«Откуда здесь ребёнок? – удивился я. – И не видать ни черта…»
Я заглянул за угол. У поленицы дров лежало бревно, и плач шёл от него. Я неуверенно подошёл к бревну. Плач усилился. Я тронул бревно ногой. Оно будто ждало моего толчка и на метр откатилось в сторону. Плач стал совсем громким.
– Что ты плачешь? – шёпотом спросил я.
Бревно вздрогнуло и ещё чуть-чуть откатилось от меня.
– Уважаемый! – услышал я голос за спиной.
Я резко повернулся. Передо мной стоял человек в костюме при галстуке, на голове шапка «пирожком», подмышкой папка с бумагами. Лицо его в темноте трудно было разглядеть, но я отчего-то был уверен, что это председатель поселкового совета.
– Уважаемый, – повторил человек, – ну и как вам наша местность?
– Хорошая местность, – сказал я. – Снега много, но ведь Рождество на носу.
Человеку, видимо, тоже не понравилось, что вокруг столько снега. Он покопытил ногой сугроб, отчего в воздухе завилась метель.
– Не хотите ли прогуляться по деревне? – донёсся до меня глухой голос. – Покажу всё честь по чести. А то и к вдове заглянем, у неё, знаете ли, самогонка знатная.
– Житнёвая? – поинтересовался я.
– Точно. А закусим капусткой с огурцом. Очень хорошая вдова, давно её знаю.
Мне захотелось немедленно прогуляться по деревне, а потом заглянуть к вдове. Разыгравшаяся метель меня нисколько не пугала. Председатель производил впечатление очень приятного, даже солидного человека, который никогда не обманет. Да и вдова мне представлялась этакой видной особой с гибким станом, похожей глазами на Ганну. Верно, она и есть сестра Ганны.
Председатель сделал приглашающий жест рукой, и я, слегка поклонившись, прошёл чуть вперёд. Стёжка была узкая, идти по ней можно было только гуськом, хотя я, конечно, предпочёл бы гулять бок о бок с хозяином. Трудно вести беседу с человеком, который у тебя за спиной.
– Алесь! – донёсся до меня знакомый голос.
Я неохотно остановился. Так и есть, Николай.
– Ну, что тебе? – спросил я, слегка отворотившись от него.
– Я за тобой полчаса наблюдаю, – проговорил он. – Что это ты козлом скачешь?
– Козлом? – с неудовольствием посмотрел я на него. – Нет здесь никакого козла. С товарищем мы гуляем.
– И почему сам с собой разговариваешь? – не слушал меня Николай. – Когда это ты успел набраться? Всего полстакана выпили.
– А не хочется ли тебе, любезный, вдовицу навестить? – подмигнул я ему. – Вот там самогон не чета здешнему! Господин хороший, может, возьмём с собой дружка?
Я посмотрел по сторонам, но председателя нигде не было.
– Пойдём домой, – взял меня под руку Николай. – Никогда бы не подумал, что с полстакана полесской самогонки можно так окосеть.
– А бревно? – упавшим голосом спросил я. – Оно ведь плакало, как младенец.
Бревна возле хаты тоже не было.
Мы вернулись в дом. За столом сидел один Степан.
– А где Ганна? – спросил я.
– Ушла спать.
Я пошарил глазами по углам – и не обнаружил ни единой иконы.
– Сколько меня здесь не было? – спросил я Николая.
– Не меньше часа. Я уж беспокоиться начал.
– А Ганна?
– Она сразу за тобой ушла.
На следующий день мы с Николаем уехали в другую деревню. Здесь, в Теребеях, о чертовщине никто с нами не хотел говорить.
Ганну я больше не видел.
Устрицы в Сете
1
В Сет, маленький городок на юге Франции, я попал с туристической группой.
Был конец июля, стояла, как и положено в этих местах, изнуряющая жара, однако я себя чувствовал хорошо. В Сочи в прошлом году, к примеру, всё обстояло гораздо хуже. По Сету я гулял и в середине дня, и вечером, и даже ночью. Набережные были запружены туристами, наблюдающими за сражениями гондольеров. Это было что-то вроде рыцарского турнира на воде. В каждой лодке сидели по десятку гребцов, обряженных в синюю, белую или красную форму. На возвышающейся корме гондолы – отчего-то эти суда мне хотелось называть гондолами – стоял с деревянными копьём и щитом рыцарь. Он должен был попасть тупым наконечником копья в щит соперника и сбросить его в воду.
Равномерно погружались в воду вёсла. Гондолы, приседая перед каждым гребком, стремительно набирали скорость. Бойцы, изготовившись к удару, выбрасывали вперёд копья. Раздавался сухой треск, и один из них летел в воду. Зрители сопровождали каждое падение воплями и аплодисментами. Иногда бойцы промахивались, толпа разочарованно гудела. Гондолы описывали полукруг и снова неслись навстречу друг другу.
К поверженным, как и на любом турнире, не было никакого снисхождения. Не замечаемый никем, он плыл к берегу и с трудом взбирался на плотик. Никто ему не подавал руки и не предлагал полотенце, да он об этом и не просил. Он жаждал отмщения, но бои на воде в это время вели другие.
Судьями на турнире были почтенные старцы, возглавляемые здешним мэром. Подобно римским патрициям, они поднимали руку, приветствуя победителя, и брезгливо опускали её, удаляя из турнира проигравшего.
Кстати, на узких улочках Сета мне часто попадались старики с длинными батонами хлеба в руках. Они несли их, словно именное оружие, полученное за победу над сарацинами или, скажем, маврами. Я любовался их бравым видом и думал, что на наших улицах, к сожалению, стариков почти не встретишь. Не доживает русский человек до старости, гибнет по дури либо по пьяни, а то и от того и другого разом.
Поздним вечером городок вымирал. Я в одиночестве бродил по набережной, читая названия катеров и яхточек. Народ здесь жил легкомысленный, у причала покачивались сплошь «Катарины» и «Натали».
Но вдруг в одном из домов я увидел сияющие окна, из которых на тихую улицу рвался многоголосый рокот. Это было настолько не похоже на Европу, что я немедленно направился туда. В кафе гуляли участники турнира гондольеров. Для них всё было закончено, и они с полным правом наслаждались победой или заливали горечь поражения вином. Молодые люди в футболках с названиями своих команд вполне по-русски пили вино и заедали его бутербродами, горой лежащими на столах. Один из них высунулся в распахнутое окно и сделал жест рукой, который не оставлял сомнений: меня приглашали в круг избранных.
– Русский, – с сожалением сказал я. – Ни черта не понимаю!
– Ля рус! – крикнул в глубину зала гондольер.
В окно тут же выставились ещё три человека, причём, судя по их виду, это были победители среди тех, кто желал бы выставиться. В руках они держали по стакану красного вина, а один из них целую бутылку.
Как истинный русский, я должен был бы выпить все три стакана и прихватить с собой бутылку, но не те уж лета, чтоб гусарить. Я выпил один стакан и одобрительно покивал, ощущая во рту приятную свежесть вина.
Молодые люди наперебой затараторили, размахивая руками.
«Полная галиматья! – улыбался я им в ответ. – Ничего ведь не понимаю, а хорошо! Был бы помоложе, рванул прямо в окно, там вон и девушки мелькают, вполне белые и вполне хорошенькие…»
Я вернулся в отель и увидел рядом с хозяйкой Марину. Они что-то оживлённо обсуждали. Марина была единственная в нашей группе, говорившая по-французски, и я направился к ней. Пусть хоть она что-нибудь объяснит.
– Какие сложности? – спросил я.
– Завтра на устричную ферму приглашают, – мельком взглянула на меня Марина. – Брат нашей хозяйки владеет этой самой фермой под Сетом.
– Устрицы – это мидии? – осведомился я.
После стакана вина я мог задавать любые вопросы.
Женщины наперебой принялись разъяснять мне отличие устриц от мидий, и французский сейчас я понимал так же хорошо, как русский.
– На мидии барабулька хорошо берёт, – сказал я, когда женщины на мгновение смолкли.
Они оторопело уставились на меня.
– Что такое барабулька? – наконец спросила Марина.
– Рыба, которую подавали на стол римским императорам, – сказал я. – В Пицунде я её ловил на мидию.
– Пицунда – это в Грузии? – тонко улыбнулась Марина.
Она была филологическая дама и любила показать свою осведомлённость в разных областях, особенно в политике.
– Абхазы уже тогда говорили, что жить вместе с грузинами не будут, – тоже улыбнулся я.
– О чём это вы? – спросила хозяйка.
Я не знал французского, но спросила она именно это.
– О своём девичьем, – успокоил я её. – Когда выезжаем?
– Завтра в пять, – отрезала Марина и повернулась ко мне спиной.
Определённо я ей не нравился. Впрочем, она тоже была не в моём вкусе. Слишком толстая на фоне остальных дам из нашей группы, не говоря уж о французских девушках из кафе.
Я вздохнул и отправился почивать.
2
Дорога на устричную ферму шла вдоль каналов, в которых бродили по колено в воде розовые фламинго. Автобус остановился, туристы высыпали из него и принялись фотографировать. Птицы на них не обращали внимания.
– Непуганные, – сказал молодой человек, стоящий рядом со мной.
Чувствовалось, он сильно сожалел об этом.
– Думаешь, съедобные? – спросил я.
– В России мы их обязательно попробовали бы, – засмеялся он.
– Не долетают они до России, – сказал я.
– Ну и чёрт с ними, – махнул он рукой. – Мы гусей бьём. А у этих клювы кривые.
– Не только клювы, – согласился я. – Они вообще горбатые.
– И розовыми их можно назвать только по пьяни.
Мой собеседник, Дима, во Францию ездил исключительно пить вино.
– Должны были неделю в монастыре жить, в последний момент отменили, – пожаловался он.
– А что в монастыре? – полюбопытствовал я.
– Подвалы! – взмахнул руками, как крыльями, Дима. – Винные! Это лучшее, что есть во Франции.
– Лучше монашенок?
– В тысячу раз! Это же бургундские подвалы, не какая-то там Эйфелева башня. Открываешь кран в бочке – и оттуда красное, белое, розовое… Испортили поездку, сволочи.
– Кто испортил?
– Монахи. Мы же здесь по религиозной линии. Якобы русское братство едет в гости к французскому. А у них всё занято на полгода вперёд. Англичане с немцами гуляют.