли уже закрытых, то ли ещё не открытых. Одна особо отчаявшаяся дворняга грызла дубовую колоду, на которой когда-то рубили мясо. Курятники для отдыхающих зияли распахнутыми дверями и окнами. В воротах одного из домов стояла бочка с вином, возле неё скучали трое продавцов.
– Почём стакан? – спросил я.
– Десять рублей, – ответил продавец постарше.
– Купи канистру, – сказал второй продавец, – всего двести пятьдесят.
– Раньше стакан пятнадцать копеек стоил, – покачал я головой.
– Теперь десять рублей как десять копеек! – засмеялся старший из продавцов. – Хорошее вино, «Изабелла».
Это было единственное, что в Дагомысе не изменилось – «Изабелла», которую делают из армянского винограда. Мы с Саней спускались по пустой улочке к пляжу, и возле каждой калитки стояла табуретка, на ней трёхлитровая банка с вином и стакан. Мы наливали в стакан, выпивали, я клал на табуретку монетку и смотрел на Саню.
– Я местный, – говорил Саня и шёл к следующей табуретке.
Золотое было время. Когда-то мы с Саней на десять рублей гудели в баре до утра.
Я пошёл дальше. Как и тридцать лет назад, жизнь кипела на трассе Туапсе – Сочи. Тут и магазинчики, и рынок, добавилось несколько высотных домов. Правда, намного реже стали ходить поезда. Тогда они шли один за другим – скорые, пассажирские, битком набитые электрички. Казалось бы, всего-то делов, закрыли границу с Абхазией. А поезда как обрезало.
Окрестные горы только-только тронула осенняя желтизна, и они стояли по-особому нарядные. Сочинская осень – это тоже праздник, но праздник природы. Устав за лето от жары, дубы, буки и грабы с первым холодком словно бы расцветали, а высоко в горах они уже полыхали багрянцем.
Глядя на пёстрые горы, я подумал, что как-то незаметно я тоже подошёл к своей осени. С годами сочная майская зелень моего древа жизни потускнела, покрылась толстым слоем пыли, и вот оно уже стоит, облитое золотом. Ещё чуть-чуть, и вспыхнет красным факелом, сгорит в мгновение ока, и останутся лишь голые сучья, сквозящие в холодном голубом покое.
Я вернулся к себе в номер – и обнаружил в нём соседа.
– На симпозиум?! – радостно спросил он.
– Да нет, по журналистским делам, – сказал я.
– А я на симпозиум. Из Татарстана.
Он вынул из внутреннего кармана портмоне, поковырялся в нём, достал зелёную визитку и протянул мне.
– Территориальное медицинское объединение Алпатьевского района, – вслух прочитал я. – Галеев Усман Ильгизарович. Начальник.
Усман Ильгизарович кивнул головой – начальник.
На визитке кроме написанных золотом имени, адреса и телефона была изображена чаша со змеёй, заглядывающей в чашу.
– Очень красивая визитка, – похвалил я.
Усман Ильгизарович польщённо улыбнулся, посмотрел в окно, из которого открывался чудный вид на море, и сказал:
– Слушай, пить будем, а?
– Может, вечером, – предложил я.
– Зачем вечером? Татарам вечером нельзя. Сейчас надо.
Он извлёк из солидного кейса бутылку водки, я достал из холодильника виноград и мандарины.